Иван Крамской Христос в пустыне. Ivan Kramskoy
Куркина Татьяна Николаевна
Кандидат филологических наук, доцент Воронежского государственного университета
Иван Николаевич Крамской известен своей борьбой с академической косностью в живописи. Он был идейным вдохновителем демократической художественной интеллигенции и организатором движения передвижников. На второй передвижной выставке в 1872 году художник выставляет картину «Христос в пустыне», которая вызвала большую полемику и ожесточенные споры.
Творческая история этой картины длительная и напряженная. Крамской проделывает огромную подготовительную работу, чтобы по-новому истолковать христианский сюжет, дать свое понимание категории «пустыня» и, пожалуй, самого значимого образа в мировом искусстве. В начале шестидесятых годов Крамской делает эскиз фигуры Христа и превосходный этюд его головы. В 1862 году он работает над картонами для росписи купола Храма Христа Спасителя в Москве. «Показательно, что в работе Крамского для Храма Христа Спасителя Ф. А. Бруни усматривал конкурента, что свидетельствует о высоком профессионализме молодого художника» . В 1867 году художник создает первый вариант знаменитой картины. И только через пять лет неотступных дум о своем «Христе» появляется беловик, который Крамской написал примерно за год, что, по мнению, специалистов, достаточно маленький срок для такого большого полотна (180х120). Замысел картины Крамской, по собственным признаниям, воплощал «молитвами, слезами и кровью».
Композиционно картина чрезвычайно проста; она включает две составляющие: пейзажный фон и фигуру человека. Однако при всей простоте построения картина Крамского в идейно-художественном смысле необычайно глубока и сложна. Условно в исследовательских целях в двух составляющих элементах картины можно выделить три плана изображения.
Первый план пейзажа – это изображение пустыни в еѐ конкретно историко-географических реалиях. В «Толковом Евангелии» архимандрита Михаила, которое было наиболее доступно образованному православному читателю позапрошлого века, сказано, что согласно преданию место искушения Христа находилось «на запад от Иерихона» и было диким и страшным, там «укрывались звери и разбойники» . Пустыню эту называют Иерихонской или Сорокадневной.
Картина художника действительно воспроизводит каменистую бесплодную и безводную местность. (Для создания этого пустынного пейзажа Крамской, как известно, в 1871 году специально предпринимает поездку в Крым. В окрестностях Бахчисарая он находит места, отвечающие его представлениям о палестинской пустыне. В Петербурге во время работы над картиной Крамскому не хватает полученных впечатлений. Он просит Ф. А. Васильева прислать крымские фотографии найденных им мест). Крамской выбирает переходное время суток. Серые краски сумерек уходящей ночи с еѐ мраком и холодом прерываются небольшой розоватой полоской света только что наступающего утра. Низкий горизонт разделяет пространство картины надвое и подчеркивает огромные размеры пустыни, переходящие вдали в бесконечную высь неба.
Второй план пейзажа пустыни в политическом контексте эпохи прочитывался как уединенное и опасное место идейной борьбы, жертвоприношений и подвига.
Наконец, третий план пейзажа, иерархически самый значимый, – религиозно-философский. Зрители и исследователи не раз отмечали, что в картине Крамского «ощущается какая-то невнятная отвлеченность особого рода» . Это прежде всего относится к ее цветовому фону. «Яркие тона – конкретно эмоциональны, символичны, даже произвольно-символичны. «Серенький» колорит придает картине «Христос в пустыне» <…> внеассоциативный (курсив автора – Т.К.) характер» . Это позволяет художнику настроить зрителя на некий транцендентный план и в пустынном пейзаже запечатлеть как бы пустыню вообще. Перспектива этой пустыни уподобляется бездне бытия, непроизвольно втягивающей в себя зрителя, и восприниматься как религиозный феномен.
В евангельском повествовании пустыня является, во-первых, местом приуготовления Спасителя к началу проповеднического служения людям, во-вторых – местом испытания Христом своей человеческой природы, а в-третьих – местом искушения, где дьявол приступил к Сыну Божьему с вопросами соблазняющими.
Примечательно, что, уже начиная с названия картины, Крамской отсекает последний комплекс смыслов. Историю дьявольского искушения он опускает и в переписке с друзьями, тогда как о переходном состоянии Христа в пустыне, о стоящей
перед ним проблеме нравственного выбора постоянно рассуждает со своими корреспондентами. Вот один из примеров в письме к А.В. Никитенко: «Пойти направо – развязка для него лично будет трагическая, налево – почести, слава и, быть может, обожание, он царь земной бог. <…> Ведь все эти деревни, города, вся страна, насколько хватает воображение, все будет его, если он захочет. <…> Но … человечество вымирает, все идеалы падают, упали совсем, в сердце тьма кромешная, не во что верить, да и не нужно!» . Пейзаж картины иллюстрирует эти два пути жизни, которые открываются перед Христом. По левую руку от Христа впереди свободная дорога, на ней нет больших камней, но она неровная, с какими-то ложбинами, а главное, вдали на ней глыбы камней, почти полностью закрывающие горизонт, через них не видно утренней зари. Это дорога погибели. По правую руку дорогу почти сразу преграждают камни, но они не такие громадные, как слева, и не закрывают горизонта. Это дорога спасения. Художник сохраняет традиционную христианскую (да и общекультурную) символику правого и левого. Фигура Христа немного повѐрнута вправо, тень от его силуэта падает на правую сторону. Таким образом, композиция картины указывает, что проблема выбора Христом уже решена. Это подчеркивается и временными ориентирами картины – тьму ночи сменяет свет раннего утра, которое предвещает восход солнца.
Композиционно-смысловым центром картины Крамского, безусловно, является изображение Христа. Работа над образом Христа потребовала от художника гигантского напряжения. В 1869 году Крамской едет за границу, чтобы на месте «изучить всѐ, что было сделано «в этом роде». Он в восхищении подолгу простаивает перед картинами великих мастеров, исследуя каждый мазок их кисти. По его мнению, лучшее изображение Христа дают полотна итальянских художников. Им удалось создать прекрасный и божественный лик Христа. Однако Крамской был убежден, что образ этого Христа «нашему времени чужой», он слишком отстраненный. Целый ряд недостатков живописец находит и в изображении наиболее ценимого им Христа Тициана на картине «Денарий кесаря». В одном из своих писем он напишет: «… всѐ-таки это итальянский аристократ по внешности, необыкновенно тонкий политик и человек несколько сухой сердцем, этот умный проницательный, несколько хитрый взгляд не мог принадлежать человеку любви всеобъемлющей» .
Ещѐ будучи молодым человеком, Крамской пережил сильное эстетическое потрясение от картины А. Иванова «Явление Христа народу». Его глубоко ранила и трагическая судьба великого художника. Крамской в публицистике, письмах и в личных беседах всегда с необыкновенным теплом отзывался об Иванове и стремился быть продолжателем его традиций в живописи. Однако в плане портретных характеристик
мирового образа Крамской мало что мог почерпнуть у своего учителя. На его знаменитой картине лица Христа не видно, там дан только общий план приближающейся к народу фигуры со смиренной и одновременно царственной осанкой. В 1863 году Н. Ге выставляет свою «Тайную вечерю», отзывы зрителей о ней были неоднозначные – от восторженных до резко отрицательных. Крамскому в работе она мало чем могла помочь, облик Христа на ней тоже в должной мере не прописан, он еле-еле выступает из полумрака комнаты и нависшей на него тени. К тому же Крамскому был не по сердцу чрезмерный бытовизм в трактовках евангельских сюжетов, что характерно было для живописи Н. Ге.
Крамской был настолько погружѐн в поиски «своего» Христа, что он ему привиделся не то как видение, не то как галлюцинация. Вот как об этом рассказывал сам художник: «Бывало, вечерком уйдешь гулять, и долго по полям бродишь, до ужаса дойдешь, и вот видишь фигуру, статую. На утре, усталый, измученный, исстрадавшийся, сидит один между камнями, печальными, холодными камнями; руки судорожно и крепко, крепко сжаты, пальцы впились, ноги поранены, и голова опущена. Крепко задумался, давно молчит, так давно, что губы как будто запеклись, глаза не замечают предметов, и только время от времени брови шевелятся, повинуясь законам мускульного движения» . Это видение Крамской силился в точности запечатлеть на полотне. В работе Крамскому помогал натурщик крестьянин Строганов. «Я много потратил времени на рисунок, – напишет позже художник, – я лишился аппетита, когда нос оказывался не на своем месте или глаз сидит недостаточно глубоко, это было сущее несчастье, но наконец я овладел материалом…» .
Одиноко сидящую на камнях фигуру Христа Крамской несколько уменьшает против натуральной величины. Низкий горизонт придает ей монументальность, рассекает еѐ надвое, и на фоне бесконечного пространства пустыни и неба она воспринимается особенно одинокой, трагической и двуединой. «Психологическое состояние перехода от мучительных раздумий к твердому решению, готовности к самопожертвованию убедительно выражено в позе Христа, осунувшемся, посуровевшем лице, замечательно найденном жесте сжатых рук» . Вся фигура Христа сконцентрировалась и ушла в себя от голода, жажды и непогоды, а главное – от внутренней нечеловеческой борьбы сил духа и плоти.
Для Крамского была совершенно очевидна историческая подлинность евангельского повествования. Одежда и весь внешний вид соответствуют времени и месту земной жизни Христа. Это первый конкретно-исторический план изображения облика Христа. Второй план – идеологический, он связан с духом современной художнику эпохи. Недаром картина так взбудоражила зрителей и вызвала столько разночтений и диспутов.
Одни в этом «убитом» Христе увидели «семена ереси», другие находили неестественной для Христа подобную «затрудненность», «расслабленность» и «элегичность», третьи безапелляционно заявляли, что это «неудачный», «жалкий» и «неправдоподобный» Христос и т. д. Вместе с тем нет сомнения, что в образе Христа Крамской желал выразить внутреннюю драму современного ему человека, не мирящегося с общественным злом. Неудивительно, что картина «Христос в пустыне» «стала одним из любимейших произведений революционно настроенной русской интеллигенции: в ней видели близость к гражданской поэзии Некрасова, слышали призыв уйти «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови» «в стан погибающих за великое дело любви» .
Третий – религиозно-философский контекст – образа Христа, как ни странно, мешал прочесть своими крайне противоречивыми комментариями сам Крамской. В письме 1873 года А.Д. Чиркину, приславшему Крамскому экземпляр своей статьи о картине «Христос в пустыне», художник, с одной стороны, рассуждает как правоверный позитивист. Он не верит во все чудеса, совершаемые Христом, а чудо его рождения объясняет «элементарной человеческой логикой и особенно восточной», когда «необыкновенный человек должен был родиться необыкновенно» . Крамской замечает, что для него лично «гораздо чудеснее и уж не менее удивительно обыкновенное, так называемое естественное рождение, чем неестественное». Художник убеждѐн, что настанут такие времена, когда «наука объяснит нам всѐ, и «самые обыкновенные вещи теперь станут тогда самыми чудесными. Стало быть, вопрос о чудесах разрешается сравнительно легко» .
С другой стороны, живописец пишет о Христе как о единственном и исключительном явлении всемирной истории. Он «будит заснувшую совесть, рекомендует поступать так, как в человеческом сердце написано творцом» . Ранее, в момент окончания работы над картиной, он в письме к Ф. А. Васильеву признался, что все пять лет, когда Христос стоял перед ним в подрамнике, он «ни разу не колебался в том», что Христос «действительно не имел в себе ничего земного», кроме «формы» . И уже совсем сбивали с толку современников и последующих исследователей русского искусства XIX века рассуждения художника об атеизме, часто встречающиеся в его эпистолярном наследии. Это понятие Крамской трактовал по-своему и в высшей степени произвольно. Атеизм для него был последней и высшей ступенью развития религиозного чувства. Слова Христа «я Сын Божий, я одно с Отцом» в его интерпретации значили, что для Христа «не было бога, кроме него самого», он сам справился с дьяволом . Согласно воззрениям художника, Христос «перенѐс центр божества извне в самое
средоточие человеческого духа» и доказал возможность счастья «через усилия каждой личности над собой» . Таким образом, атеистические умозаключения Крамского перекликались с распространенной в XIX веке концепцией о Христе как человекобоге.
Однако классик отечественного искусствоведения Н. А. Бенуа в капитальном труде по истории русской живописи XIX века приходит к выводу, что Крамской является типичным представителем переходного состояния общественной мысли: «Как человек, зараженный позитивизмом, он допускал вообще устарелость (курсив автора – Т. К.) христианства в будущем, но в то же время, обладая безотчетной склонностью к мистике, он моментами верил в божественность Христа и даже искал сверхчувственного откровения» .
Религиозно-философский контекст картины «Христос в пустыне» первыми начали считывать современные живописцу русские писатели. К слову сказать, Крамской мечтал о создании «центра», «нечто вроде философской системы в искусстве, религии <…> ясно и талантливо сформулируемой каким-нибудь писателем» . Он говорил, что это способно удесятерить силы творческой личности и он «на этом коньке» мог бы «забраться очень далеко». В 1878 году Всеволод Гаршин написал письмо Крамскому, в котором выразил глубокое согласие с теми чертами, которые придал живописец своему образу Христа: «Меня они сразу поразили, как выражение громадной нравственной силы, ненависти ко злу, совершенной силы, ненависти бороться с ним. Он поглощѐн своею наступающею деятельностью. Он перебирает в голове всѐ, что он скажет презренному и несчастному люду, от которого он ушѐл в пустыню подумать на свободе; он сейчас же взял бы связку веревок и погнал из храма бесстыдных торгашей». В том же письме Гаршин просит Крамского уточнить, какой момент изображен на картине: «…утро ли это 41-го дня, когда Христос уже вполне решился и готов идти на страдание и смерть, или та минута, когда «прииде к нему бес», как выражаются мои оппоненты» .
Крамской в своем ответном письме сказал много интересного и в то же время спорного. Художник был так измучен нападками на его картину и всякого рода объяснениями, что заявил Гаршину, что «это не Христос» и что он не знает, кто это. Более того, Крамской стал утверждать, что это просто выражение его «личных мыслей», а момент изображен – «переходный». Точнее ответил на этот вопрос другой писатель – И.А. Гончаров – в статье 1874 года, специально посвященной картине «Христос в пустыне» и написанной под сильным впечатлением от той бури споров, что она вызвала. Писатель считает, что Крамской изобразил не какой-то один момент, «а целый период – пост, молитву и пребывание в пустыне» . В этом, по мнению Гончарова, новаторство Крамского, до него великие мастера религиозной живописи останавливались
на каком-нибудь одном моменте земной жизни Христа: то он «прощает в храме грешницу», то он «обличает жестокосердие или лицемерие иудеев», то он «предстоит суду Пилата» и т.д. При этом Гончаров замечает, что «изобразить всего Христа, как богочеловека» не под силу ни пластическому искусству, ни какому-либо другому. Божественность Христа «истекает не из вещественного его образа, а из целой жизни и учения», и она «доступна только нашему пониманию и чувству веры» . Веру в Христа как Богочеловека должен приносить и зритель. «Неверующий никогда не увидит» в картине ни Спасителя, ни Богоматери, «с какой бы верой и с каким бы гениальным талантом ни писал живописец». Что касается гениев искусства, то с точки зрения Гончарова, почти все они принадлежат христианству. «Оно одно, поглотив древнюю цивилизацию и открыв человечеству бесконечную область духа – на фундаменте древней пластики, воздвигло новые и вечные идеалы. <…>. Что ни делай разрушители, скептики, философы, но они не уничтожат в человечестве религии и с ней стремления к идеалам, а чище и выше религии христианской – нет, <…> все прочие религии не дают человечеству ничего, кроме мрака, темноты, невежества и путаницы» .
В созданном Крамским образе Христа Гончаров увидел такие смысловые оттенки, которые до сих пор не находили воплощения в мировой религиозной живописи. «Здесь нет праздничного, героического, победного величия, – пишет Гончаров, – будущая судьба мира и всего живущего кроется в этом убогом, маленьком существе, в нищем виде, под рубищем – в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой» .
Большое впечатление картина Крамского сразу произвела и на Толстого, а со временем, после перелома в мировоззрении, он открыто стал говорить, что «Христос» Крамского – «это великая вещь», что он понимает этого Христа и видит в нѐм глубокую мысль . Н. Н. Ге был близким другом Толстого, и писатель всегда восторженно относился к его картинам, особенно на евангельские сюжеты. Тем не менее в письмах к друзьям писатель признавался, что «у Крамского в пустыне» – «это лучший Христос, которого я знаю» .
Крамской хотел продолжить свою христологию. Он задумал написать большое многофигурное полотно и показать Христа «в терновом венке – в шутовском костюме царя, но не перед народом, а именно во дворе Кайафы, когда воины всячески над ним издевались, и вдруг им пришла гениальная мысль одеть его царем. Чудесно. Нарядили, зовут аристократию, и все, кто есть во дворе, на крыльце, на галереях, заливаются хохотом…» . «Радуйся, царь иудейский!» – так назвал живописец эту картину. Крамской отдал ей много творческих сил, но по целому ряду причин она осталась незавершенной.
Литература
1. Архимандрит Михаил. Толковое Евангелие. М., 1989.
2. Бенуа А. Ф. История русской живописи в XIX в. М., 1999.
3. Вагнер Г. Об истолковании картины И.Н. Крамского «Христос в пустыне» // Вопросы искусствознания. М., 1995. №. 1, 2
4. Гаршин В. Письма. М., 1934.
5. Гончаров И. А. «Христос в пустыне» картина г. Крамского // Гончаров И. А. Собр. соч. В 8 т. М., 1955. Т.8.
6. История русского искусства. В 2 т./под редакцией М. М. Раковой и И. В. Рязанцева. М., 1978. Т. 1.
7. Крамской И. Н. Письма. Статьи. В 2 т. М., 1966. Т.1.
8. Л. Н. Толстой и художники. М., 1978.
Картина "Христос в пустыне" занимает совершенно особое место в творческой биографии Ивана Крамского. Начиная с А. Иванова, пожалуй, не было ни одного крупного художника второй половины XIX века, которого так или иначе не увлекал бы образ Христа, трактовка которого приобретала не созерцательное, а острое историко-философское звучание. В произведениях из жизни Христа художники пытались ответить на многие наболевшие вопросы эпохи - вопросы о смысле жизни и самопожертвовании ради общества, которые никого не оставляли равнодушными. В то время в России было немало людей, готовых принести себя в жертву во имя добра, правды и справедливости. Именно тогда готовились к "хождению в народ" молодые революционеры-разночинцы.
Главная мысль И. Крамского тех лет, сильно занимавшая его, - это трагедия жизни тех высоких натур, которые добровольно отказались от всякого личного счастья, и самым лучшим, самым высшим и чистым образом, который художник мог найти для выражения своей идеи, был Иисус Христос. И у Н. Ге, и у А. Иванова, позднее у В. Поленова Христос - это философ, странствующий проповедник, ищущий истину, а не всемогущий властитель мира, все знающий и всем указывающий.
Свое полотно И. Крамской обдумывает целое десятилетие. В начале 1860-х годов, еще будучи в Академии художеств, он делает первый набросок, в 1867 году - первый вариант картины, который его не удовлетворил. В ноябре 1869 года, чтобы "видеть все, что сделано в этом роде", художник уезжает в Германию, затем перебирается в Вену, Антверпен, Париж. Он ходит по картинным галереям и художественным салонам, знакомится со старым и новым искусством, а вернувшись на родину, совершает поездку в Крым - в районы Бахчисарая и Чуфуй-Кале, которые своей природой напоминали палестинские пустыни.
"Под влиянием ряда впечатлений, - говорил впоследствии И. Крамской, - у меня осело очень тяжелое ощущение от жизни. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье - пойти ли направо или налево, взять ли за Господа Бога рубль или не уступить ни шагу злу?" Итогом этих размышлений явилась у художника "потребность рассказать другим то, что я думаю. Но как рассказать? Чем, каким способом я могу быть понят? И вот однажды я увидел человека, сидящего в глубоком раздумье. Его дума была так серьезна и глубока, что я часто заставал его постоянно в одном положении".
Поразила художника и пластика лица этого человека, которая выдавала и его характер. Губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели. И "я понял, - писал И. Крамской, - что это - такого рода характер, который, имея силу все сокрушить, одаренный талантом покорить себе весь мир, решается не сделать того, куда влекут его животные наклонности". И после этого, как вспышка, рождается образ - сначала смутный, затем все более проясняющийся, набирающий глубину и силу.
Сцена столь ясно представилась глазам И. Крамского, что ему не потребовалось делать много эскизов, хотя в набросках к картине он искал наиболее выразительные жесты рук, характерный облик, рисунок одежд Христа. Известны небольшая голова Христа, вылепленная из глины, и два живописных этюда к этой картине. Второй этюд (хранящийся в Санкт-Петербурге) отличается большой психологической выразительностью, так как в нем художником уже найдено то "состояние" Христа, которое осталось и в самом полотне.
Промахом первого варианта картины, который не удовлетворил И. Крамского, был вертикальный формат холста. И художник тотчас написал сидящего на камнях человека на холсте горизонтальном и большего размера. Горизонтальный формат давал возможность представить панораму бескрайней каменистой пустыни, по которой в немом молчании день и ночь брел одинокий человек. Только под утро усталый и измученный опустился он на камень, все еще ничего не видя перед собой. Уже горизонт затеплился утренним солнцем, природа готовится встретить восход, и только человек этот безучастен к окружающей его красоте и радости бытия, неотступная мысль преследует его. Следы мучительных и глубоких переживаний видны на его усталом, помрачневшем лице, тяжесть дум словно легла на его плечи и склонила голову.
Картина "Христос в пустыне" решена И. Крамским в холодной цветовой гамме, передающей тона раннего рассвета, когда сквозь предутреннюю мглу начинают мерцать оживающие краски дня. Этот час на исходе ночи соответствует тексту Евангелия и вместе с тем, как отмечала прогрессивная критика, символизирует начало новой жизни человека.
сидящим на холодных серых камнях, пустынная почва мертва так, что кажется, будто сюда не ступала еще нога ни одного человека. Но благодаря тому, что линия горизонта делит плоскость холста почти пополам, фигура Христа одновременно и господствует в пространстве полотна, и, несмотря на одиночество, находится в гармонии с суровым миром картины.
Одеяние Христа написано И. Крамским сдержанно, вполсилы, чтобы еще больше выделить лицо и руки, более нужные для психологической убедительности образа.
В этом произведении нет действия, но зримо показана жизнь духа, работа мысли. Ноги Христа изранены об острые камни, фигура согбенна, руки мучительно стиснуты, над склоненной головой не замечаемое им течет и течет время. А между тем изможденное лицо Христа передает не только страдание, но вопреки всему выражает невероятную силу воли и готовность сделать первый шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе.
Картина "Христос в пустыне" появилась на Второй выставке передвижников и сразу же вызвала бурные споры. Прогрессивные люди того времени встретили произведение И. Крамского восторженно. Например, писатель И. Гончаров отмечал, что "вся фигура как будто немного уменьшилась против натуральной величины, сжалась - не от голода, жажды и непогоды, а от внутренней, нечеловеческой работы над своей мыслью и волей в борьбе сил духа и плоти - и, наконец, в добытом и готовом одолении". Противники картины говорили, что Христос у И. Крамского совершенно лишен каких бы то ни было черт святости, возмущались нерусским типом лица Христа.
Во время рождения этого полотна и крестьянин Строганов, и один молодой охотник, и интеллигенты-разночинцы, да и сам И. Крамской отдали этому образу все самое лучшее, что роднило их с возвышенным образом Христа. Недаром зрители узнавали на картине типичные черты-разночинца, подмечали сходство и с самим художником: то же худое, угловатое, с резко обозначившимися скулами лицо, глубоко посаженные глаза, прекрасно вылепленный лоб, слегка растрепанная борода.
Как всякое великое творение, "Христос в пустыне" вызвал многие толки и самые разнообразные размышления. Передовая критика, как уже указывалось выше, увидела в картине тот перелом, который происходит в душе человека, решившего душу положить за "друга своя". Однако еще русский критик В.В. Стасов отмечал, что "скорбная нота явственно звучит в общем психологическом строе произведения".
Советский искусствовед Г. Вагнер посвятил картине И. Крамского "Христос в пустыне" большое исследование. Отмечая достоинства других исследовательских работ на эту тему, он, однако, выделяет ту мысль, что почти ни в одном из них не затронуто то место Евангелия, где говорится о смысле искушения. А разве о чем другом можно толковать, как не об искушении Христа? Разве только злободневная идея разночинной демократии побудила И. Крамского, молодого, глубоко верующего художника, выбрать эту трудную религиозно-философскую тему? И к чему тогда пустыня? Жертвенность можно было изобразить и в другой ситуации.
"Увлекший И. Крамского образ, - пишет Г. Вагнер, - это никакой не миф, не религиозная модернизация революционно-демократических идей эпохи разночинцев. Это внутреннее движение души необыкновенно чуткого художника, одаренного даром божественного озарения".
Много лет думал он о "своем" Христе, "молчал и страдал", договорился даже до сомнения, действительно ли он создал Христа? Не кощунство ли это? "Это не Христос, - писал художник, - то есть я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей".
Для И. Крамского, как исторического художника, выбор этой темы был вполне логичен, и в пустыне для него Христос искушался не тем, "чтобы превратить камни в хлебы", как предлагал ему дьявол. Для художника это искушение состояло в показе (или проверке?!), действительно ли Богочеловек-Христос есть то, кем он является. Этот вопрос-искушение относится не столько к дьяволу, сколько к самому Христу: кто он такой как Богочеловек, что должен (или может) или не должен (не может) делать?
"В основе картины, - утверждает Г. Вагнер, - лежит не надуманная идея выбора пути ("Куда пойти - направо или налево?"), и еще менее - борьба божественности с дьяволом. Здесь мучительное усилие Христа осознать в себе единство Божественного и Человеческого".
Сюжет
После крещения Иисус удалился в пустыню на 40 дней, где держал пост. И в минуту жизни трудную его искушал дьявол: голодом (уговаривая превратить камни в хлеб), гордыней (предлагая призвать ангелов и повелеть им нести Христа на руках) и верой (обещая неограниченную власть, если Иисус перейдет на сторону зла).
Крамской 10 лет вынашивал идею картины о Христе
Иисус столкнулся с ситуацией нравственного выбора. И хотя мы знаем, чем закончилась история, полотно заставляет нас переживать — какое решение примет Христос. Удастся ли дьяволу искусить его? Или он останется верен богу?
Портрет художника Шишкина, 1880
Выражение лица, крепко сжатые кисти рук, сама поза Христа показывают его душевные переживания. Картина статична, наше внимание сконцентрировано на эмоциональном состоянии Иисуса, его внутренней борьбе. Он не только божий сын, но и простой человек, который каждый день выбирает между добром и злом.
«Я хотел нарисовать глубоко думающего человека, но не о потере состояния или какой-нибудь жизненной неудаче, а… не могу определить, но вы понимаете, что я хочу сказать», — так писал Крамской о замысле картины.
Контекст
Над темой Христа Крамской размышлял почти 10 лет. Изначально картина должна была быть вертикальной. Но фигура Христа, которого Крамской писал с крестьянина, заняла почти весь холст, места для пустыни не осталось.
Картина «Христос в пустыне» должна была стать частью цикла
Когда же стало понятно, что работу придется начинать с чистого холста, Крамской отправился в путешествие по Европе. Разглядывая работы мастеров в Вене, Париже, Антверпене, он искал «своего» Христа. Сильное впечатление на него произвело полотно Александра Иванова « ». Позднее Репин вспоминал, что, рассказывая о задумке, Крамской говорил об Иисусе как человеке, хорошо ему знакомом.
Хохот (Радуйся, царю иудейский)
Второй вариант картины художник писал самозабвенно три месяца. Еще до представления на выставке передвижников полотно купил Павел Третьяков, заплатив бешеные деньги. Что же до эффекта, который «Христос в пустыне» произвел на почтенную публику, то об этом очень хорошо написал Крамской: «Картина моя расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трёх человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» — это моя первая вещь, над которой я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она — итог многолетних исканий».
Крамской в молодости ретушировал фото с помощью акварели
По задумке художника, следующей работой должна была стать картина, на которой толпа глумится над Христом во дворе Понтия Пилата. Крамской пять лет работал над монументальной картиной, но так и не закончил.
Судьба художника
Крамской по молодости зарабатывал ретушью фотографий. В середине 1850-х он переехал из Воронежской губернии в Петербург, где после года все той же фотошопной забавы поступил в Академию художеств. Там проявился бунтарский нрав Крамского. Вместе с 13 студентами они отказались писать на мифологические темы, требуя возможности самим выбирать сюжеты.
Неизвестная, 1883
Позднее именно Крамской был идеологом «Товарищества передвижных художественных выставок» — тех самых «передвижников». Он продвигал идеи общественной роли художника и его ответственности, настаивал на необходимости реализма на полотнах.
Прожил Крамской недолго, а скончался во время работы над портретом доктора Раухфуса: художник внезапно наклонился и упал — аневризма аорты. Было Ивану Крамскому 49 лет.
«Христос в пустыне». 1872 год.
Картину «Христос в пустыне» Иван Николаевич Крамской закончил в 1872 году. Он мучительно долго искал то единственное выражение лица, которое должно осветить мыслью это полотно, создать цельный характер человека. «Именно человека, ибо сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее», –– был убежден Крамской. В образе Христа он хотел объединить черты каждого из живущих на земле. Христос –– един, и в то же время Он –– это все.
Юный Репин, наблюдая за работой Крамского, был поначалу ошеломлен. Странным казался даже тон, каким художник говорил о Христе: он говорил о нем, как о близком человеке. Илья Ефимович прекрасно знал эти библейские строки, где описывалось, что Иисус после крещения был возведен Духом в пустыню для искушения от дьявола, постился там сорок дней и сорок ночей, и когда почувствовал страшный голод, тут-то к нему и явился искуситель.
–– Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сделались хлебом, –– приставал он.
–– Не хлебом единым жив человек, –– отвечал Христос.
Тогда дьявол поднял Иисуса на крышу храма.
–– Если ты Сын Божий, кинься вниз, твой отец тотчас пошлет к тебе на помощь ангелов, и ты даже не коснешься земли.
Иисус не поддался.
В третий раз приступил к нему дьявол. Вознес его на высокую гору, показал оттуда все царства мира, величие славы и предложил:
–– Всё это дам тебе, если ты на коленях поклонишься мне.
–– Отойди! –– велел Христос. И побежденный дьявол оставил его.
–– Искушение сидело в нем самом, –– объяснял своего Христа Крамской, –– «Все, что ты видишь там, вдали, все эти великолепные города, –– говорил Христу голос человеческих страстей, –– ты можешь завоевать, покорить, все будет твоим и станет трепетать при твоем имени. У тебя есть все данные быть здесь всемогущим владыкой!»
И Репину наконец стала ясна эта глубокая драма на земле. Слава, власть, деньги. Как часто ради них люди шли на подлость и преступления, продавались и становились на колени перед кем угодно, хоть перед дьяволом.
Илья Ефимович уже сам пробовал компоновать «Искушение», поставив Христа на вершине скалы перед необозримой далью с морями и городами. Христос отвернулся и зажмурил глаза. Одной рукой он судорожно сжимает свой огромный лоб, другой отстраняет от себя, навязываемые дьяволом искусы.
У Крамского –– Христос сидит печальный на камне, сцепив руки, измученный длинной и трудной дорогой, усталый, но не сломленный: Он готов в любую секунду встать и продолжить свой путь к человеку, борьбу во имя человека.
–– Надо уяснить одно, –– делился Крамской с друзьями, –– я пишу своего Христа, своего Человека, лицо по всем признакам историческое, связанное не только с днем вчерашним, но и с днем завтрашним.
Слух о новой, необычной картине Крамского будоражил Петербург. Одни с нетерпением ждали, когда она будет выставлена, другие заранее злопыхали, а при встречах с кем-нибудь из друзей Крамского старались выразить им свое неудовольствие. Особенно донимали Шишкина, близкого друга Крамского.
–– Видели картину «Явление Христа»… то бишь «Христос в Пустыне»?
–– Во-первых, картина еще не завершена, во-вторых, библейский Христос тут и вовсе ни при чем. Библейский Христос –– это царь вселенной, а у Крамского –– просто любящий человек. А вы-то сами, простите, видели эту картину?
И все же, когда она была выставлена, ее приняли далеко не все. Один художник прямо заявил:
–– Что-то я понять не могу, отчего Христос, судя по пейзажу, оказался в Крыму?
Но Ивана Николаевича сбить с толку было уже невозможно, он уже знал, что вышел из трудной борьбы победителем. На насмешку оппонента он отвечал не меньшей насмешкой:
–– Да ведь все верно, если не учитывать главного: пейзаж в данном случае меня и вовсе не интересовал.
А когда на выставку явился Третьяков и начал торговать картину, Крамской, не задумываясь, заломил такую цену, что в первый момент сам этой цены испугался, –– 6 000 рублей! Но… прямо с выставки картина отправилась в галерею Павла Михайловича, где заняла почетное место. Кое-кто из недоброжелателей пытался повлиять на Третьякова: дескать, все бы ничего, да разве стоит эта «фигура» таких денег? Третьяков, как всегда, сухой, подтянутый, отвечал холодно:
–– Цену, в конечном счете, назначает художник. Он лучше, чем кто-либо, знает стоимость своего труда.
Павел Михайлович не упомянул о главном: если бы картина не была редким по величию шедевром, он бы и полушки не заплатил, –– он как никто умел разбираться в живописи.
А Иван Иванович Шишкин очень радовался за Крамского: ведь евангельский рассказ, какова бы ни была его историческая достоверность, есть памятник пережитого когда-то человечеством психологического процесса.
И Крамской замечал то же:
–– Пусть бы Христос делал чудеса, воскрешал мертвых, летал по воздуху, его бы оставили в покое; никто не стал бы ни нападать на него, ни защищать; но совсем другой разговор, когда находится такой чудак, который будит заснувшую совесть!
В Третьяковской галерее возле «Христа в пустыне» зрители стоят подолгу. В образе Христа отразились все страдания, боли и размышления человечества. Это –– образ по-настоящему гениальный духовным охватом того, кто изображен на полотне, и того, кто стоит перед картиной, ибо перед ней никогда не остановишься просто так, праздно или оценивая искусство художника, –– здесь нужно большее: ты весь.
Рецензии
Уж если художник изображал человека, то надо было бы до конца быть реалистичным в этом изображении. В пустыне Земли Обетованной не походишь и не посидишь босиком и в красно-чёрном обмундировании. Ну никак! Днём очень жарко, ночью очень холодно. Зачем Христу разуваться и одеваться в цвета римского патриция, отправляясь в этот ад?
Почему все решили, что его лицо выражает борьбу с искушениями?
Скорее оно и поза выражает скорбь, думу горестную самого художника лично, а может и думу студента Раскольникова (тот, кстати, тоже боролся с искушением, но не поборол его). Ну не вижу в лице ни намёка на борьбу с искушениями и тем более победы над ними. Не вижу ни подвига духа, ни подвига веры, только тягостные раздумья, ни даже сверхчеловеческих страданий. Напряжённая поза и лицо. И только. Нам просто предлагается поверить, что вот сидит человек и борется с искусом.
Автопортрет Ивана Крамского |
Cовместный проект с сайтом студии "Неофит" московского Данилова монастыря
Бывает, что художник и сам не может точно понять, что и зачем хотел он сказать своей картиной. Так произошло и с Крамским, который находился в постоянных поисках и сомнениях, и если его портреты обладают ясностью и чистотой образа, то «Христос в пустыне» - одно из тех произведений, которое всегда вызывает вопросы у зрителя.
Однажды, в бытность свою учеником Петербургской Императорской Академии художеств Иван Крамской нарисовал человека, читающего Евангелие. Профессор похвалил работу, а потом молодой художник показал ее случайно забредшему старику офене (разносчику товара, коробейнику). Тому совершенно не понравилось: «Света на лице его нет. Почём я знаю, может, это он песенник от скуки раскрыл и разбирает. Ты, может, обличье-то и нарисовал, а душу забыл…» - «Господи, да как же душу-то рисовать?» - «А это уж твоё дело, не моё…».
Иван Николаевич стоял в углу последнего зала Академии, в котором висело его только что оконченное полотно «Христос в пустыне». Десять лет прошло с тех пор, как он с грандиозным скандалом покинул свою Alma Mater, а эта история с уличным торговцем так ясно стояла у него перед глазами, словно старик только что вышел, пришаркивая левой ногой. В зале было немыслимое количество народу. Шла вторая выставка передвижников. Его картина висела последней. Она должна была стать «гвоздем» экспозиции, и действительно произвела небывалое впечатление. «Картина моя, - вспоминал Крамской, - расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трех человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» - это моя первая вещь, которую я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она - итог многолетних исканий…».
 |
Христос в пустыне |
Крамской, словно в каком-то тумане, толкался среди людей, надеясь услышать главное, чтобы понять, что он сделал, что он написал, что он хотел сказать современникам? В ответ на его голову сыпались вопросы, вопросы и вопросы. Бесконечные, бессмысленные, болезненные. - Иван Николаевич, голубчик, ну какой же все-таки момент изображен в картине: утро ли сорок первого дня, когда Христос уже решился идти на страдание и смерть, или та минута, когда «прииде к Нему бес»?
Будучи студентом Императорской Академии Художеств, молодой Крамской, потрясённый картиной Иванова «Явление Мессии», привезённой в Россию в 1858 году, выступил в печати со своей первой критической статьёй. «Художник - писал он - это пророк, открывающий истину людям своими творениями». Еще больше Крамского потрясла трагическая смерть Иванова.
Со всей силой юношеского максимализма Крамской стал доказывать «всему миру», что «ни хлебом единым жив человек». Осенью 1863 года он становится во главе исторического «бунта 14-ти» выпускников Академии, которые выдвинули категорическое требование свободного выбора темы для академической программы. Получив отказ, они демонстративно покинули стены училища, отказавшись от участия в конкурсе на Большую Золотую медаль и вообще всех последующих за спокойным окончанием Академии благ. Но самостоятельная жизнь оказалась не такой простой. О хлебе насущном думать пришлось…
«Мне просто не верится, чтобы я, исполнявший всевозможные заказы, и я теперешний - одно и тоже лицо. Я с ужасом думаю, как это я буду исполнять их, как прежде, а ведь нельзя без этого… Взять бы и заорать сейчас на всю выставку: «Купите меня! Я продаюсь! Кто больше даст?.. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, взять ли за Господа Бога рубль или не уступать ни шагу злу. Мы все знаем, чем обыкновенно кончается подобное колебание»…
Постепенно друзья стали замечать, что и без того худое лицо Крамского ещё больше осунулось, побледнело, в глазах появился лихорадочный нездоровый блеск. Он почти уже не ходил по выставке, все больше сидел в углу, опустив на колени усталые натруженные руки… Иван Николаевич продолжал улавливать обрывки фраз, но смысла их уже не разбирал… Где-то, почти над самым ухом забасил Стасов: «Это жестокая ошибка - изображение Христа затруднённого! Нет! Нужен Христос действующий, совершающий великие дела, произносящий великие слова!». «Да что Вы такое говорите, Владимир Васильевич! - Не прекращая разговаривать с критиком, Гаршин горячо жал руку Крамского. - Здесь выражение громадной нравственной силы, ненависти ко злу и совершенной решимости бороться с ним. Христос поглощён Своею наступающей деятельностью, Он перебирает в голове всё, что Он скажет презренному и несчастному люду… Друг мой, как вы нашли такой образ». «Я знаю, большой нужно иметь риск, чтобы браться за такие задачи. Мирового масштаба герой требует и подобной картины… Много нужно мне теперь докторов и времени, чтобы унять сплошные стоны и необъятные страдания. Только думаю, что и стоны и страдания останутся со мной, и нет им исхода… И вы и я, вероятно, не одиноки… есть много душ и сердец, находящихся в мятеже… Ужасное время, страшное время! Нет места в человеческом сердце, которое бы не болело, нет чувства, которое бы не было самым дерзким образом осмеяно! Скверная штука жизнь!».
Иван Николаевич понимал, что искушение, совершившееся с Христом в пустыне, случается с каждым из нас. Природа щедро одарила Крамского талантами, и он ощущал в себе эту силу. Но его всегда мучил один вопрос: на что можно ее употреблять? Когда бес предлагает Христу попробовать свои силы, превратив камни в еду, Господь отвергает унижение этой Божественной мощи ради удовлетворения нужды. «Ладно, - говорит дьявол, - Ты не захотел для Себя одного употребить эту силу - вот высокая гора, с которой видны все царства вселенной. Ты только мне поклонись - и все это будет Твое. Ты сможешь творить добро для всех». Это соблазн антихриста, и Крамскому он тоже был знаком. Как часто закрадывалась к нему мысль о его превосходстве над другими людьми. О том, что он - умнее, талантливее, лучше…
Через год после открытия Второй выставки Крамской ответит на вопрос Гаршину. В письме он напишет приятелю, как заболел своей картиной. «Бывало, вечером уйдёшь гулять, и долго по полям бродишь, до ужаса дойдёшь, и вот видишь эту фигуру… На утре, усталый, измученный, исстрадавшийся, сидит он один между камнями, печальными, холодными камнями; руки судорожно и крепко, крепко сжаты, ноги поранены, и голова опущена… Крепко задумался, давно молчит, так давно, что губы как будто запеклись, глаза не замечают предметов… Ничего он не чувствует, что холодно немножко, не чувствует, что весь он уже как будто окоченел от продолжительного и неподвижного сиденья. А вокруг нигде и ничего не шевельнётся, только у горизонта чёрные облака плывут от востока… И он всё думает, думает, страшно становится… Странное дело, я видел эту думающую, тоскующую, плачущую фигуру, видел как живую… Однажды, следя за нею, я вдруг почти наткнулся на неё… Кто это был? - Я не знаю… Но сколько раз плакал я перед этой фигурой!? Что ж после этого? Разве можно это написать? И Вы спрашиваете себя, и справедливо спрашиваете: могу ли я написать Христа? Нет, не могу, и не мог написать, а всё-таки писал, и всё писал до той поры, пока не вставил в раму, до тех пор писал, пока его и другие не увидели, - словом, совершил, быть может, профанацию, но не мог не писать. Но вот иногда мне кажется, что это как будто и похоже на ту фигуру, которую я по ночам видел, то вдруг никакого сходства…».
Крамской долго не мог приступить к картине. Пять лет он думал, искал, сравнивал, сделал кучу набросков. Ничего не выходило. Наконец, он решил поехать заграницу, чтобы посмотреть, как «там» пишут Христа. Перед самым отъездом он принимает заказ на иконостас для одной церкви и просит разрешения изобразить Спасителя… с фонарем, измученного и усталого, стучащегося в чей-то дом…
Иван Николаевич принимал слова Откровения Иоанна Богослова. Где-то в глубине души он чувствовал, что все постигающие его искушения идут, или, по крайней мере, должны идти ему же на пользу. В Германии перед «Сикстинской Мадонной» Крамской размышлял об образе Христа. Он так долго смотрел на эту картину, словно хотел спросить у Рафаэля: кто Он - Христос, Сын Этой прекраснейших из земных женщин? Для него была совершенно очевидна историческая подлинность евангельского повествования. Христос был для него безусловным нравственным идеалом, совершенным Человеком, сыгравшем в истории вселенной огромную роль. Но пойти за Ним не решался. Засмеют!
Из воспоминаний Ильи Репина (он был учеником и другом Крамского до самой смерти Ивана Николаевича): «Я вошел в небольшую комнату и начал смотреть по стенам. - Это я взял заказ писать образ Христа. - Начав понемногу о Христе по поводу образа, он уже не переставал говорить о Нем весь вечер. Мне очень странным показался тон, которым он начал говорить о Христе - он говорил о Нем, как о близком человеке. Но потом мне вдруг стала ясно и живо представляться эта глубокая драма на земле, эта действительная жизнь для других. Я был совершенно поражен этим живым воспроизведением душевной жизни Христа, и казалось, в жизнь свою я ничего интереснее не слыхал. Конечно, все это я читал, даже учил когда-то... Но теперь! Неужели это та самая книга? Как все это ново и глубоко, интересно и поучительно. Я был глубоко потрясен и внутренне давал себе обещание начать совсем новую жизнь. Целую неделю я оставался под впечатлением этого вечера - он меня совсем перевернул». Пройдет несколько лет и Илья Ефимович услышит от своего старшего товарища уже несколько иные речи. Раньше он говорил: «Я хочу, чтобы мой Христос стал зеркалом, увидев себя в котором, человек забил бы тревогу». И вдруг странное признание: «Какая тоска и муки охватывают мою бедную мать, она никак не может переварить, как это можно не почитать Бога, не ходить в церковь, не слушаться священников, не поститься даже в Великий пост. Тяжело ей, сын ее в заблуждении, гибнет». Репин не мог до конца понять, как сочеталось в Крамском то, что он верил в Христа только как в историческую личность, а "Отче наш" с детьми всегда читал. Он был уверен в том, что, на самом деле, его друг лучше, чем хочет порой казаться окружающим. Он отчаянно спорил с ним о вере. Но, как это часто бывает, в этих спорах было мало толку. Крамской иногда договаривался до того, что начинал доказывать «атеизм» Христа.
«Мой Бог - Христос, - писал Крамской, - потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом…»… Искушения овладевают человеком постепенно, как ржавчина. Поддался один раз, поддался другой… И наступает третий соблазн. Соблазн самодостаточности и самодовольства. Он так и называется «Я сам!». Иногда в это шапкозакидательство впадают целые народы, когда ни один человек не находит в себе силы сказать «Не искушай Господа!». Тогда спасти людей могут только крестные страдания…
В начале 1873 года Крамской узнает, что Совет Академии Художеств решил присудить ему звание профессора за картину «Христос в пустыне». Он отказывается. «Пять лет неотступно Он стоял передо мной, я должен был написать Его, чтобы отделаться». И в то же самое время - признание другу: «Во время работы над Ним много я думал, молился и страдал… Как я боялся, что потащат моего «Христа» на всенародный суд и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцами в Него и критику свою разводить…». Критика выражала свои мысли еще менее стройно и последовательно, чем художник. Крамского называли нигилистом, революционером, обвиняли в кощунстве, в абстракционизме, в неясности идей. И тут же превозносили. Говорили, что он создал идеальный образ для воплощения современных раздумий над вечной темой служения людям, готовности к подвигу, самоотверженности и мужества… Понемногу Иван Николаевич к этому привык. Начал философствовать. То вдруг сделался даже равнодушным: «Приехал Третьяков, покупает у меня картину, торгуется, да и есть, с чего. Я его огорошил, можете себе представить, за одну фигуру с него требую не более не менее, как шесть тысяч рублей… Вот он и завопил! А все-таки не отходит». Третьяков записал в своем дневнике: "По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время". Павел Михайлович догадался, что с Крамским произошел один из тех редких случаев, которые приключаются иногда с действительно талантливыми художниками или поэтами. Когда в лучших своих произведениях они оказываются умнее самих себя и не сами не могут оценить то, что они написали. Ключик к разгадке тайны полотна Крамского подарил Гончаров: «Здесь нет праздничного, геройского, победительного величия - будущая судьба мира и всего живущего кроются в этом убогом маленьком существе, в нищем виде, под рубищем - в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой».
Подготовила Екатерина Ким