Волчек интервью. Интервью с галиной волчек
Режиссер и актриса Галина Волчек — руководитель и одновременно символ московского театра «Современник». Родилась в творческой семье: ее отец Борис Волчек был кинорежиссером и оператором. Династию продолжил и ее сын Денис Евстигнеев. Детство Галина провела в «киношной среде», ее главным учителем был Михаил Ромм, но ее судьбой стал театр. Будучи самым юным выпускником Школы-студии МХАТ, Волчек вместе со своими однокурсниками участвовала в создании театра «Современник», который возглавил молодой Олег Ефремов. «Современник» и его спектакли были одним из символов хрущевской оттепели 60-х. Когда Олег Ефремов ушел во МХАТ, именно Волчек стала главным режиссером, а потом художественным руководителем театра. Сейчас Волчек почти не играет, но по-прежнему ставит спектакли. В свободное время она шьет одежду — для самой себя. Впрочем, главное хобби Волчек, по ее словам, «делать звезд». Она любит и умеет превращать недавних выпускников в серьезных и больших артистов. Участник проекта «Сноб» с декабря 2008 года.
Псевдоним
Волчок
День рождения
Где родилась
Москва
У кого родилась
Отец - Борис Израилевич Волчек, известный кинорежиссер и оператор, профессор, лауреат четырех Госпремий.
«Я считаю себя очень счастливым человеком, и может быть в первую очередь потому, что я выросла с папой и с Роммами».
Мать - Вера Исааковна Маймина, окончила сценарный факультет ВГИКа, в последние годы работала кассиром в театре «Современник».
«Мама... была чуть-чуть эгоистичной, царствие ей небесное. Хотя все материнские чувства у нее были, но выражены они были в своеобразной форме. Она немножко наслаждалась своей властью надо мной, тем самым меня, конечно, угнетая. Я ее и побаивалась, она как бы зажимала меня своим воспитанием. Я отлично помню ее интонации. Когда другие родители рассказывали про своих детей, как они, например, бегают яблоки воровать - а дело было в Алма-Ате, в эвакуации, - моя мама с невероятной гордостью говорила: "А моя Галя около дома играет в классики!" Потом я ненавидела таких детей, какой сама была - аккуратно играющих в классики. Поэтому в 13 лет, когда я созрела, была смущена и возмущена, то с юношеским максимализмом решила этот вопрос: остаться с папой».
Где и чему училась
Окончила Школу-студию МХАТ.
«Как я стала актрисой… Папа этого очень не хотел. Я думаю, что все дурные приметы этой профессии, он насмотрелся на них во время работы, хотя он преклонялся, обожал артистов и которых снимал, и которых не снимал. Но он боялся, что я такой артисткой не буду...»
Где и как работала
Первая роль в кино - в фильме Григория Козинцева "Дон Кихот", режиссерский дебют - постановка спектакля "Двое на качелях", который с успехом шел в "Современнике" более 30 лет.
«Вера Петровна Марецкая, встретив меня в доме отдыха в Рузе, спросила: "Галя! Мне сказали, ты собираешься заниматься режиссурой. Неужели ты будешь всю жизнь ходить в мужском костюме и с портфелем подмышкой?" Таков был стереотип профессии режиссера, которого я, видимо, подсознательно ужасно боялась. И я пообещала Вере Петровне, что к каждой премьере я буду шить новое платье и никогда не надену мужской костюм и не возьму портфель».
«Слова "режиссер" нет в женском роде, что вполне естественно. Это занятие требует нечеловеческого терпения, которым редко обладает женщина. ...Режиссер соединяет в себе и психолога, и психотерапевта, и экстрасенса, и гипнотизера».
Была главным режиссером, а затем стала художественным руководителем "Современника". Ставила спектакли в театрах Германии, Финляндии, Ирландии, США, Венгрии, Польши и других стран. Преподавала за рубежом.
«Меня просто труппа приговорила к тому, чтобы я на это пошла. Я отказывалась. …Я как будто предвидела все сложности, которые в моей жизни появятся, но мне ребята, я как сейчас эти интонации помню, говорили: "Мы тебе будем помогать. Нет, ты должна согласиться! Ты обязана, иначе театр… Но будет трудно". И я, согласившись на эту судьбу, понимала, что эта роль руководителя - она все равно роль обидчика. Какой бы человек ни был - все равно…»
Вместе с другими выпускниками Школы-студии под руководством своего бывшего преподавателя Олега Ефремова организовала Студию молодых актеров, которая впоследствии была преобразована в театр "Современник".
Что такого сделала
Вместе с другими выпускниками Школы-студии (Лилия Толмачева, Евгений Евстигнеев, Игорь Кваша и Олег Табаков) в 1956 году под руководством своего бывшего преподавателя Олега Ефремова организовала Студию молодых актеров из которой вырос театр «Современник».
Достижения
В Хьюстоне (США) поставила пьесу Рощина "Эшелон" с труппой американских актеров. Это было первое приглашение советского режиссера в США.
«Я в Америке сумела с их артистками, которые и про войну-то не слышали, или слышали опосредованно, поставить "Эшелон" так, что они стали похожи на русских баб».
Дела общественные
Была депутатом Госдумы от фракции "Наш дом - Россия", но добровольно сложила с себя полномочия.
«Я отказалась от всех предложений многих партий играть в эти игры. Мой опыт вхождения в политику и человеческий, и режиссерский, показал, что серьезное существование в политике ведет к потере главного - человеческих отношений. А это для меня самое ценное».
Общественное признание
Лауреат Государственной премии СССР, Народная артистка СССР. Награждена орденами Трудового Красного Знамени и «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
После успешных гастролей на Бродвее «Современник» был удостоен общенациональной премии США в области драматического искусства Drama Desk Award.
Известна тем, что
Редко играет в кино и на сцене, но каждая роль становится событием.
«Вот говорят: столько лет вы не играете. Да я играю столько, сколько никому не снилось, все роли в "Современнике" мои...»
Приглашает молодых режиссеров ставить спектакли в «Современнике».
Мне интересно
придумывать и шить наряды
«В двенадцатом часу ночи позвонила своей приятельнице и попросила принести ножницы, иголку и нитку. На ее робкий вопрос, нельзя ли подождать до утра, твердо ответила: "Нельзя!" Она подумала, что нужно срочно зашить рваную рану и примчалась. Вместе мы колдовали над моделью. Эта блузка была такой безумной красоты, что когда я на следующий год впервые поехала в Америку на постановку, она страшно понравилась хозяйке театра, и в итоге я ее подарила».
Люблю
хорошие духи
«Единственное, что у меня есть всегда, в любой период жизни - хороший, плохой - это духи. Единственное, что я понимаю, перед чем я рабствую…»
путешествия и новые впечатления
«Кто-то расслабляется в спорте, кто-то в алкоголе. Я расслабляюсь от "смены картинки", от возможности пожить в непривычных условиях. А еще я путешествую из-за своих болячек, периодически мне необходимо оказаться там, где легко дышать - причем не в переносном, а в буквальном смысле. Мне нужен чистый, хороший воздух».
людей
"Самый большой дар, который мне дал Господь, - это любить людей. Я их люблю, они мне интересны. Я могу зацепиться за какую-нибудь старушку и с ней простоять полчаса на улице, в самом неожиданном месте".
актеров своего театра
«Чтобы продолжать их любить, я не смотрю сериалы. А если в поисках аналитической программы случайно натыкаюсь на знакомые лица, то панически начинаю переключать канал».
Ну, не люблю семья
Сын - Денис Евстигнеев, кинорежиссер.
«Сын для меня - тема особая. Так сложились наши отношения, что он мой главный советчик, самый строгий зритель и судья. Не могу выпустить спектакль, пока его не посмотрит Денис».
И вообще
«Я считаю себя счастливым человеком. С одной стороны, линия моей жизни крутая, со взлетами и падениями, переживаниями, с другой стороны - такая прямая. Удивительно, поскольку я всю жизнь занимаюсь своим любимым делом, родилась в этом доме, который называется "Современник", и прожила в нем всю жизнь».
«Я произвожу впечатление сильной, и мне это часто говорят или думают, что раз она занимает такое положение, она руководитель, - значит железобетонная. Мне много раз говорили: "Железная леди наша!" Из тех, кто меня мало знает…»
Лия Ахеджакова, актриса: «Галина Борисовна умеет подтолкнуть к сильному чувству, подвести к эмоциональному взрыву. Как режиссер знает в этом толк и умеет разбередить даже самого холодного актера. А если артист темпераментный, то обязательно приведет к мощному выплеску чувства. Она не крушит индивидуальность, но пытается сбить с привычного звучания. Убрать штамп, прорваться к открытию».
— Галина Борисовна, вы не перестаете удивлять. Вот сейчас, например, всеми обсуждается ваша новая постановка «Двое на качелях». Уникальный случай: вы вернулись к тому самому спектаклю, который некогда стал вашим триумфальным режиссерским дебютом и впоследствии не сходил со сцены три десятка лет. То есть амплитуда колебания от одних ваших «Качелей» к другим составила более полувека.
— Когда я впервые прочла эту пьесу американца Уильяма Гибсона, испытала настоящий эстетический шок. От названности и неназванности всех тех сложностей, что происходят с человеком в попытке понять себя, другого, полюбить, наконец. Ничего подобного мы не только не видели на сцене, но и не читали. Железный занавес приподнялся на секунду, и среди того, что проникло, оказались и «Двое на качелях». Поэтому, с одной стороны, я была счастлива, что Олег Ефремов доверил мне, 29-летней артистке, постановку, с другой — безумно боялась. А вдруг мы втроем — с Таней Лавровой и Мишей Козаковым — окажемся непонятыми. Ну не воспримут люди в зале, не расшифруют иероглифы недосказанности, сложности, тонкости личных взаимоотношений… А я всегда хотела быть понятой. Пусть порой непонятной, но обязательно понятой. Любым зрителем. Для меня огромная разница между значениями «понятно» и «понято».
Никогда не забуду, как однажды, в сильный мороз, я, накинув пальто, выскочила на угол площади Маяковского и стала высматривать среди прохожих самое нетеатральное лицо. Наконец увидела: мужчина с авоськой, в ней — апельсины, явно не москвич. И вот представьте: вьюга, у меня волосы растрепаны, и я, замерзшая, трясущаяся от холода, выбивая дробь зубами, спрашиваю его: «Извините, вы из какого города? А в театре когда-нибудь были?» — «Из Сталино, — отвечает удивленно. — В театре не бывал». Я так обрадовалась, ухватила его за руку. «Может, у вас найдется 40 минут? Пожалуйста, пойдемте со мной. Вот уже и наша дверь, я там, за ней, вам все объясню, а то тут слишком холодно». И затащила его, обалдевшего, в помещение тогдашнего «Современника». Ну а там привела в репетиционный зал, объяснила, что мы — артисты, хотим показать ему отрывок из спектакля. Он, поставив между ног свою авоську, сел на стул, и ребята стали играть для него — нашего первого зрителя. После того как был сыгран первый акт, мы давай выспрашивать мужичка об ощущениях. Преодолевая даже не смущение, а скорее шок, он вякал что-то невразумительное. Ясно стало главное: какие-то вещи человек все-таки понял. Мы искренне поблагодарили за участие. А когда он пошел со своими апельсинами к выходу, то вдруг остановился у двери и сказал: «Ну вы мне скажите, что с ними дальше-то будет? Я ведь теперь стану думать…» И тут меня немножко отпустило… Тот, первый мой спектакль действительно имел грандиозный успех, ну а о нынешнем судить зрителям.
— Сейчас вокруг кризисы, катаклизмы, споры об ориентациях, а вы вдруг выбираете пьесу просто о любви. И никаких «приманок» на сцене не устраиваете — ни раздеваний, ни спецэффектов, даже как таковые качели отсутствуют, а в результате — триумф, народ валом валит… В чем же стратегическая хитрость?
— Никаких хитростей. И взялась я именно за эту постановку, возможно, как раз в связи с тем, что все мы сейчас живем в такой сложной ситуации. Захотелось донести до людей простую мысль: есть нечто, что невозможно победить ничем, — человеческие отношения, чувства. Поначалу главной «провокацией» была — особое, я считаю, явление в актерском искусстве. Не сомневалась в том, что она, как никто, сможет сыграть Гитель. А вот выбор ей в партнеры Кирилла Сафонова был моим абсолютным риском. Я этого артиста не знала, но когда случайно увидела в крошечном эпизоде из телесериала, как-то сразу почувствовала: нашла! И спектакль показал, что я правильно поступила, ответив на этот импульс, поверив интуиции.
— Есть нечто, что невозможно победить ничем, — человеческие отношения, чувства. С артистами театра и их семьями (слева направо): Дмитрий Певцов, Чулпан Хаматова, Ольга Дроздова, Иван Волков (2000). Фото из личного архива Галины Волчек
Вообще, берясь за постановку, я сильно рисковала. Последние годы некоторыми околотеатральными людьми, обозначающими себя критиками, постоянно нагнетается негативное отношение к русскому психологическому театру, мол, не в моде он, не в тренде, устарел… Я называю их модельерами от театра, поскольку эти люди совершенно
осознанно, но абсолютно недоказательно, вбивают нам в головы определенную модель восприятия, благодаря чему уничтожается то, что во всем мире считалось и считается эталоном драматического искусства. Для меня это не просто больно — чудовищно! Ведь в свое время Ефремов собрал нас ради одной идеи: заниматься именно психологическим театром, в котором есть нерв, душа, мысль. В самых различных формах, разумеется, но только при условии, что форма не будет затмевать содержание.
Такое моделирование плохо кончится. И прежде всего для театра как такового. Зрителя обмануть нельзя. Если на сцене вместо человека — вымороченная схоластика, публика голосует сначала ногами, а потом и рублем.
— Вы показываете историю любви — страстной, сложной, противоречивой. Которая одновременно губит и спасает, помогает выжить. Качели… А если расширить это понятие, как вам кажется, ваша личная жизнь сродни качелям?
— Конечно. Как и каждый человек, я многое и разное пережила и переживаю. Часто гораздо острее — в силу своей профессии. Для того чтобы рассказывать со сцены о человеческих отношениях, надо уметь их анализировать, даже препарировать. И самый лучший предмет для исследования — ты сам. Свою личную жизнь однажды я сформулировала так: у меня было два замужества, несколько романов и одно заблуждение, причем все длилось подолгу. Но и помимо любви, вся моя жизнь, и сейчас не меньше, чем в юности, тоже своего рода качели. Вот, казалось бы, с какой стати меня, страшно закомплексованную, до жути стеснительную девицу, качнуло в сторону актерской деятельности?
— Свою личную жизнь я сформулировала так: у меня было два замужества, несколько романов и одно заблуждение. С Евгением Евстигнеевым в спектакле «Голый король» (1960-е). Фото из личного архива Галины Волчек
— Действительно, с какой? И, к слову, из-за чего вы комплексовали?
— Я была нескладная, дико стеснялась этого, ненавидела себя в зеркале, вот и зажималась. Плюс мама моя — человек чудесный, но властная, убежденная, что детей следует воспитывать в крайней строгости. Она подавляла меня, я ее боялась. Мама окончила Литинститут и сценарный факультет ВГИКа, но в профессии не состоялась, поэтому оставалась, как я говорила, домохозяйкой с двумя высшими образованиями. Впоследствии работала в кассе нашего театра. Ефремов позвал, сказал: «Надо, чтобы билеты продавали интеллигентные люди…» По характерам родители мои были людьми совершенно разными. Как им удалось так долго продержаться вместе, не представляю. Но однажды они посадили меня, 13-летнюю, перед собой на крутящийся стул, и мама сказала: «Мы с папой расстаемся. Ты уже взрослая и должна выбрать, с кем из нас хочешь остаться». А я уже давно знала, что у каждого из них своя личная жизнь и наше семейное благополучие не более чем фикция. От чего постоянно испытывала неловкость.
Как я обрадовалась после того разговора, не передать! Разумеется, выбрала вариант проживания с отцом — человеком бесконфликтным, добрым, мягким, скромнейшим, которого я обожала (Борис Израилевич Волчек — профессор, сценарист, режиссер («Сотрудник ЧК», «Командир счастливой «Щуки»), кинооператор («Пышка», «Ленин в Октябре»), лауреат Государственной премии СССР и трех Сталинских премий. — Прим. «ТН»). Вырвавшись из-под маминого контроля, я тут же в эйфории свободы пустилась во все тяжкие… Апофеозом свободы стало то, что я закурила. Застав однажды меня с сигаретой, папа — я такое увидела первый раз в жизни! — заплакал…
Услышав, что я хочу поступать в театральный, отец отреагировал на это со свойственным ему юмором — тонким, чуть-чуть грустным: «Ну что ж, реквизит — конверт и поднос — я куплю тебе сам». В том смысле, что, кроме как «Вам письмо» или «Кушать подано», мне в профессии ничего не светит. Не верил он в мои перспективы. Потому что прекрасно знал, что такое актерская жизнь с ее дурными составляющими — зачастую унизительностью и всегда абсолютной зависимостью — от режиссера, времени, моды, случая, наконец. Аплодисменты, улыбки и автографы — на виду, а все ужасы скрыты. Только став взрослой, испытав на себе все издержки этого ремесла, я поняла папу. Но тогда ничего такого не знала и… мечтала о МХАТе. Хотя от своей жуткой закомплексованности и зажатости не смела пойти ни в драмкружок, ни в самодеятельность. И все-таки в 16 лет, окончив экстерном школу, решилась попробовать свои силы.
Единственный, кому я отважилась перед поступлением прочитать программу — в кошмаре, трясясь как лист на ветру, — был Михаил Ромм. Перед этим гениальным человеком я преклонялась, обожала его и боялась одновременно. Мы жили в одном доме, но были не просто соседями. Так сложилось, что с трех лет моей самой близкой подружкой была дочка Михаила Ильича Наташка и целыми днями мы с ней пропадали в гостях друг у друга. Так что детство мое, помимо родных, было окрашено великим режиссером Роммом, для которого я была Галькой, Галкой. Невольно окунув меня в орбиту своей жизни, он оказал на меня невероятное влияние, в какой-то степени сформировал как личность, поскольку я впитывала все, что он рассказывал… В общем, после того как Михаил Ильич меня прослушал, он спросил: «Кто у тебя принимает экзамены?» Я сказала кто — Карев (театральный режиссер, преподавал в Школе-студии МХАТ. — Прим. «ТН»). Он что-то черкнул в блокноте, отдал мне листок и велел передать. Клянусь, от страха я даже не прочитала, что там было написано. Только много лет спустя, когда я уже стала главным режиссером, Александр Михайлович как-то сказал мне: «У меня сохранилась записка от Ромма, надо отдать ее тебе». Но так и не отдал — умер…
Так сложилось, что сначала я оказалась на вступительных экзаменах в другом вузе — мама настояла на Щукинском училище. Удивительно, но, несмотря на абсолютное несоответствие образам киногероинь 1950-х годов, меня приняли. Видимо, мой нелепый облик — в костюме, перешитом из папиного, с волосами, закрученными сзади в пучок, в сочетании с прочитанной басней — помню, декламируя, я сильно жмурилась от софитов — произвел на комиссию впечатление. Они долго хохотали, а потом объявили, что я зачислена. Сразу, после единственного прослушивания. Вместо того чтобы обрадоваться, я в голос зарыдала, объясняя, что к ним меня затащила мать, а сама я грежу МХАТом. И остаться не согласилась, как ни уговаривали. В итоге все-таки поступила в студию своей мечты, где оказалась самой молодой на курсе.
— Получается, что, оставшись жить с отцом, вы с детства практически были предоставлены сами себе — наверняка же он пропадал на съемках, уезжал в экспедиции?
— Ну, во-первых, папа часто брал меня с собой, а во-вторых, всегда рядом была няня Таня. Она прожила с нашей семьей всю жизнь — и меня забирала из роддома, и Дениса (сын, Денис Евстигнеев, продюсер, режиссер фильмов «Лимита», «Мама» и др. — Прим. «ТН»), воспитывала нас, оставалась со мной в самые трудные периоды жизни. Таня Бобровская была в нашем доме абсолютной хозяйкой, а в моей жизни вообще ключевым человеком. Сказать, что я ее обожала, — ничего не сказать. Она была мне ближе всех, даже, пусть Бог меня простит, ближе мамы.
Будучи замечательным, по-своему тонко устроенным человеком, Таня, не получившая никакого образования, судила о мире исходя из того, что узнала у себя в деревне. И в этой системе координат многого не было. Например, она представления не имела о том, что существуют разные национальности. В ее понимании была только одна — русские. Пожив в нашем доме, узнала, что, оказывается, бывают еще и евреи. А после начала войны открыла для себя третью нацию — немцев. И впоследствии все чужестранцы для нее оставались немцами. Когда мы поженились с Женей Евстигнеевым и, уйдя из дома, стали кочевать по съемным комнатам, Таня моталась с нами. А после рождения Дениса мы получили свою первую, однокомнатную, квартиру на Кутузовском проспекте и поселились там вчетвером. В соседних домах проживало много иностранцев — чехи, японцы, французы… Так Таня, выходя гулять с маленьким Денисом, прикрикивала на них: «Ну-ка, немцы, отойдитя от рябенка!» А когда я ходила беременная, она мне поставила условие: «Если ты хочешь, Галька, чтобы я твово сына любила, назови его Борис Израилевич». Это потому, что папа был единственным мужчиной, которого она по-настоящему почитала. Узнав, что мы назвали сына Денисом, расстроилась: «Ну, напридумляли. Он вырастет — за это вам спасибо не скажет».
— А почему, вступив в брак с Евгением Александровичем, вы покинули квартиру отца — вам там стало некомфортно?
— Дело в том, что папа сам тогда только женился, что создавало определенный дискомфорт, но главная причина моего ухода состояла в нашей с ним ссоре из-за того, что он категорически не принял моего мужа. Напрямую свое мнение не высказывал, но по всему было видно, что Женю не жалует. И конфликт наш растянулся на несколько лет. Потом-то у них сложились изумительные отношения, и в папиных фильмах Евстигнеев снимался, но поначалу все было, мягко говоря, непросто. Тут надо понимать, как в то время выглядел Евстигнеев, с которым мы встретились в Школе-студии и который был старше меня на семь лет. Родом из Горького, в прошлом электромонтер, слесарь, токарь, впоследствии ставший артистом областного владимирского театра, Женя разговаривал громогласно, басом; употреблял какие-то дикие словосочетания: «метеный пол», «беленый суп» — со сметаной, значит; к девушкам обращался: «Р-р-розочка» — протяжно, растягивая первую букву; каким-то хитроумным способом разминал «Беломор»; передвигался странною походкой, как-то выгнувшись; одевался нелепо, если не сказать карикатурно: пиджак с длинными рукавами, трикотажная рубашка на молнии, поверх крепдешиновый галстук, на мизинце отращенный ноготь, да и сам какой-то неказистый… Но при всем при том блистательно играл на всевозможных музыкальных инструментах, на ударных — просто виртуозно, и вообще от него исходили невероятные флюиды. Плюс несомненное мужское обаяние и — главное — гений, магия таланта. За это и полюбила. И с юношеским азартом захотела всем доказать, какой он на самом деле гениальный… Расписались мы в 1957 году, когда только-только начинался «Современник». С первых же заработанных денег — за фильм «Дон Кихот» — я купила Жене в комиссионке плащ, костюм, шляпу, рубашку, галстуки — и он моментально преобразился. Поразительно, но никакого дискомфорта от нового имиджа не испытал — надел и… словно всю жизнь носил только такие вещи.
— От Евстигнеева исходили невероятные флюиды. Плюс несомненное мужское обаяние и — главное — гений, магия таланта. За это и полюбила (1968). Фото из личного архива Галины Волчек
Надо сказать, что Тане нашей, как и папе, Евгений Александрович тоже поначалу не нравился. Она безапелляционно высказала свое мнение: «Несчастная ты, Галька! Мы-то думали, приведешь правильного, самостоятельного, а ты… Какого-то лысого выбрала. Как ему не стыдно лысому-то ходить?! Хоть бы какую-то шапчонку надел». Но со временем она поняла, что Евстигнеев ей социально близок, тоже вроде как деревенский, и очень его полюбила. Когда я уже жила со вторым мужем, а Женя приходил навещать Дениса, искренне радовалась ему, с просьбами обращалась: «Жень, у нас кран сломалси. Жень, а вот еще и утюг, починить бы…» Тот чинил. После чего Таня подходила ко мне и говорила: «Поднеси ему рюмочку-то». Ну, знаете, как монтерам, слесарям было принято.
— Материнство вас изменило?
— Родив сына, я испытала какие-то немыслимые эмоции. С той поры вся моя жизнь четко поделилась на два периода: до рождения Дениса и после; и поныне все даты вспоминаю, отталкиваясь от того, сколько в то время было ему лет. Отчетливо помню свое ощущение после родов: вроде как я все время стремилась к чему-то очень важному, глобальному — словом, к какой-то масштабной гармонии, и вот свершилось — я обрела ее. А знаете, что я сделала, когда мне сообщили, что сейчас принесут ребенка? Метнулась к тумбочке и, как сумасшедшая, начала искать расческу, пудру — очень важным мне казалось привести в порядок свой внешний вид, ведь меня будет разглядывать сын!
Потом я временами тоже вела себя как ненормальная. Безумно переживая за маленького Дениса, постоянно рисовала в своем воображении ужасы, которые с ним могут приключиться. Могла сорваться прямо посреди репетиции, ничего не объяснив, и, гонимая своими кошмарными видениями, понестись к телефону, чтобы только спросить: «У вас все в порядке?» Но к моим заскокам все относились с пониманием — все-таки я вышла на работу на 17-й день после родов. Кормила прямо в театре — мне приносили ребенка, благо комнату мы с Евстигнеевым снимали рядышком.
— В какой период вам было сложнее общаться с сыном — в его детстве-отрочестве-юношестве или когда он стал известным человеком?
— Мы с Денисом всегда общались абсолютно доверительно. Конечно, я нежничала с ним, когда он был маленьким, баловала, но с самого начала уважала в нем личность, всегда разговаривала по-взрослому, не избегая никаких тем. Возможно, детские психологи посчитают такое поведение неправильным, но, по моему мнению, ребенок способен отличить правду от лжи, хитрости, уловок с первых шагов, даже еще не осознавая смысла слов. Наши дети выросли за кулисами театра. Сама атмосфера влияла. Присутствуя при общении взрослых, слушали разговоры, споры, шутки людей интереснейших, талантливых, во всех отношениях незаурядных, они пропитывались этим духом.
Серьезных проблем, связанных с воспитанием Дениса, у меня не возникало никогда. Больше всего я дорожу тем, что внутренне мы с ним очень близки. Он, кстати, с детских лет являлся и до сих пор является моим главным советчиком и критиком по части работы. Мой сын редко бывает комплиментарен. У него аналитический склад ума. Всегда особый угол зрения. Зная все это, можно понять, насколько дорога была мне его оценка спектакля «Двое на качелях». Он не просто говорил хорошие слова — повторять не буду, неловко. Я и все, кто был вокруг, видели, как сильно он эмоционально подключился к увиденному, сколь неформально реагировал. Для меня это было очень важно.
— Внутренне мы с сыном очень близки. Он, кстати, с детских лет и до сих пор является моим главным советчиком и критиком
По части работы. С сыном — Денисом Евстигнеевым (2005). Фото: Борис Кремер
Жалко, что из-за моей и его занятости полноценно нам удается пообщаться нечасто. Вот если у меня возникают какие-то экстремальные проблемы, особенно со здоровьем, он всегда оказывается рядом. Допустим, узнав о том, что я в Санкт-Петербурге сломала ногу (к слову, Валя Гафт мне тогда написал на гипсе: «Сказать, как Галька дорога, нельзя ни словом, ни пером. У Гальки сломана нога… Какой великий перелом!»), Денис, побросав все свои дела, немедленно примчался, помог мне переехать домой… Если я оказываюсь в больнице, он бесконечно суетится вокруг. А когда в середине 1990-х у меня обнаружилось заболевание легких, они с Катей, женой (Екатерина Гердт — режиссер-документалист, дизайнер интерьеров. — Прим. «ТН»), подарили мне восхитительный загородный дом, где я с той поры в основном и живу — наслаждаюсь природой и дышу свежим воздухом. Конечно же, я была очень растрогана: такая забота бесценна. Наверное, как и любой матери, мне не хватает общения со взрослым состоявшимся сыном. Периодически высказываю свои обиды, порой довольно эмоционально, просто потому, что не могу носить это в себе, но результата никакого. Все равно на любые мои вопросы у Дениса в большинстве случаев один ответ: «Нормально». Коронное слово его отца.
— Простите, но из-за чего вы разошлись с Евгением Александровичем — вроде и любовь у вас была, и ребенок общий?
— Из-за моего максимализма. Не смогла стерпеть Женину измену. Для меня жизнь в двойном стандарте невозможна. Кстати, он был прекрасным отцом, порой хлопотал над Денисом больше, чем я. Ночами подходил к кроватке и прислушивался к дыханию малыша. Каждый день приносил ему воздушный шарик — другие игрушки стоили дорого. И все-таки однажды я сказала мужу фразу, которая поставила точку в нашей семейной жизни: «Если у тебя хватило мужества предать меня, то почему не хватает в этом признаться?» Денису было тогда два года восемь месяцев. Я не стала выкручиваться, что-то сочинять, а прямо пояснила: «У тебя прекрасный папа, но у нас с ним что-то не сложилось, и мы решили разойтись». После чего, разумеется, разрыдалась. Тяжело я пережила наш развод. А много лет спустя Евстигнеев сказал: «Со своим максимализмом ты испортила мне жизнь». И, кстати, мое новое замужество Женя воспринял очень ревностно.
— Вторым вашим мужем стал человек далекий от мира театра и кино. Как же Марк Абелев возник в вашей жизни?
— Да, Марк Юрьевич — ученый. Доктор технических наук, профессор Строительного института. А познакомились мы, когда он только начинал свою научную карьеру. В Мурманске, где он тоже был в командировке. По дороге из театра в гостиницу (шла с репетиции) я обратила внимание на проходящего мимо мужчину, подумала: «Какой типаж — ну совершеннейший Пьер Безухов». Вечером увидела его же за кулисами театра — общаясь с кем-то из моих коллег, он сказал, что спектакль никуда не годный, но Табаков играет отлично. А вечером я обнаружила этого самого человека у входа в гостиницу в компании артистов «Современника», и Кваша представил нас друг другу.
Поженились мы, когда Денису было пять лет. Я долго не решалась на этот шаг, боялась травмировать сына. Но с этим проблем не возникло. Наоборот. Вскоре после того, как мы стали жить вместе, Денис спросил: «Марк, а можно я буду называть тебя папой?» Я сказала: «Папа у человека может быть только один». Брак наш продлился около девяти лет, и за эти годы Марк сыграл огромную роль в воспитании Дениса. Вообще он прекрасный человек, и я навсегда сохранила к нему самые теплые чувства. Но… Увы, мое абсолютное погружение в театр сильно мешало нашей жизни. Марк ревновал, переживал. Да и публичность моей профессии добавляла дискомфорта — очень сложно самодостаточному мужчине постоянно чувствовать себя как бы на вторых ролях… В общем, недодавала я Маркуше того, что необходимо в семейной жизни, театр забирал меня всю, без остатка. И я понимала справедливость упреков свекрови, которая говорила: «Для тебя, кроме театра, ничего не существует, он — твой дом». Правда, так и было, я сама выбрала такую жизнь… Но расставание с Марком, когда он уходил к другой женщине, восприняла крайне болезненно. Буквально была раздавлена. В результате этого опыта окончательно осознала: семейная жизнь в ее обычном понимании для меня исключена. По ней бульдозером проехался мой театр.
— Я понимала справедливость упреков свекрови, которая говорила: «Для тебя, кроме театра, ничего не существует, он — твой дом». Правда. Я сама выбрала себе такую жизнь. Фото: Александр Кудряков
— Интересно, а ваша обожаемая няня как восприняла ваше второе замужество?
— В отличие от Жени Марк не был Тане социально близким, поэтому в нем ее возмущало все. Ну не свой, не тот, которого она ждала. Потому что ученый — профессором он тогда еще не был, но докторскую диссертацию уже писал. Словом, интеллигенция. Да еще в очках. И дочка его от первого брака в очках, и сестра. Таня терпела, терпела, а потом вдруг заявила мне: «Не вздумай от яго детей родить. Сляпые будуть!»
— А тот факт, что вы стали известным режиссером, на вашу Татьяну произвел впечатление?
— Нет, она этого не понимала. Точно знала только одно: «Наша Галька в театре работаеть», а кем, зачем, ее не интересовало. Изредка приходила на спектакли, и тогда весь театр ждал Таниных рецензий, мол, что скажет. Помню, посмотрев «Два цвета», она откомментировала: «Больше всех мне пондравился Кваша, он как пух лятал!»
— А вам самой составляющие профессии — известность, популярность, звания — пришлись по вкусу?
— Вот сейчас в моде определение «звезда», но это ведь не просто название, оно обозначает стиль — поведения, жизни, самоощущения, требований в райдерах: супермашины, супергонорары, суперкомфортабельные удобства. А в творческом багаже — пара сериалов сомнительного качества. Но что поделать, если ценность творческого человека стала в основном измеряться популярностью, медийностью. Я с профессиональным интересом наблюдаю, как человек, появившийся три-четыре раза в ток-шоу, где готов публично обсуждать любую проблему — от научных открытий до чужих разводов, вдруг начинает меняться, полагая себя знаменитостью. А это, как ему кажется, переводит его в разряд неких небожителей и, следуя его логике, позволяет общаться с незнаменитыми чуть свысока. Смешно. Завтра придут другие. И тебя забудут так же легко, как запомнили. К слову сказать, большинство из тех, чья известность заработана не медийными технологиями, а по-настоящему тяжелым трудом, тем, что они в свое время не предали свой талант, обычно люди достаточно скромные.
— В отличие от многих своих ровесников я практически никогда не прибегаю к аргументу «вот в наше время…». Любое время твое, если ты в нем
живешь. С Олегом Далем и Владимиром Высоцким (1970-е). Фото из личного архива Галины Волчек
В отличие от многих своих ровесников я практически никогда не прибегаю к аргументу «вот в наше время…». Во-первых, любое время твое, если ты в нем живешь. Во-вторых, баланс хорошего и плохого в любом из них примерно равен. И все же не могу не сказать, что мы шли в театр не за славой, не за главными ролями. Жить без него не могли. Поэтому, что касается меня, ни сейчас, ни прежде узнаваемость голову не кружила. Недаром я в свое время даже перестала сниматься.
— В театр мы шли не за славой, не за главными ролями. Жить без него не могли. С артистами театра «Современник» (слева направо): Игорь Кваша, Петр Щербаков, Елена Козелькова, Галина Соколова, Олег Табаков, Наталья Каташева, Нина Дорошина и Марина Неелова (1970-е). Фото из личного архива Галины Волчек
— Почему, кстати? Ведь ваши кинороли абсолютно запоминающиеся, достаточно назвать крошечный эпизод с покупательницей магнитофона из «Берегись автомобиля», или Волчицу из фильма «Про Красную Шапочку», или горе-литераторшу из «Осеннего марафона»…
— Из-за той самой зависимости профессии от выбора режиссеров, о чем мы уже говорили. Никакой радости мне не принесла моя кинокарьера. Ну надоело играть всяких полумонстрих. Имена их менялись, но по сути это были одни и те же персонажи. Наконец я поняла: кино, за исключением, пожалуй, фильмов Григория Козинцева («Дон Кихот» и «Король Лир». — Прим. «ТН»), не дало мне ничего из того, что каким-то образом соприкасалось бы с моим внутренним состоянием. Вот после «Осеннего марафона» я и решила: все, хватит!
— Неужели никогда не было такого момента, когда вы реально ощутили свою известность, значимость и испытали от этого чувство гордости?
— Ну почему же, был. Одно из самых знаковых, ярчайших событий в моей жизни — постановка «Эшелона» в Америке. Я стала первым отечественным режиссером, получившим приглашение ставить спектакль в США. Причем в наисложнейшее время — 1978 год, самый пик холодной войны. В то время уехать из СССР на два с половиной месяца для постановки спектакля в США, да еще мне, беспартийной, казалось чем-то нереальным, сродни чуду. Правда, фантастика. И это, кстати, мне потом долго не могли простить многие околотеатральные люди, все кусали. А я была невероятно горда. Не за себя лично, а за театр наш, за свою страну.
Перед премьерным спектаклем игрались два гимна — американский и советский, на сцене были водружены флаги двух стран. В зале — мужчины в смокингах и дамы в мехах и декольтированных платьях, а среди них — 200 человек театральной знати, знаменитых журналистов, специально приехавших в Хьюстон из Нью-Йорка. И все они собрались ради того, чтобы посмотреть спектакль о трагическом пути в эвакуацию русских баб с детьми осенью 1941-го… Успех был колоссальный. Весь зал аплодировал стоя, зрители утирали слезы, крики «Браво!» не смолкали. Потом был организован шикарный прием на восемь сотен человек… А на следующий день после премьеры я впервые почувствовала, что означает понятие «проснуться знаменитым». Это было что-то невероятное. Все — реально все! — газеты написали об этой постановке. Вот тогда я испытала чувство абсолютного счастья.
— Эх, вашу театральную дипломатию сейчас применить бы. Потом ведь вы не раз, уже с «Современником», приезжали в Соединенные Штаты?
— Это гораздо позже, в 1996 и 1997 годах. Удивительными были те гастроли. Опять же, до нас никто, ну кроме старого МХАТа в 1920-е годы, не гастролировал на Бродвее. До перестройки «Современник» мог выезжать только в страны, как их тогда называли, «народной демократии». А тут мы, единственные из российских театральных коллективов, получили приглашение, причем два года подряд выступали в лучших бродвейских театрах, в центре Нью-Йорка. Мы представляли не только себя, не только страну, но — что невероятно важно для меня — русский психологический театр! И тоже были полные залы, и восторженный зрительский прием, и сотни рецензий. В итоге «Современник» стал обладателем уникальной, очень престижной общенациональной премии в области драматического искусства Drama Desk Award — первый из небродвейских театров, поскольку иностранцам ее не присуждали никогда, включая даже английский Шекспировский театр «Глобус». Особенно хочу подчеркнуть, что голосовало 600 (!) человек. Вот тогда я не смогла сдержать эмоции, расплакалась на глазах у всех — от перенапряженных нервов, от радости, от переполнявшей гордости.
— Галина Борисовна, «Современнику» и вам лично, как его руководителю, много раз предрекали «финиш», но театр все равно продолжает оставаться в лидерах, а вы по-прежнему у руля. Как у вас так получается, каким секретом владеете?
— Да нет секрета. Просто мне очень важно, чтобы наш театр так же, как всегда, продолжал оставаться современным. Не хочу я, чтобы, приходя к нам, люди расслаблялись и отдыхали. Нет уж, пусть напрягаются, волнуются, размышляют, задумываются — словом, пускай у них работает душа. И я счастлива от того, что вижу в зрительном зале не только людей, которые взрослели вместе с «Современником», но и много молодежи, что замечательно. То же самое внутри театра — я постоянно ищу молодых режиссеров и актеров, зову их в нашу труппу. И мне кажется, не пропадает у нас тот стиль взаимоотношений, который так давно, без года 60 (!) лет назад, объединил нас, молодых актеров, в творческую студию. Я имею в виду дух товарищества, единодушия, спаянности, взаимной поддержки, чувства театра-дома. Над ним сегодня принято ерничать, а зря.
Вот расскажу вам об одном весьма показательном случае. В советские годы «Современник» очень долго не выпускали за границу, тем более в капиталистические страны. И вдруг образовалась возможность гастрольной поездки в Швецию. Гром среди ясного неба удивил бы меньше. Всеобщей радости нет предела — шутка ли, побывать в Стокгольме! Все пребывают в счастливом ожидании, и… неожиданная загвоздка: в заключении комиссии по выезду за рубеж указано: «Гафта и Квашу не выпускать!» Меня ставят об этом в известность и предлагают заменить этих актеров в спектакле на других. Мол, ничего страшного, обычная практика. Приехав в театр, я собрала труппу и сказала: «Я понимаю, что никто из нас не был на Западе и об этой поездке мечтают все. Однако возникла проблема: двух наших товарищей не выпускают из страны и мне велят сделать замену. Но я не могу одна взять на себя такую ответственность, давайте решать вместе». И представьте, весь коллектив единогласно (!) проголосовал против вводов, а значит, и против поездки. Понимаете?! А ведь я даже не назвала имен «невыездных». Вот на чем держится «Современник». А еще мы, как и прежде, не врем — принцип у нас такой. Был, есть, надеюсь, и останется. Помнится, в свое время Зяма Гердт зафиксировал на этом внимание, сказал: «В Москве есть два места, где вас не обманут, — Консерватория и театр «Современник». Видимо, изначально Олег Ефремов дал нам такой мощный старт, так зажег идеей, так вдохновленно в нас верил, так безжалостно был требователен, что этого заряда хватает до сих пор.
— Олег Ефремов дал нам такой мощный старт, так зажег идеей, что этого заряда хватает до сих пор (1977). Фото: РИА Новости
— В вас прямо какая-то неиссякаемая активность, натурально «перпетуум-мобиле». Не зря же люди из закулисья произносят вашу фамилию с ударением на последнем слоге — Волчок.
— Первоначально такое произношение фамилии никак не было связано с моей энергичностью. Это результат детско-подросткового протестного движения. Не желала я, чтобы люди думали, будто я продвигаюсь благодаря своему прославленному папе. Вот и сопротивлялась, в том числе и таким образом — везде писала и произносила фамилию как Волчок. Вообще тогда все делала наоборот, поперек. Могу привести очень характерный пример. С папой мы жили в доме Союза кинематографистов, где у подъездов, так же, как и у любых московских домов, стояли лавочки, на которых с утра до вечера просиживали тетушки — наблюдательницы за соседями: кто, куда, когда, с кем, зачем?.. Как-то к нам на несколько дней приехал мой двоюродный брат. Иногда мы с ним выходили на улицу, прогуливались в обнимку, болтали. Мне было лет 15. Немедленно расползлись слухи о моей распущенности, и информация о бесстыдной связи Гальки со взрослым парнем была донесена до папы. Узнав о таком поклепе, я, оскорбленная и униженная, напялила папин плащ с большими карманами наискосок, купила арбуз, засунула его внутрь и, придерживая руками через карманы на животе, гордо прошествовала мимо зловредных теток, потрясая их нравственные устои своей «греховной беременностью». Так что протестовала всяко.
А что касается фамилии Волчок как символа моей деятельности, то… Волчок ведь не самостоятельно приводится в действие, его запускают. И я благодарю Бога за то, что меня, что называется, «включили» и «пустили в ход» такие люди, как мои родители и все те, с кем меня связала судьба.
Семья: сын — Денис Евстигнеев (53 года), кинорежиссер
Образование: окончила Школу-студию МХАТ
Карьера: снималась в фильмах: «Король Лир», «Осенний марафон», «Берегись автомобиля», «Тевье-молочник» и др. С 1989 года — художественный руководитель театра «Современник» (среди поставленных спектаклей: «Двое на качелях», «Обыкновенная история», «Крутой маршрут», «Три товарища», «Эшелон», «Три сестры»)
В этом году исполняется 25 лет одному из самых заметных проектов эпохи самиздата, «Митиному журналу». В свет после пятилетнего перерыва вышел шестьдесят четвертый номер издания. Основатель и бессменный главный редактор «МЖ» и издательства «Колонна» ответил на вопросы OPENSPACE.RU.Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее о том, как появился журнал: кто начинал делать его с вами (и кто делал его с вами в разное время); как вы его видели, когда только начинали; как это видение изменялось с годами (если менялось). Если вы в явной форме ставили себе какие-то задачи, то выполнены ли они и насколько?
Есть известная групповая фотография Бориса Смелова, сделанная вскоре после основания «Митиного журнала», - запечатлены его вдохновители (Аркадий Драгомощенко , Лин Хеджинян) и первые читатели, рассевшиеся так, что возникает намек на заседание редколлегии парижских «Последних новостей». Не знаю, был ли этот снимок на недавней выставке Смелова в Эрмитаже, но в каких-то сборниках его воспроизводили. Я там, согнувшись в три погибели, стою сбоку в странном наряде - в белых джинсах и расшитом золотыми нитями узбекском халате. Так я ходил по городу - сейчас бы никто и головы не повернул, но в Ленинграде 1985 года лошади начинали нести, а милиционеров сражали инфаркты.
Помню чувство, что мы - астронавты, попавшие на планету Обезьян, в фильм Эда Вуда. Недавно я смотрел запись программы «Время» 1984 года, на две трети занятой одним сюжетом: К.У. Черненко посещает завод «Серп и молот». Это страшная вещь. «Зомби, повешенный на веревке от колокола» - сказка о Золушке по сравнению с этой телепередачей. Когда я слышу, как писатель Елизаров , поводя воловьими очами, рассуждает о метафизике советского космоса, очень хочется отправить его на этот завод «Серп и молот», чтобы ему там раз и навсегда оборвали бретельки.
Конечно, было скучно с людьми старого подполья, которых прищемил Сталин, нужен был новый язык. Нашими кумирами были Гай Давенпорт и Кэти Акер. Первые переводы Давенпорта, которые я потом взял в знаменитый сборник «Изобретение фотографии в Толедо», публиковались в «МЖ». Смешно, что тогда никто не замечал педофилический подтекст его историй. С Сэлинджером было то же самое: конечно, сегодняшний читатель сразу понимает, что Сэлинджер педофил, а тогда никому это и в голову не приходило.
Еще одна книга, которой мы тогда увлекались, - «Кровавая баня в средней школе» Кэти Акер. Этот роман тогда запретили в Германии, а в Англии он вызвал фурор и породил известную дискуссию о постмодерне и плагиате. Я до сих пор думаю, что это замечательная вещь.
- Это о переводной литературе. А что происходило рядом?
Из внутренних литературных событий важным было появление Алексея Парщикова , я тогда первый напечатал его поэму о Полтавской битве (это третий номер «МЖ», лето 1985 года), вскоре появились Сорокин и Пригов , и одна из первых публикаций Сорокина (представьте, как звучал «Кисет» в 1986 году) была в «МЖ». Тогда все двигалось, мир был жидким и прозрачным, так что вполне естественным казался номер, где проза некрореалистов соседствовала с новыми стихами Бродского (известный его текст «Представление», который он передал нам через Володю Уфлянда):
Прячась в логово свое
волки воют «E-мое».
Вообще тогда была поддержка со всех сторон - от Никиты Струве до Энди Уорхола. И сотой доли такой поддержки я не чувствую сегодня.
А что же все-таки с выполнением задач, если они, конечно, были. Я понимаю, что тогда, видимо, так не стоял вопрос, но что-то же у вас было в голове? Вот сейчас я сделаю такой журнал - и? Появится новый язык? Все станут читать Кэти Акер? Волки спрячутся в логово? И, кстати говоря, куда девалась прозрачность?
Это было сопротивление. Почему партизан взорвал мост? Зачем на стене написано «НБП»? Почему облили краской норковую шубу? Это был мир, где тебя унижали каждую секунду, где все определялось негативной селекцией, где скоты глумились над людьми. Какие задачи ставят восставшие в гетто?
Недавно, когда умерла Елена Шварц , я писал некролог и вспомнил сцену, которую совсем не хотел бы вспоминать: как она выступала перед бегемотом из Союза писателей, неким «поэтом Ботвинником», гнуснейшим тупицей. Она читала замечательно, булыжники поняли бы, что это великие стихи, - но бегемот сказал: не печатали и не будем печатать, вы кощунственно сравниваете блокадных детей с мухами в янтаре.
Вот была наша задача: истребление тиранов, истребление ботвинников.
Меня вообще спасло чудо. Сейчас все позабыто, но ведь последнее дело по 70-й статье (антисоветская агитация и пропаганда) было возбуждено в Ленинграде ныне преуспевающим г-ном Черкесовым в 1988 году. А первый номер «Митиного журнала» вышел вообще до воцарения Горбачева, в самые темные времена, через несколько месяцев после приговора Михаилу Мейлаху , которого судили как раз за то, чем мы занимались. Надо сказать, что я вел себя совершенно безумно, просто не понимал опасности. Точнее, я чувствовал себя неизмеримо выше всех и был уверен, что они не осмелятся что-то со мной сделать. И странным образом оказался прав.
Ну ладно журнал, но у меня дома был склад запрещенной литературы, которую я раздавал направо и налево. И у меня было много знакомых западных дипломатов, вообще ко мне ходили толпы иностранцев, мы переправляли рукописи за границу - так никто тогда не жил, это было совершенно скандальное поведение. Конечно, началась слежка, провели тайный обыск, допрашивали всех вокруг, начали закручивать дело. Причем решили к политическим статьям добавить уголовные. Сюрреалистическое обвинение - они хотели доказать, что я через немецкое посольство провез электроорган для группы «Аквариум»! (Тогда это считалось экономическим преступлением.) Осенью 1986 года началось известное американо-советское шпионское дело, были высланы дипломаты, в том числе один мой хороший знакомый, и по всему ясно было, что и за меня вот-вот возьмутся. Я тогда готовил одну небольшую публикацию в официальном журнале - совершенно невинную, про Державина. И вдруг редактор, опустив глаза, мне говорит: «Из КГБ приказали ваше имя не упоминать». И в последний момент статью подписали псевдонимом. А это означало одно - готовится арест.
И вот я жду ареста, а где-то сбоку идет оттепель, и Сергей Курехин мне говорит, что телевидение ему заказало песню. Это было невероятно, потому что никакого Курехина, конечно, по телевизору не показывали. Да и песен он прежде не писал. И вот нужно срочно написать песню, и Курехин просит, чтобы я сочинил стихи, потому что я его любимый поэт. И я пишу песню, совершенно идиотскую, в духе «Торжества земледелия» - песню про небольшую лошадь. Но предупреждаю Курехина, что мое имя запрещено упоминать. И он передает это заказчикам. А они обещают выяснить в КГБ. Проходит месяц, никаких известий нет, и вот выходит эта передача. «Музыкальный ринг», «Музыкальный киоск»? Что-то такое. Поют разные Муслимы Магомаевы, а нашей песни все нет. И вдруг под занавес появляется несчастный певец (не буду называть его имя, чтобы не смущать) и начинает петь эту ужасную, бредовую песню про небольшую лошадь. И возникает надпись: музыка Курехина, слова Волчека. И я понимаю, что меня не арестуют.
Вы спрашивали, куда делась прозрачность? Ее выпил капитализм.
Вы говорили в одном из интервью, что в восьмидесятые годы, когда начинался проект, область запретного была необыкновенно широка, а потом она начала быстро сужаться. Насколько радикализация (на внешний взгляд) издания связана с этим сужением, а насколько - с изменением ваших собственных предпочтений. Вообще, как эволюционируют ваши собственные интересы в области литературы и насколько прямо эта эволюция отражается в составе авторов журнала?
Если говорить о той иерархии, которую я для себя придумал, о моем Cафоне, горе Собраний (или можно вообразить Вавилонскую башню, изображенную Брейгелем), то на вершине должен восседать стометровый платиновый маркиз де Сад - великий освободитель - и время от времени щелкать хлыстом.
Мои вкусы не особенно эволюционировали, я всегда любил арбуз, но возможностей стало гораздо больше. Посмотрите каталог издательства «Колонна», не буду все перечислять. Больше всего я доволен, что получилось выпустить несколько книг Габриэль Витткоп (вероятно, главной продолжательницы великого дела де Сада) и Пьера Гийота.
Ради чего? Ну, предположим, ради просвещения (lucem ferre ). Но это внешняя цель, а есть и внутренняя - делать то, что вздумается. На последней странице последнего номера стоят слова из «Книги Закона». Их все знают, но можно и повторить: Do What Thou Wilt Shall Be the Whole of the Law . Это мой, Митин журнал, моя частная коллекция.
Насколько «Митин журнал» является инструментом культурной политики, а насколько - инструментом вашей рефлексии над культурным пространством, языком, какими-то еще вещами? Или все эти вопросы совсем бессмысленны, а просто журнал - одна из манифестаций вашей, Дмитрия Волчека, личной свободы, и всё?
- К большому моему удовольствию, журнал, да и все издательство не имеют никакого отношения к российской культурной политике. С подпольных времен у меня сохранилась твердая уверенность, что с этим государством ни в какой его форме дел иметь нельзя. Ты взял у них три страшных медяка, поехал с делегацией во Франкфурт, встал рядом с пластмассовой березой под портретом Лужкова, и все - у тебя между глаз опухоль, и она тебя съест.
Моими наставниками в этом смысле были прихожане Истинно-православной церкви. Когда катакомбников начали выпускать из лагерей, я познакомился с некоторыми, и на меня произвели величайшее впечатление рассказы о том, например, как они отказывались ездить на поездах, потому что на паровозе была прислужниками Сатаны нарисована красная пентаграмма, и шли сотни километров пешком.
Народная артистка СССР, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» Галина Волчек родилась 19 декабря 1933 года в Москве в семье знаменитого кинорежиссёра, снявшего фильмы «Сотрудник ЧК», «Командир счастливой „ Щуки “ », оператора кинофильмов «Пышка», «Ленин в Октябре», «Убийство на улице Данте», лауреата трёх Сталинских премий и Государственной премии СССР Бориса Израилевича Волчека .
«Мой образ жизни требует разгрузки»
По признанию Галины Борисовны, отец на неё оказал огромное влияние, что сказалось не только на выборе профессии, но и на манере одеваться. Волчек вне зависимости от сезона выбирает наряды ярких цветов — красного, оранжевого, бирюзового — и добавляет к ним крупную, эффектную бижутерию, ее пальцы всегда унизаны красивейшими перстнями.
«Наверное, я раба света и цвета, — призналась в интервью „АиФ“ Галина Волчек. — Мне нравится, чтобы было светло, полумрак на меня плохо влияет. Люблю подбирать гармоничное сочетание цветов в одежде... Может, у меня это генетическое: от папы, который был кинооператором и очень чётко и скрупулёзно отличал в этом смысле гармоничное от негармоничного. Конечно, я не могу уделять столько внимания свету и цвету, сколько отец, у меня нет на это времени, но влияние папа оказал на меня очень сильное. Мой образ жизни, постоянная экстрема, в которой я пребываю, иногда требует разгрузки. Чтобы переключиться, придумываю фасоны одежды в голове. Смоделирую пару ярких нарядов — и мозг переключается».
Другая любовь известного режиссера — селективная парфюмерия. Галина Борисовна обожает редкие, дорогие духи и совершенно не приемлет «модные» ароматы, считая, что парфюм — это одежда для души. Особенно она ценит шикарные арабские эксклюзивные ароматы. Понятное дело, что все друзья Волчек из всех стран везут ей новые интересные парфюмерные композиции.
«Я всегда уезжаю из Москвы на свой день рождения, — говорит Галина Волчек. — как-то раз в телефонном разговоре я сказала об этом основателю „Аргументов и фактов“ и моему другу Владиславу Старкову . Он меня пытался уговаривать остаться, но я ответила: „Ни в коем случае“. Села в самолёт с подругой. Вдруг меня кто-то трогает за плечо. Оборачиваюсь, а там Владислав Андреевич. Спрашиваю: „Как это?! — Лечу на несколько дней в Париж. У меня там дела и ваш день рождения“. Помощница Старкова в Париже по моей просьбе нашла восхитительный, но недорогой, как я и хотела, ресторанчик около Елисейских полей, который только что был отремонтирован в стиле ар-деко. Мы с Владиславом Андреевичем говорили на самые разные темы, в том числе и о парфюмерии, моде. Не о брендах, как вы понимаете, а об идеологии, насколько и то, и другое меняет мир. Я с ним иногда и советовалась даже на эти женские темы. Сказала ему, что мне посоветовали духи „Анник Гуталь“, которые только-только вышли в Париже. Сейчас их можно купить в Москве, а тогда это была невиданная редкость. Надо ли говорить, что, когда мы собрались в парижском ресторане для празднования моего дня рождения, этот замечательный парфюм был у Владислава Андреевича в руках».
Сбор труппы театра «Современник», 2013 г. Фото: РИА Новости / Сергей Пятаков
«В коллективе всегда найдутся обиженные»
Но, безусловно, дело жизни Галины Волчек — «Современник». «По моей жизни бульдозером проехался театр», — говорит она. Настолько все ее решения зависели от работы.
Несмотря на то, что уже многие годы режиссёр возглавляет легендарный театр, она все равно сильно волнуется перед каждой новой постановкой. «Страшно, — призналась она в интервью корреспонденту „АиФ“. — Мы же живые люди, и я живой человек. Безусловно, дергаюсь, и не понимаю заранее, что выйдет... У нас есть свой намоленный зритель. Но каждый спектакль — это всё равно большой риск, кто бы его ни ставил».
В её легендарном театре собралась плеяда прекрасных актеров: Валентин Гафт, Марина Неёлова, Лия Ахеджакова, Сергей Гармаш, Чулпан Хаматова, Ольга Дроздова и многие другие...
«Я поработал в разных театрах, — делился в интервью „АиФ“ Валентин Гафт. — А „Современник“ я полюбил. Здесь у меня кое-что получалось... Главное, чтобы Галина Борисовна была здорова, тогда этот театр будет и дальше жить».
Имея такую звёздную труппу, режиссёру, понятное дело, нужно к каждому найти свой подход. И Волчек в течение десятков лет его находит.
«Думаю, удерживаю коллектив тем, что все знают: я открытый, нормальный человек, — говорит „АиФ“ Галина Борисовна. — Есть, конечно, такие, которые скажут: „Волчек такая-сякая, кричит на нас“. Но не думаю, что таких много наберется. В коллективе всегда найдутся обиженные. Справедливо в большинстве случаев обиженные. Бог ведь по-разному талант отмерил. Но, по крайней мере, ни у кого в „Современнике“ нет возможности сказать, что я взяла на работу своего сына или мужа и в первую очередь даю роли им».
В «Современнике» знают, что к ней можно прийти с любой проблемой: Галина Борисовна примет все близко к сердцу, как мать. «Я всегда постараюсь разобраться, помочь, — говорит Волчек. — Причём не только ведущему артисту. Коллектив же не из одних актёров состоит. Помню, я ходила просить за одного нашего рабочего, которого очень уважаю и ценю. Его ситуация была кошмарной: в одной комнате в коммуналке жили несколько человек плюс больной ребёнок. В префектуре мне пришлось отшагать три высоченных пролёта, прежде чем добралась до нужного кабинета. Слава богу, квартиру нашему сотруднику дали. Я это к тому говорю, что моя жертва была почти физической: здоровье не очень позволяет мне ходить по высоким лестницам. Но у меня даже не возникло сомнений в том, так ли уж необходимо до этого кабинета карабкаться».
Не может простить актёрам Галина Борисовна только одного: когда они меняют театр на сериалы и кино. На последнем сборе труппы режиссёр с гневом обрушилась на тех артистов, которые нарушают график репетиций из-за съёмок: «Вас покупают по дешевке, и мне больно это видеть! А в это время ваш родной дом, ваш театр вынужден вертеться волчком, чтобы организовать новую репетицию и каждый актер пришел бы. И ладно бы вы за искусством туда шли. Так нет же: просто за рублём. А имя потом не восстановишь, репутацию достойного актера не вернешь».
«Ты испортила мне жизнь»
«Если надо быть жёсткой, тоже могу, — заявила в интервью „Аргументам и фактам“ Волчек. — Не могу простить предательства. Никому. И мужу не смогла. И артистам. Однажды руководство театра вынуждено было отменить спектакль: артист взял бюллетень, а замены на эту роль не было. Зрители, сдавая билеты, очень возмущались. Потом мы узнали, что в этот же вечер актёр на соседней улице играл в антрепризе. Наутро его в труппе театра уже не было».
Говоря об измене, Волчек имеет в виду своего знаменитого бывшего мужа: Евгения Евстигнеева . Когда их сыну Денису было два года и восемь месяцев, Галина Борисовна узнала о том, что Евгений Александрович ей неверен. Несмотря на то, что Евстигнеев был прекрасным отцом, для Волчек существование по двойным стандартам было неприемлемо. «Женя порой хлопотал над Денисом больше, чем я, — рассказывала в одном из интервью Волчек. — Ночами подходил к кроватке и прислушивался к дыханию малыша. Каждый день приносил ему воздушный шарик: другие игрушки стоили дорого. И все-таки однажды я сказала мужу фразу, которая поставила точку в нашей семейной жизни: „Если у тебя хватило мужества предать меня, то почему не хватает в этом признаться?“»
Тяжело я пережила наш развод. А много лет спустя Евстигнеев сказал: «Со своим максимализмом ты испортила мне жизнь».
Она руководит знаменитым театром «Современник» уже в течение 39 лет. И руководит успешно: театр остается не просто популярным, но и актуальным. Галина Борисовна разрушает стереотип о том, что женщина не может стоять во главе театра и держать в узде таких творческих личностей, как Марина Неелова, Чулпан Хаматова, Валентин Гафт, Сергей Гармаш
Фотография: Максим Арюков
Я жду встречи в приемной Галины Волчек. Из кабинета художественного руководителя «Современника», что-то договаривая на ходу, выходит Сергей Гармаш. Потом с деловыми бумагами заглядывает сотрудница театра. И наконец мы начинаем разговор с глазу на глаз. С Галиной Волчек мы общались в разных ситуациях: на побережье Балтийского моря, в самолете, у нее дома и, конечно же, здесь, в театре. На этот раз мне повезло особенно: столь искренней Галину Борисовну я не видел никогда.
Для атмосферы - одна деталь. На хозяйке красивая черная кофта и разноцветный шарфик, его Волчек все время поправляла, точнее, как-то ловко перевязывала, и выглядело это невероятно элегантно. Нашу беседу пришлось минут на десять прервать. Молодой актрисе требовались указания по поводу срочного ввода в «Пигмалион», и я стал свидетелем блистательного мастер-класса от режиссера Волчек. Закончив беседу, мы расцеловались, а кабинет уже наполнялся новыми людьми и новыми проблемами. И так целый день. И каждый день. А в другом ритме эта женщина-легенда жить не может. И не захочет никогда.
Давно, Галина Борисовна, я не был в вашем кабинете. У вас все стало такое минималистичное… Идете в ногу со временем?
Нет, не иду. Я вообще терпеть не могу подчинение любой моде. Мне все говорят: вы так модно одеты, вы так следите за тенденциями… А я считаю, что лучше моду приспособить к себе. Я не соревнуюсь с Лагерфельдом или с моим любимым Славочкой Зайцевым, но стараюсь улавливать общие тенденции и приспосабливаю их под себя.
А как вы их улавливаете? Читаете журналы, смотрите передачи?
Обязательно. Когда бываю в Париже, первым делом иду в магазин Chanel - чтобы понять, что есть высшая точка. Потом в Barbara Bui, то есть в два-три таких эталонных места. А потом говорю: пошли в самую помойку. Мне так интересно, как из этой высшей точки переделывается всё. Хотя я не ношу готовой одежды вообще. Я могу что-то купить, но в Chanel нет моих размеров.
То есть подсматриваете идеи и потом шьете?
У меня есть адрес, который, возможно, вызовет улыбку. Я уже 17 лет езжу на Кипр отдыхать, и мне не важно, модно это или не модно. Там у меня есть «свой» магазин тканей, очень хороший, в нем хозяин повесил мой портрет. Просто какие-то русские увидели меня там и говорят: «Вы знаете, кто это?» Он честно ответил: «Нет». Они ему рассказали, кто-то принес мою фотографию. Я ему потом сказала: «Если ты мою фотографию повесил около кассы, скидки хорошие давай».
Дает скидку?
Дает. Я покупаю ткань, при этом в голове уже вижу готовую вещь. А в Москве у меня есть мастер - известный российский модельер Елена Макашова. У нас отдельные, абсолютно индивидуальные отношения. Я ей рассказываю идею, рисую фасон, и она это претворяет в жизнь.
Галина Борисовна, а на что вы можете потратить большие деньги? На украшения, предметы антиквариата, живопись?
Таких денег, Вадик, у меня нет. Все украшения, которые у меня есть, - это подарки. Мои друзья, те, кто может себе это позволить, уже знают мои вкусы. Вот, например, комплект, который сейчас на мне, - подарок. Копия царских украшений, здесь бирюза, я люблю яркие вещи. Замечательные подарки я получаю от своего бывшего мужа.
Интересно... Как его зовут?
Марк Абелев. Мы сейчас дружим, у нас замечательные, теплые, дружеские отношения.