У каждого человека, какого бы возраста он не был, имеется любимый персонаж из кино, мультфильма. И конечно у каждого любимые персонажи разные. Лишь некоторые задумывались, а что такое персонаж и почему он мне нравится?

Что такое персонаж

Это абстрактное понятие, в переводе с латинского языка обозначает лицо, слово персонаж заимствовано из французского языка. Это герои, главные и второстепенные используются во всех сферах и жанрах искусства, в театре, в живописи, в киноискусстве, в играх, в художественной и исторической литературе. В качестве персонажа могут выступать люди, разные животные, мифические, сверхъестественные существа, божественные идолы. Персона в искусстве может быть полностью выдумкой автора, либо основанной на исторических событиях, реально существовавший в определенном времени. Персона или герой, может играть главную роль, может второстепенную. Персонажи могут быть заимствованные, антропоморфные, собирательные, групповые, могут быть использованы при написании произведения персонажи двойники. Понятие «персонаж» больше подходит скорее второстепенным лицам, поскольку первых лиц обычно называют героями и главными героями.

Внесценические персонажи

Что такое внесценический персонаж? Внесценическим называют героя, который не появляется на сцене, во время представления, или не задействован как один из основных персонажей в тексте, но о нем идет упоминание. Так же можно услышать выражение «эпизодический персонаж», он, как правило, задействован в небольшом количестве сцен. Например, в произведении Чехова «Хамелеон», персонажи это генерал и его брат, о них идет рассказ из уст основных героев. Данный тип персонажей часто использовали в своих произведениях Михаил Булгаков, Мольер, Грибоедов и многие другие известные литераторы. То как описан персонаж в литературе, отображен в кино или спектакле, называется его характеристикой.

В литературных произведениях неизменно присутствуют и, как правило, попадают в центр внимания читателей образы людей, а в отдельных случаях — их подобий: очеловеченных животных, растений («Attalea princeps» В.М. Гаршина) и вещей (сказочная избушка на курьих ножках). Существуют разные формы присутствия человека в литературных произведениях. Это повествователь-рассказчик, лирический герой и персонаж, способный явить человека с предельной полнотой и широтой.

Этот термин взят из французского языка и имеет латинское происхождение. Словом «persona» древние римляне обозначали маску, которую надевал актер, а позднее — изображенное в художественном произведении лицо.

В качестве синонимичных данному термину ныне бытуют словосочетания «литературный герой» и «действующее лицо». Однако эти выражения несут в себе и дополнительные значения: слово «герой» подчеркивает позитивную роль, яркость, необычность, исключительность изображаемого человека, а словосочетание действующее лицо» — тот факт, что персонаж проявляет себя преимущественно в совершении поступков.

Персонаж — это либо плод чистого вымысла писателя (Гулливер и лилипуты у Дж. Свифта; лишившийся носа майор Ковалев у Н.В. Гоголя) либо результат домысливания облика реально существовавшего человека (будь то исторические личности или люди, биографически близкие писателю, а то и он сам); либо, наконец, итог обработки и достраивания уже известных литературных героев, каковы, скажем, Дон Жуан или Фауст.

Наряду с литературными героями как человеческими индивидуальностями, порой весьма значимыми оказываются групповые, коллективные персонажи (толпа на площади в нескольких сценах «Бориса Годунова» А. С. Пушкина, свидетельствующая о мнении народном и его выражающая).

Персонаж имеет как бы двоякую природу. Он, во-первых, является субъектом изображаемого действия, стимулом развертывания событий, составляющих сюжет. Именно с этой стороны подошел к персонажной сфере В.Я. Пропп в своей всемирно известной работе «Морфология сказки» (1928). О сказочных героях ученый говорил как о носителях определенных функций в сюжете и подчеркивал, что изображаемые в сказках лица значимы прежде всего как факторы движения событийных рядов. Персонаж как действующее лицо нередко обозначается термином актант (лат. действующий).

Во-вторых, и это едва ли не главное, персонаж имеет в составе произведения значимость самостоятельную, независимую от сюжета (событийного ряда): он выступает как носитель стабильных и устойчивых (порой, правда, претерпевающих изменения) свойств, черт, качеств.

Персонажи характеризуются с помощью совершаемых ими поступков (едва ли не в первую очередь), а также форм поведения и общения (ибо значимо не только то, что совершает человек, но и то, как он при этом себя ведет), черт наружности и близкого окружения (в частности — принадлежащих герою вещей), мыслей, чувств, намерений.

И все эти проявления человека в литературном произведении (как и в реальной жизни) имеют определенную равнодействующую — своего рода центр, который М.М. Бахтин называл ядром личности, А.А. Ухтомский — доминантой, определяемой отправными интуициями человека.

Для обозначения устойчивого стержня сознания и поведения людей широко используется словосочетание ценностная ориентация. «Нет ни одной культуры, — писал Э. Фромм, — которая могла бы обойтись без системы ценностных ориентаций или координат». Есть эти ориентации, продолжал ученый, «и у каждого индивидуума».

Ценностные ориентации (их можно также назвать жизненными позициями) весьма разнородны и многоплановы. Сознание и поведение людей могут быть направлены на ценности религиозно-нравственные, собственно моральные, познавательные, эстетические. Они связаны и со сферой инстинктов, с телесной жизнью и удовлетворением физических потребностей, со стремлением к славе, авторитету, власти.

Позиции и ориентации как реальных, так и вымышленных писателями лиц нередко имеют облик идей и жизненных программ. Таковы «герои-идеологи» (термин М.М. Бахтина) в романтической и послеромантической литературе. Но ценностные ориентации часто бывают и внерациональными, непосредственными, интуитивными, обусловленными самой натурой людей и традицией, в которой они укоренены. Вспомним лермонтовского Максима Максимыча, не любившего «метафизических прений», или толстовскую Наташу Ростову, которая «не удостаивала быть умной».

Герои литературы разных стран и эпох бесконечно многообразны. Вместе с тем в персонажной сфере явственна повторяемость, связанная с жанровой принадлежностью произведения и, что еще важнее, с ценностными ориентациями действующих лиц. Существуют своего рода литературные «сверхтипы» — надэпохальные и интернациональные.

Подобных сверхтипов немного. Как отмечали М.М. Бахтин и (вслед за ним) Е.М. Мелетинский, на протяжении многих веков и даже тысячелетий в художественной словесности доминировал человек авантюрно-героический, который твердо верит в свои силы, в свою инициативу, в способность добиться поставленной цели.

Он проявляет свою сущность в активных поисках и решительной борьбе, в приключениях и свершениях, и живет представлением о своей особой миссии, о собственной исключительности и неуязвимости. Емкие и меткие формулы жизненных позиций таких героев мы находим в ряде литературных произведений. Например: «Когда помочь себе ты можешь сам,/ Зачем взывать с мольбою к небесам?/ Нам выбор дан. Те правы, что посмели;/ Кто духом слаб, тот не достигнет цели./ «Несбыточно!» — так говорит лишь тот,/ Кто мешкает, колеблется и ждет» (У. Шекспир. «Конец — делу венец». Пер. М. Донского). «Под клобуком свой замысел отважный/ Обдумал я, готовил миру чудо», — рассказывает о себе пушкинский Григорий Отрепьев. А в романе «Братья Карамазовы» черт так выразил сокровенные помыслы Ивана: «Где стану я, там сейчас же будет первое место».

Персонажи, принадлежащие к авантюрно-героическому сверхтипу, стремятся к славе, жаждут быть любимыми, обладают волей «изживать фабулизм жизни», т. е. склонны активно участвовать в смене жизненных положений, бороться, достигать, побеждать. Авантюрно-героический персонаж — своего рода избранник или самозванец, энергия и сила которого реализуются в стремлении достигнуть каких-то внешних целей.

Сфера этих целей весьма широка: от служения народу, обществу, человечеству до эгоистически своевольного и не знающего границ самоутверждения, связанного с хитрыми проделками, обманом, а порой с преступлениями и злодействами (вспомним шекспировского Макбета и его жену). К первому «полюсу» тяготеют персонажи героического эпоса.

Таков храбрый и рассудительный, великодушный и благочестивый Эней во всемирно известной поэме Вергилия. Верный долгу перед родной Троей и своей исторической миссии, он, по словам Т. С. Элиста, «от первого до последнего вздоха» — «человек судьбы»: не авантюрист, не интриган, не бродяга, не карьерист, — он исполняет предназначенное ему судьбой не по принуждению или случайному указу, и уж конечно, не из жажды славы, а потому что волю свою подчинил некой высшей власти великой цели» (имеется в виду основание Рима).

В ряде же других эпопей, в том числе «Илиаде» и «Одиссее», героические деяния персонажей совмещаются с их своеволием и авантюризмом (подобное сочетание и в Прометее, который, однако, на многие века стал символом жертвенного служения людям).

О сущности героического говорилось много. Понятие авантюрности (авантюризма) применительно к литературе уяснено гораздо менее. М.М. Бахтин связывал авантюрное начало с решением задач, продиктованных «вечной человеческой природой — самосохранением, жаждой победы и торжества, жаждой обладания, чувственной любовью».

В дополнение к этому заметим, что авантюризм вполне может стимулироваться самодовлеюще игровыми импульсами человека (Кочкарев в «Женитьбе» Н.В. Гоголя, Остап Бендер у И. Ильфа и В. Петрова), а также жаждой власти, как у пушкинских Гришки Отрепьева и Емельяна Пугачева.

Авантюрно-героический сверхтип, воплощающий устремленность к новому, во что бы то ни стало (т. е. динамическое, бродильное, будоражащее начало человеческого мира), представлен словесно-художественными произведениями в различных модификациях, одна на другую не похожих.

Во-первых, это боги исторически ранних мифов и наследующие их черты народно-эпические герои от Арджуны (индийская «Махабхарата»), Ахилла, Одиссея, Ильи Муромца до Тиля Уленшпигеля и Тараса Бульбы, неизменно возвышаемые и поэтизируемые.

В том же ряду — центральные фигуры средневековых рыцарских романов и их подобия в литературе последних столетий, каковы персонажи детективов, научной фантастики, приключенческих произведений для юношества, порой и «большой» литературы (вспомним Руслана и молодого Дубровского у Пушкина, героя пьесы Э. Ростана «Сирано де Бержерак», Ланцелота из «Дракона» Е. Шварца).

Во-вторых, это романтически настроенные бунтари и духовные скитальцы в литературе XIX-XX вв. — будь то гетевский Фауст, байроновский Каин, лермонтовский Демон, ницшев Заратустра либо (в иной, приземленной вариации) такие герои-идеологи, как Онегин, Печорин, Бельтов, Раскольников, Орест («Мухи» Ж.-П. Сартра).

Названные персонажи (Заратустра — знаменательное исключение) — как бы полугерои, а то и антигерои, каковы, к примеру, центральное лицо «Записок из подполья» и Ставрогин у Ф.М. Достоевского. В облике и судьбах персонажей этого, так сказать «демонического», ряда обнаруживается тщета интеллектуального и прочего авантюризма, лишенного связей с нравственностью и культурной традицией большого исторического времени.

В-третьих, героико-авантюрному началу в какой-то мере причастны романтически настроенные персонажи, которые чужды какому-либо демонизму, верят тому, что их душа прекрасна, и жаждут реализовать свои богатые возможности, считая себя некими избранниками и светочами. Подобного рода ориентации в освещении писателей, как, правило, внутренне кризисны, исполнены горестного драматизма, ведут к тупикам и катастрофам.

По словам Гегеля, «новыми рыцарями являются по преимуществу юноши, которым приходится пробиваться сквозь мирской круговорот, осуществляющийся вместо их идеалов». Подобные герои, продолжает немецкий философ, «считают несчастьем» то, что факты прозаической реальности «жестоко противодействуют их идеалам и бесконечному закону сердца»: они полагают, что «надо пробить брешь в этом порядке вещей, изменить, улучшить мир или, по крайней мере, вопреки ему, создать на земле небесный уголок».

Подобного рода персонажи (вспомним гетевского Вертера, пушкинского Ленского, гончаровского Адуева-младшего, чеховских персонажей) героями в полном смысле слова не являются. Их высокие помыслы и благородные порывы оказываются иллюзорными и тщетными; романтически настроенные персонажи терпят поражения, страдают, гибнут либо со временем примиряются с «низменной прозой» существования, становятся обывателями, а то и карьеристами. «Герой, — отмечает Г.К. Косиков, основываясь на писательском опыте Стендаля, Бальзака, Флобера, — становится носителем идеала и деградации одновременно».

Таким образом, герой романтической и послеромантической литературы (как в его «демонической», так и в «прекраснодушной» разновидности), сохраняя свою причастность авантюрно-героическому сверхтипу (ореол собственной исключительности, воля к масштабным обретениям и свершениям), вместе с тем предстал как симптом и свидетельство культурно-исторической кризисности и даже исчерпанности этого сверхтипа.

Среди персонажей, принадлежащих данному сверхтипу, в-четвертых, мы находим и собственно авантюристов, еще в меньшей степени героичных, нежели перечисленные выше. От трикстеров ранних мифов тянутся нити к действующим лицам новеллистики средневековья и Возрождения, а также авантюрных романов. Знаменательно критическое доосмысление авантюризма в литературе Нового времени, наиболее явственное в произведениях о Дон Жуане (начиная с Тирсо де Молина и Мольера).

Последовательно антиавантюрную направленность имеют образы искателей места в высшем обществе, карьеристов в романах О. де Бальзака, Стендаля, Ги де Мопассана. Германн в «Пиковой даме» Пушкина, Чичиков у Гоголя, Ракитин и Петр Верховенский у Достоевского, Борис Друбецкой у Толстого — в этом же ряду. В иных, тоже весьма разных вариациях (и далеко не апологетично) запечатлен тип авантюриста в таких фигурах литературы нашего столетия, как Феликс Круль у Т. Манна, знаменитый Остап Бендер Ильфа и Петрова и гораздо менее популярный Комаровский в «Докторе Живаго» Пастернака.

Совсем иной, можно сказать, полярный авантюрно-героическому «сверхтип» явлен в средневековых житиях и тех произведениях (в том числе близких нам эпох), которые в большей или меньшей степени, прямо или косвенно наследуют житийную традицию или ей сродны.

Этот сверхтип правомерно назвать житийно-идиллическим. О родстве житийной святости и идиллических ценностей ярко свидетельствует прославленная «Повесть о Петре и Февронии Муромских», где «ореолом святости окружается не аскетическая монастырская жизнь, а идеальная супружеская жизнь в миру и мудрое единодержавное управление своим княжество.

Персонажи подобного рода не причастны какой-либо борьбе за успех. Они пребывают в реальности, свободной от поляризации удач и неудач, побед и поражений, а в пору испытаний способны проявить стойкость, уйдя от искусов и тупиков отчаяния (что подтверждают слова об одном из претерпевших несправедливость героев Шекспира: он обладает даром переводить «на кроткий, ясный лад судьбы суровость» — «Как вам это понравится»). Даже будучи склонным к умственной рефлексии, персонажи этого рода (например, лесковский Савелий Туберозов) продолжают пребывать в мире аксиом и непререкаемых истин, а не глубинных сомнений и неразрешимых проблем.

Духовные колебания в их жизни либо отсутствуют, либо оказываются кратковременными и, главное, вполне преодолимыми (вспомним: «странную и неопределенную минуту» Алеши Карамазова после смерти старца Зосимы), хотя эти люди и склонны к покаянным настроениям. Здесь наличествуют твердые установки сознания и поведения: то, что принято называть верностью нравственным устоям.

Подобные персонажи укоренены в близкой реальности с ее радостями и горестями, с навыками общения и повседневными занятиями. Они открыты миру окружающих, способны любить и быть доброжелательными к каждому другому, готовы к роли «деятелей связи и общения» (М.М. Пришвин). Им, прибегая к терминологии А.А. Ухтомского, присуща «доминанта на другое лицо».

В русской литературной классике XIX-XX вв. житийно-идиллический сверхтип представлен весьма ярко и широко. Здесь и Татьяна восьмой главы «Евгения Онегина», и «групповой портрет» Гриневых и Мироновых в «Капитанской дочке», и князь Гвидон («Сказка о царе Салтане»), которому не понадобилось идти за тридевять земель в поисках счастья.

В послепушкинской литературе — это Максим Максимыч М.Ю. Лермонтова, действующие лица семейных хроник С.Т. Аксакова, старосветские помещики Н.В. Гоголя, персонажи «Семейного счастья», Ростовы и Левин у Л.Н. Толстого, князь Мышкин и Макар Иванович, Тихон и Зосима у Ф.М. Достоевского.

Можно было бы назвать также многих героев А.Н. Островского, И.А. Гончарова, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, А.П. Чехова. В том же ряду — Турбины у М.А. Булгакова, герой и героиня рассказа «Фро» А.П. Платонова, Матрена А.И. Солженицына, ряд персонажей нашей «деревенской» прозы (например, Иван Африканович в «Привычном деле» В.И. Белова, герой рассказа «Алеша Бесконвойный» В.М. Шукшина).

Обратившись к русскому зарубежью, назовем прозу Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева (в частности — Горкина из «Лета Господня» и «Богомолья»). В литературах других стран подобного рода лица глубоко значимы у Ч. Диккенса, а в наш век — в исполненных трагизма романах и повестях У. Фолкнера.

У истоков житийно-идиллического сверхтипа — персонажи древнегреческого мифа Филемон и Бавкида, которые были награждены богами за верность в любви друг к другу, за доброту и гостеприимство: их хижина превратилась в храм, а им самим были дарованы долголетие и одновременная смерть.

Отсюда тянутся нити к идиллиям Феокрита, «Буколикам» и «Георгикам» Вергилия, роману-идиллии «Дафнис и Хлоя» Лонга, к Овидию, впрямую обратившемуся к мифу о Филемоне и Бавкиде, и — через многие века — к И.В. Гете (соответствующий эпизод второй части «Фауста», а также поэма «Герман и Доротея»). У первоначал рассматриваемого «сверхтипа» — миф не о богах, а о людях, о человеческом в человеке (но не человекобожеском, если прибегнуть к лексике, характерной для начала русского XX в.).

Житийно-идиллический сверхтип был намечен также дидактическим эпосом Гесиода. В «Трудах и днях» отвергалась гомеровская апология воинской удали, добычи и славы, воспевались житейский здравый смысл и мирный крестьянский труд, высоко оценивались благонравие в семье и нравственное устроение, которое опирается на народное предание и опыт, запечатленный в пословицах и баснях.

Мир персонажей рассматриваемого ряда предварялся и древнегреческими симпосиями, породившими традицию дружественного умственного собеседования. В этой связи важна фигура Сократа как реальной личности и как героя платоновских диалогов, где великий мыслитель древности предстает как инициатор и ведущий участник мирных и доверительных бесед, зачастую сопровождаемых доброжелательными улыбками. Наиболее ярок в этом отношении диалог «Федон» — о последних часах жизни философа.

В становлении житийно-идиллического сверхтипа сыграла свою роль и сказка с ее интересом к ценному в неявном и безвидном, будь то падчерица Золушка или Иванушка-дурачок, или добрый волшебник, чертами которого обладает мудрец-книжник Просперо из шекспировской «Бури».

Герои житийно-идиллической ориентации характеризуются неотчужденностью от реальности и причастностью окружающему, их поведение является творческим при наличии «родственного внимания» к миру (М.М. Пришвин). По-видимому, есть основания говорить о тенденции развития литературы: от позитивного освещения авантюрно-героических ориентаций к их критической подаче и к все более ясному разумению и образному воплощению ценностей житийно-идиллических.

Данная тенденция, в частности, с классической отчетливостью сказалась в творческой эволюции АС. Пушкина (от «Кавказского пленника» и «Цыган» к «Повестям Белкина» и «Капитанской дочке»). Она находит обоснование и объяснение в опытах философствования нашего столетия. Так, современный немецкий философ Ю. Хабермас утверждает, что инструментальное действие, ориентированное на успех, со временем уступает место коммуникативному действию, направленному на установление взаимопонимания и устремленному к единению людей.

Литературные персонажи могут представать не только «носителями» ценностных ориентаций, но и воплощениями, безусловно, отрицательных черт либо средоточием попранной, подавленной, несостоявшейся человечности. У истоков «отрицательного» сверхтипа, достойного осмеяния и обличения, проходящего через века, — горбатый и косой, ворчливый и насмешливый Терсит, враг Ахилла и Одиссея, о котором рассказано в «Илиаде». Это едва ли не первый в европейской литературе антигерой.

Слово это введено в обиход Ф.М. Достоевским: «Тут нарочно собраны все черты для антигероя» («Записки из подполья»). Подавленная человечность воплощена в мифе о Сизифе, обреченном на безысходно тяжкое своей бессмысленностью существование. Здесь человеку уже не до ценностных ориентаций! Сизифа как архетипическую фигуру рассмотрел А. Камю в своей работе «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде». Названные персонажи древнегреческой мифологии предвосхищают многое в литературе более поздних и близких нам эпох.

В реальности, где нет места каким-либо достойным человека ориентирам и целям, живут многие персонажи русских писателей XIX в., в частности — Н.В. Гоголя. Вспомним, к примеру, сумасшедшего Поприщина, или Акакия Акакиевича с его шинелью, или лишившегося носа майора Ковалева.

«Ведущей гоголевской темой, — утверждает С.Г. Бочаров, — было «раздробление», исторически широко понимаемое как сущность всего европейского Нового времени, кульминации достигшее в XIX веке; характеристика современной жизни во всех ее проявлениях как раздробленной, дробной распространяется на самого человека.

В петербургских повестях Гоголя с героем-чиновником был установлен особый масштаб изображения человека. Этот масштаб таков, что человек воспринимается как частица и дробная величина (если не «нуль», как внушает Поприщину начальник отделения)».

Человек здесь, продолжает Бочаров, говоря о герое «Шинели», — это «существо, приведенное не только к абсолютному минимуму человеческого существования, ценности и значения, но просто к нулю всего этого»: «Акакий Акакиевич не просто «маленький человек». Он, можно сказать, еще «меньше» маленького человека, ниже самой человеческой меры».

Многие персонажи «послегоголевской» литературы всецело подчинены безжизненной рутине, омертвевшим стереотипам среды, подвластны собственным эгоистическим побуждениям. Они либо томятся однообразием и бессмысленностью существования, либо с ним примиряются и чувствуют себя удовлетворенными.

В их мире присутствует, а то и безраздельно царит то, что Блок назвал «необъятной) серой паучихой скуки». Таковы герой рассказа «Ионыч» и многочисленные его подобия у Чехова, такова (в неповторимо своеобразной вариации) атмосфера ряда произведений Достоевского. Вспомним страшный образ, возникший в воображении Свидригайлова: вечность как запущенная деревенская баня с пауками.

Человек, загнанный (или загнавший себя) в тупик скуки, неоднократно осознавался и изображался писателями как ориентированный лишь гедонистически — на телесные наслаждения, как чуждый нравственности, терпимый к злу и склонный к его апологии.

Бодлера в западноевропейской литературе — Мариво, Лесажа, Прево, Дидро и де Сада), — гедонизм и его оборотная сторона, зло) были подвергнуты тщательному, разностороннему и впечатляюще безрадостному анализу».

Говоря о персонажах Достоевского как предваривших человеческую реальность ряда произведений XX в. Ю. Кристева не без оснований пользуется такими словосочетаниями, как «треснувшие я», «расщепленные субъекты», носители «разорванного сознания».

Человек, у которого ценностные ориентиры пошатнулись либо отсутствуют вовсе, стал предметом пристального внимания писателей нашего столетия. Это и ужасы Ф. Кафки, и театр абсурда, и образы участников массового уничтожения людей, и художественная концепция человека как монстра, существа чудовищного.

Такова (в самых приблизительных очертаниях) персонажная сфера литературного произведения, если посмотреть на нее в ракурсе аксиологии (теории ценностей).

В.Е. Хализев Теория литературы. 1999 г.

Литературу можно назвать искусством «человековедения»: она создается человеком (автором) для человека (читателя) и рассказывает о человеке (литературном герое). Это значит, что личность, жизненный путь, чувства и устремления, ценности и идеалы человека - мера всего в любом литературном произве дении. Но читателей, конечно, в первую очередь интересуют те из них, где создается образ человека, т.е. действуют персонажи со своими индивидуальными характерами и судьбами.
Персонаж (personage франц. лицо, личность) - это действующее лицо в произведении, то же самое, что литературный герой.
Создавая образы действующих лиц, писатели используют различные приемы и художественные средства. Прежде всего, это описание внешности или портрет героя, который складывается из различных описательных подробностей, т.е. деталей.
Типы портретов литературных персонажей (см.схема 2):

Виды портретов литературных персонажей
Схема 2

Портрет-описание - обстоятельное перечисление всех запоминающихся черт героя. В портрете-описании, по которому легко нарисовать иллюстрацию, особо выделяются черты, дающие представление о характере героя. Описание часто сопровождается авторским комментарием.
Вот как описывает И. Тургенев Павла Петровича Кирсанова - одного из героев романа «Отцы и дети»:
...человек среднего роста, одетый в темный английский сьют, модный низенький галстук и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять; его коротко остриженные седые волосы отпивали темным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы красоты замечательной. Весь облик, изящный и породистый, сохранял юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцати годов. Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, руку, казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом.

Портрет-сравнение более скуп на реалистические детали, он создает у читателя определенное впечатление о герое через сравнение с каким-то предметом или явлением. Например, портрет Штольца в романе И. Гончарова «Обломов».
Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав; щек у него почти вовсе нет, т. е. есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости; цвет лица ровный, смугловатый и никакого румянца; глаза хотя немного зеленоватые, но выразительные.

Портрет-впечатление включает минимальное количество описательных деталей, его задача - вызвать у читателя определенную эмоциональную реакцию, создать запоминающееся впечатление о герое. Так нарисован портрет Манилова из поэмы Н. Гоголя «Мертвые души».
На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами.

Описание внешности - это только первый шаг на пути знакомства с героем. Его характер» система жизненных ценностей и целей раскрываются постепенно; чтобы понять их, нужно обратить внимание на манеру общения с окру жающими, речь героя, его поступки. Понять внутренний мир героя помогают различные формы психологического анализа: описание снов, письма, внутренние монологи и т.д. Многое может сказать также выбор имен и фамилий героев.

Система персонажей

В произведении с развернутым сюжетом всегда представлена система персонажей, среди которых мы выделяем главных, второстепенных и эпизодических.
Главные герои отличаются незаурядностью и оригинальностью, они далеко не идеальны, могут совершать и дурные поступки, но их личность, мировоззрение интересны автору, в главных героях, как правило, воплощаются наиболее типичные, важные черты людей определенной культурно-исторической эпохи.
Второстепенные персонажи появляются во многих сценах и также связаны с развитием сюжета. Благодаря им, резче и ярче проступают черты характера главных героев. Эпизодические персонажи необходимы для создания фона, на котором происходят события, они появляются в тексте один или несколько раз и никак не влияют на развитие действия, а лишь дополняют его.
В драматических произведениях встречаются также персонажи внесюжетные: никак не связанные с развитием действия, так называемые «случайные лица» (Феклуша в «Грозе» или Епиходов в «Вишневом саде»), и внесценические: не появляющиеся на сцене, но упоминающиеся в речи действующих лиц (князь Федор, племянник княгини Тугоуховской в комедии «Горе от ума»).
Антагонисты (antagonists греч. спорщики, борющиеся друг с другом) - это герои с разными идеологическими, политическими и социальными установками, т.е. с диаметрально противоположным мировоззрением (хотя в характерах у них могут быть схожие черты). Как правило, такие герои оказываются в роли идейных противников и между ними возникает острый конфликт.
Например, Чацкий и Фамусов из комедии А. Грибоедова «Горе от ума» или Евгений Базаров и Павел Петрович Кирсанов из романа И. Тургенева «Отцы и дети».
Антиподы (antipodes греч. буквально расположенные ногами к ногам) - это герои, разительно отличающиеся своим темпераментом, характером, особенностями мировосприятия, нравственными качествами, что, впрочем, не мешает их общению (Катерина и Варвара из «Грозы», Пьер Безухов и Андрей Болконский из «Войны и мира»). Бывает, что такие персонажи даже не знакомы друг с другом (Ольга Ильинская и Агафья Матвеевна из романа «Обломов»).
«Двойники» - персонажи, в чем-то похожие на главного героя, чаще всего близкие ему по идеологическим и нравственным ценностям. Такое сходство далеко не всегда по душе самому герою: вспомним, с каким отвращением относился Раскольников к Лужину - герою, воплощающему в вульгарном варианте тип сильного человека. К приему двойничества очень часто обращался Достоевский, использован он и в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита», где у многих героев «московского» сюжета есть двойники из сюжета «ершалаимского» (Иван Бездомный - Левий Матвей, Берлиоз - Кайфа, Алоизий Могарыч - Иуда).
Резонер (raisonneur фр. рассуждающий) - в драматическом произведении герой, который выражает точку зрения, близкую авторской позиции (Кулигин в «Грозе»).

ПЕРСОНАЖ - действующее лицо (человек или олицетворенное существо, иногда вещь, явление природы) в эпосе и драме, субъект сознания и отчасти действия в персонажной лирике. Говорят также о собирательных героях. К таковым можно отнести образы “фамусовского общества” в “Горе от ума” Грибоедова, “света пустого” в седьмой главе пушкинского “Евгения Онегина”, образ народа в “Войне и мире” Л.Н. Толстого, “Кому на Руси жить хорошо” Н.А. Некрасова, “Петре Первом” А.Н. Толстого, образ донского казачества в “Тихом Доне” М.А. Шолохова, матерей заключенных и вообще корчащейся “безвинной Руси” в “Реквиеме” А.А. Ахматовой, образ жителей вырождающейся деревни в рассказе А.И. Солженицына “Матренин двор”. Ho такие собирательные герои не существуют без индивидуальных персонажей (в лирике обобщенное “мы”, например в “Думе” Лермонтова или “Мужестве” Ахматовой, к персонажам в собственном смысле слова не относится). Впрочем, по другому мнению, собирательные герои есть только в массовых сценах, где отдельные лица как раз минимально индивидуализированы и выделены, автор ограничивается “воспроизведением возгласов, смеха, общего движения, выявляя особенности народной либо массовой психологии”, как у А.Н. Толстого в сцене казни Кульмана: там в основном звучат совсем не персонифицированные голоса, буквально на мгновение возникает и тут же пропадает “губастый парень”.

Персонажи в произведении бывают главными и второстепенными, сквозными (проходящими через весь сюжет) и эпизодическими. Иногда их роли в сюжете и содержании далеко не совпадают (см.: Композиция). Многое определяется системой персонажей. В “Горе от ума” Грибоедова важны даже внесценические, не действующие, а только упоминаемые персонажи: двоюродный брат Скалозуба, племянник княгини Тугоуховской князь Федор (единомышленники Чацкого, который в сюжетном действии одинок), некая княгиня Марья Алексевна, мнения которой боится сам Фамусов, и др. “Внесценические” персонажи бывают и в эпосе. Таковы умершие товарищ Раскольникова и его отец, за которыми, как становится известно суду, этот убийца “ходил” и которых “почти содержал” в бытность студентом, таковы персонажи многочисленных вставных рассказов (действующие в их рамках) в поэме “Кому на Руси жить хорошо” (Кудеяр-атаман из легенды “О двух великих грешниках”, исходящей от соловецкого инока отца Питирима, - идейно важнейшая фигура наряду с “главным героем” Гришей Добросклоновым, который появляется лишь в последней части поэмы, “Пир - на весь мир”).

Соответственно своим характерам и поступкам персонажи делятся на положительные и отрицательные. В дореалистической официальной литературе они обычно резко противопоставлялись: первые идеализировались, для вторых не жалели черной краски. Ho были и есть возвышенные персонажи, далекие от обычных отрицательных. Сильные страсти колоссально поднимали над “рядовым” уровнем отрицательных персонажей не только заблуждающихся Эдипа и Отелло в трагедиях Софокла и Шекспира, но даже узурпатора Макбета и самого князя тьмы и зла, назывался ли он Сатаной, как в поэме Джона Мильтона “Потерянный рай” (1667), или Воландом, как у М.А. Булгакова; в этом же ряду лермонтовский Демон и не лишенный демонизма Печорин. Характер и иногда намерения героя важнее в вопросе о “положительности”, чем поступки. И совсем не возвышенный, но ловкий и обаятельный аферист Остап Бендер - любимый герой многих читателей, в жизни нимало не сочувствующих людям такого сорта.

Эпоха реализма отказалась от однозначной оппозиции положительных и отрицательных персонажей. Н.В. Гоголь (правда, решительно отлучаемый от реализма символистами или В.В. Набоковым) прямо называет Чичикова подлецом и все же не лишает его симпатичных черт. Советское литературоведение напрасно трудилось, пытаясь доказать сугубую отрицательность то Обломова, то Штольца, то обоих: они оба хорошие люди и “дополняют” друг друга, нужны друг другу. Достоевский видел особо трудную задачу в создании образа вполне прекрасного человека, но именно любимых своих героев подвергал самым тяжелым испытаниям: гуманиста и поборника справедливости Раскольникова сделал “идейным” убийцей, князя Мышкина, напоминающего Христа, - идиотом, Алешу Карамазова собирался провести через искус революционности и атеизма. В XX в. у Булгакова Маргарита делается ради любимого ведьмой, “королевой бала” у Сатаны; спасенный благодаря ей мастер, довольно слабый, хоть и редкостно талантливый человек, “не заслужил света, он заслужил покой”. И все же русская литература богата образами истинно положительных героев. Это Чацкий и Татьяна Ларина, Пьер Безухов и Наташа Ростова, некоторые чеховские интеллигенты, ряд персонажей из народа у И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, Н.С. Лескова, булгаковские Турбины, шолоховские Григорий Мелехов (при всех его метаниях, даже благодаря им) и Андрей Соколов, солженицынская праведница Матрена, распутинская старуха Дарья и др.

С точки зрения творческого процесса персонажи можно разделить на “реальные” (исторические, образы современников, непосредственно автобиографические), домысленные (имеющие прототип, но выступающие под другим именем, в других ситуациях и т.д., например, толстовский Василий Денисов) и вымышленные, может быть, имеющие несколько прототипов (Долохов в “Войне и мире”). Разделение это не абсолютно. В дореалистической литературе, а нередко и в советской, историческими именами назывались персонажи, имеющие весьма мало общего с людьми, которые эти имена носили. Персонажи мифов, легенд и т.д. в те или иные времена не считались вымышленными. Среди вымышленных персонажей есть фантастические, но и фантастика не всегда воспринималась и не всеми воспринимается как вымысел. Достоверность рассказываемого и подлинность персонажей можно никак не акцентировать (“Матренин двор” Солженицына). В “Евгении Онегине” автор-персонаж выдает героя за своего приятеля, реального человека, а повествователь - только за литературный персонаж. Романтические герои исключительны, и судьба их исключительная, отнюдь не авторская, однако психологически они автору часто очень близки. Реалисты старались объективно показывать персонажи, им не близкие: купеческий сын И.А. Гончаров - барина Обломова и его крепостного слугу Захара, либерал и артистическая натура Тургенев - нигилиста Базарова, идейного врага близких писателю по возрасту и убеждениям братьев Кирсановых, граф Л.Н. Толстой - как аристократов, так и крестьян, разночинец врач Чехов - представителей самых разных общественных слоев, умных и глупых, добрых и злых, притом он старался с пониманием отнестись ко всем. Правда, в XX в. подобную объективность сохранить оказалось трудно. Рафинированный интеллигент Булгаков не любил пролетариат так же, как герой “Собачьего сердца” профессор Преображенский, а выросший среди донских казаков Шолохов недолюбливал и недооценивал интеллигенцию.

В стадиально ранних литературах на первом плане были действие и, значит, буквально действующие лица. В Новое время акцент переносится на характеры.

Персонаж

Персонаж

ПЕРСОНАЖ - в художественной литературе действующее лицо. Поскольку именно человек является носителем общественных отношений, постольку и в художественной литературе образы, отражающие людей в их взаимодействиях, являются наиболее частыми и наиболее разработанными. Однако в различных стилях весьма часто в качестве П. выступают не только образы людей, но и образы животных (животный эпос, как «Война мышей и лягушек», «Роман о лисе»), образы мифологических существ («Потерянный рай» Мильтона, «Мессиада» Клопштока, «Элоа» А. де Виньи) и аллегорических олицетворений (средневековые моралитэ, «Роман о Розе»), разумеется подвергающиеся очеловечению. В художественном методе реализма П., почерпнутые не из подлинной действительности, исчезают, уступая место образам людей. Энгельс определяет задачу художника-реалиста как показ типических характеров в типических обстоятельствах, т. е. тем самым указывает на первенствующее значение П. - образа человека - среди других образов литературного произведения.
У Энгельса же находим указание на то, что П. только тогда является полновесным художественным образом, когда он «в самом деле представляет определенный класс и направление, а стало быть и определенные идеи своего времени и почерпает мотивы своих поступков не в мелочных индивидуальных вожделениях, а в том историческом течении, к-рое является его носителем». Требуя типичности П., Энгельс в то же время подчеркивает необходимость обрисовывать характеры «с четкостью индивидуализации», чтобы каждый П. был «типом, но вместе с тем и вполне определенной личностью». В наиболее развернутом виде П. выступает в драме и в эпических произведениях. В лирике же большей частью мы не встречаемся с П. как определенным законченным и развернутым образом, хотя те или иные приближения к нему могут быть установлены и в ней.
Очевидно, что в зависимости от тех классовых познавательных позиций, на к-рых стоит данный писатель, он может рисовать и П. своих произведений. Так, даже нереальные П. средневековой литературы - аллегорические мифические образы - в творчестве молодой революционной буржуазии насыщаются боевым актуальным содержанием, становясь живыми и полнокровными (Сатана Мильтона, Мефистофель первой части «Фауста»). Напротив, в творчестве упадочнического символизма даже образы живых людей приобретают характер абстрактной условной схемы. Следовательно П. в лит-ой практике может иметь совершенно различное историческое содержание, в зависимости от к-рого мы и определим его качество и ценность для нас. Самое развертывание П. в произведении происходит как путем непосредственного показа характерных его черт и действий (его портрет, характеристика, речи, поступки и т. п.), так и через другие образы, так или иначе к нему относящиеся. Характер этого развертывания опять-таки исторически различен в зависимости от того, что художник считает существенным в образе и его развитии, в зависимости от классово осознаваемой им исторической действительности. Функция П. в произведении определяется тем значением, к-рое придает писатель связанным с ним сторонам общественных отношений; отсюда - деление П. на главные, второстепенные и т. п. Образ , Вековые образы , Тип .

Литературная энциклопедия. - В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература . Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929-1939 .

Персона́ж

Субъект действия, переживания, высказывания в произведении, а также носитель точки зрения на действительность и других персонажей; в этом же значении используются словосочетания «литературный герой» и «действующее лицо» (преимущественно в драме). В данном синонимичном ряду слово «персонаж» наиболее нейтрально и общеупотребительно, т. к. не несёт никаких дополнительных значений: словосочетание «действующее лицо» предполагает совершение поступков и не очень удобно для обозначения бездействующих лиц (таких, как персонажи пьесы С. Беккета «В ожидании Годо»), а термин «герой» долгое время имел эмоционально-оценочную окраску, подразумевая яркость, необычность, исключительность изображаемого человека.
Чаще всего персонаж представляет собой образ человека, наделённого определённым социальным статусом, мировоззрением и эмоционально-психологическим складом, чертами внешности, особенностями речи и поведения. Однако персонажами, наряду с людьми, могут быть и животные – в том числе в реалистических произведениях («Холстомер» Л. Н. Толстого , «Белолобый» и «Каштанка» А. П. Чехова , «Сны Чанга» И. А. Бунина ), – а также неодушевлённые предметы, природные стихии, божества, олицетворённые добродетели и пороки, всевозможные фантастические существа. В ряде жанров и видов литературы подобные персонажи весьма вероятны и даже обязательны: мифы , мистерии , сказки, научная фантастика, фэнтези, антиутопии и сатирические произведения гротескно-аллегорического плана («Путешествие Гулливера» Дж. Свифта , сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина , «Собачье сердце» М. А. Булгакова , «Война с саламандрами» К. Чапека , «Кролики и удавы» Ф. А. Искандера и др.). В подобного рода фантастических произведениях нередко превращение человека в животное и наоборот (Луций из «Метаморфоз» Апулея , Шарик/Шариков из «Собачьего сердца», кот Бегемот из «Мастера и Маргариты» М. А. Булгакова ).
Персонажную сферу эпических и драматических произведений составляют не только обособленные индивидуальности, но и собирательные герои, прообразом которых является хор в античной драматургии. Автор, как правило, избегает индивидуализации каждого участника массовой сцены, ограничиваясь обобщением, воспроизводя наиболее характерные проявления коллективного персонажа: возгласы, детали одежды, особенности поведения, выявляющие особенности массовой психологии. Групповые, коллективные персонажи характерны для масштабных произведений, претендующих на широкий охват действительности и изображение важных исторических и социально-политических событий: исторические пьесы У. Шекспира («Юлий Цезарь», «Кориолан» и др.), «Борис Годунов» А. С. Пушкина , «Война и мир» Л. Н. Толстого , «Кому на Руси жить хорошо» А. Н. Некрасова , трилогия Р. Роллана «Драмы революции» («14 июля», «Дантон», «Робеспьер»), «На Западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка , «Тихий Дон» М. А. Шолохова и т. д.
В зависимости от участия в действии или подробности изображения литературные герои могут быть главными, второстепенными и эпизодическими. Степень полноты и конкретности изображения персонажа зависит от рода и жанра произведения, места персонажа в сюжете произведения (главные герои, занимающие центральное место в образной системе, как правило, представлены наиболее полно и многосторонне), творческого метода писателя: о второстепенном персонаже реалистического произведения в социальном и психологическом плане может быть сказано гораздо больше, чем о главном герое модернистского романа или абсурдистской пьесы.
По степени индивидуализации и полноты изображения среди персонажей выделяют художественные характеры и типы . Наряду с ними в произведениях встречаются «персонажи – сюжетные функции», выступающие лишь в качестве приводного ремня фабульного действия и лишенные индивидуальных признаков. Таков, например, жандарм, сообщающий о прибытии настоящего ревизора («Ревизор»), многие персонажи жанрово-тематических канонов массовой литературы , чьё содержание исчерпывается сюжетной ролью: «жертвы», без которой не может обойтись ни один детектив, «вредителя», «помощника» главного героя и т. п.
В зависимости от творческих установок писателя и стоящих перед ним задач персонаж может являться проекцией авторского «я», быть плодом чистого вымысла или же создаваться в результате домысливания облика реально существовавшего человека (и тогда перед литературоведами встаёт вопрос о прототипе ), а иногда – обработки и переосмысления уже известных литературных героев. Последнее особенно характерно для литературных стилей и направлений, отмеченных высокой степенью нормативности или же демонстративной условностью в изображении человека (в частности, для литературы барокко, классицизма, модернизма и постмодернизма ).

Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. - М.: Росмэн . Под редакцией проф. Горкина А.П. 2006 .

Синонимы :

Смотреть что такое "Персонаж" в других словарях:

- (фр. personnage, от personne персона, личность). Значительная, важная особа; роль, играемая актером или актрисой. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. ПЕРСОНАЖ действующее лицо к. н. театрального… … Словарь иностранных слов русского языка

персонаж - а, м. personnage m. 1. Действующее лицо в произведении искусства (обычно в драме, романе). БАС 1. Всякой из них <придворных> боялся, чтоб с одеянием вместе не пристала к нему и старость персонажа. Долг. Капище 70. Вот все главные поющие… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

См … Словарь синонимов

ПЕРСОНАЖ, персонажа, вин. мн. жей и жи, муж. (франц. personnage). 1. Действующее лицо драматического или литературного произведения (лит.). Персонаж пьесы. 2. перен. Особа, личность (ирон.). Комический персонаж. Толковый словарь Ушакова. Д.Н.… … Толковый словарь Ушакова

персонаж - ПЕРСОНАЖ, герой, книжн. протагонист … Словарь-тезаурус синонимов русской речи