Синкретизм – это соединение разнородных элементов в рамках одной понятийной системы. Синкретизм - это не просто соединение несоединимого, это поиск внутреннего единства Синкретический характер искусства заключается в

Особый вид синтеза искусств – синкретизм был формой существования древнего искусства. Этой форме синтеза было присуще нерасчлененное, органическое единство разных искусств, еще не отпочковавшихся от единого первородного исторического ствола культуры, которая включала в каждый свой феномен не только зачатки различных видов художественной деятельности, но и зачатки научного, философского, религиозного и морального сознания.

Мировосприятие древнего человека носило синкретический характер, в котором происходило смешение фантазии и реальности, реалистического и символического. Все, что окружало человека, мыслилось как единое целое. Для первобытного человека сверхъестественный мир был тесно связан с природой. Это мистическое единство было основано на том, что сверхъестественное является общим и для природы, и для человека.

Первобытный синкретизм – это нерасчлененность, слитность искусства, мифологии, религии. Древний человек осмысливал мир через миф. Мифология к5ак отрасль культуры есть целостное представление о мире, передаваемое в форме устных повествований. Миф выражал мироощущение и миропонимание эпохи его созидания. Первые мифы представляли собой ритуальные обряды с плясками, в которых разыгрывались сцены из жизни предков племени или рода, которые изображались в виде полулюдей – полуживотных. Описания и объяснения этих обрядов передавались из поколения в поколение, постепенно обособляясь от самих обрядов – происходило превращение в мифы в собственном смысле этого слова – сказания о жизни тотемических предков. Позднее содержание мифов составляет не только деяние предков, но и поступки реальных героев, совершивших нечто исключительное. Вместе с возникновением веры в демонов и духов начинают создаваться религиозные мифы. Древнейшие памятники искусства свидетельствуют о мифологическом отношении человека к природе. В своем стремлении к овладению силами природы человек создал аппарат магии. В его основе лежит принцип аналогии – вера в получение власти над предметом через овладение его образом. Первобытная охотничья магия направлена на овладение зверем, ее цель – удачная охота. Центром магических обрядов в этом случае является изображение животного. Поскольку изображение воспринимается как реальность, изображенное животное – как настоящее, то и действия, совершаемые с изображением, мыслятся как происходящие в действительности. Принцип, на котором основана первобытная магия, лежит в основе распространенного у всех народов колдовства. Первыми магическими изображениями можно считать отпечатки рук на стенах пещер и камнях. Это сознательно оставленный знак присутствия. Позже он станет знаком обладания. Наряду с охотничьей магией и в связи с ней существует культ плодородия, выражающийся в разных формах эротической магии. Религиозное или символическое изображение женщины, женского начала, которое встречается в первобытном искусстве Европы, Азии, Африки, в композициях, изображающих охоту, занимает важное место в обрядах, направленных на размножение тех видов животных и растений, которые необходимы для питания. Исследования показали, что большинство женских статуэток было помещено в специально отведенном месте недалеко от очага.

Изображение людей в звериных масках. Рисунки эти свидетельствуют о том, что магическое переодевание человека, маскировка, были существенной частью как самой охоты, так и связанной с ней магией. Магические обряды, где часто фигурировали перевоплощенные в зверя персонажи, возможно были также связаны с какими – то мифологическими героями, имеющими облик животного. Различные обряды, куда включались танцы, театрализованные представления имели цель привлечь зверя, овладеть им или усилить его плодовитость.

В современном традиционном искусстве, так же как в первобытном, искусство служит универсальным орудием магии, выполняя в то же время более широкую – религиозную функцию. Наскальные изображения дождевого быка бушменов, австралийского Вонжины, символические знаки догонов, статуи предков, маски и фетиши, украшение утвари, живопись на коре – все это и многое другое имеет специальное культовое назначение. Все играет важную роль в обрядах, имеющих целью обеспечить военную победу, хороший урожай, удачную охоту или рыбную ловлю, предохранить от болезней и т.п.

Связь искусства с религией, которая обнаруживается уже в эпоху палеолита и прослеживается вплоть до современной эпохи, явилась причиной проявления теории, согласно которой искусство выводится из религии: «религия – мать искусства». Однако синкретический характер первобытной культуры и специфические формы первобытного искусства дают основание предполагать, что еще до того, как сформировались религиозные представления, искусство уже частично выполняло те функции, которые только позднее составят определенные аспекты магико – религиозной деятельности. Искусство появилось и было уже достаточно развито, когда религиозные представления только зарождались. Более того, имеется достаточно оснований предполагать, что именно развитие изобразительной деятельности стимулировало появление таких ранних культов, как охотничья магия. Объективное же существование религии немыслимо вне искусства. Все основные религиозные культы и обряды везде и во все времена были тесно связаны с различными видами искусства. От древнейших форм традиционных обрядов, в которых используется скульптура и живопись (маски, статуи, нательные росписи и тату, рисунки на земле, наскальная живопись и т.д.) , музыка, пение, речитатив, и где весь комплекс в целом представляет собой особый род театрализованного действия, до современной церкви, являющей настоящий синтез строго канонизированного искусства, - все настолько пронизано искусством, что в этих коллективных действиях практически невозможно отличить религиозный экстаз от того, который вызывается собственно ритмами живописи, пластики, музыки, пения.

Специфической чертой первобытной культуры является синкретизм (слитность, нерасчлененность) когда формы сознания, хозяйственные занятия, общественная жизнь, искусство не отделялись и не противопоставлялись друг другу.

Любой вид деятельности содержал в себе другие виды. Например, в охоте были соединены - технологические приемы изготовления оружия, стихийные научные знания, о привычках животных, социальных связях, которые выражались в организации охоты.

Индивидуальные, коллективные связи, религиозные представления, - магические действия по обеспечению успеха. Они, в свою очередь, включали элементы художественной культуры - песни, танцы, живопись. Именно в результате такого синкретизма характеристика первобытной культуры предусматривает целостное рассмотрение материальной и духовной культуры, четкое осознание условности такого распределения.

В этом направлении пошел в объяснении явлений первобытного синкретического искусства Г.В.Плеханов, широко использовавший труд Бюхера «Работа и ритм». Справедливо и убедительно опровергая положения Бюхера о том, что игра старше труда и искусство старше производства полезных предметов, Г.В.Плеханов раскрывает тесную связь первобытного искусства-игры с трудовой деятельностью доклассового человека и с его верованиями, обусловленными этой деятельностью. В этом - несомненная ценность работы Г.В.Плеханова в данном направлении.

Иное освещение явление синкретизм получает в трудах основоположника яфетической теории Н.Я.Марра. Признавая древнейшей формой человеческой речи язык движений и жестов («ручной или линейный язык»), академик Марр связывает происхождение речи звуковой, наряду с происхождением трех искусств - пляски, пения и музыки, - с магическими действиями, почитавшимися необходимыми для успеха производства и сопровождавшими тот или иной коллективный трудовой процесс.

Так в концепции акад. Марра синкретизм теряет узко эстетический характер, связываясь с определенным периодом в развитии человеческого общества, форм производства и первобытного мышления.

Проблема синкретизма разработана еще далеко недостаточно. Свое окончательное разрешение она может получить лишь на основе марксистско-ленинского истолкования как процесса возникновения синкретического искусства в доклассовом обществе, так и процесса его диференциации в условиях общественных отношений классового общества.

Миф – это продукт донаучного мышления. Он порожден человеческими слабостями, страхами, недостаточностью знаний о мире и явлениях природы. Просветители были убеждены, что по мере утверждения науки, новых знаний о мире, миф в конечном итоге будет окончательно вытеснен из культуры и мировоззрения человека: «человек поумнеет и не будет более ничего выдумывать». То есть миф – явление культуры, присущее только первобытному мышлению и на современном этапе практически отсутствует – таковы взгляды представителей первой концепции.

Основные хар-ки мифологического сознания как отражающем суть первобытной культуры:

1) Это такой вид сознания, при котором преобладает чувственное, эмоционально-образное восприятие мира. Первобытный человек как представитель типичного мифологического сознания в большей мере не объясняет мир, а переживает его.

2) Человек мифологического сознания не выделяет себя из какой-либо общности – природы, общества, Космоса. Человек в этой системе измерения всегда лишь часть природы или даже часть божества.

3) Однородность и единство всего сущего в мифологическом сознании обеспечивается восприятием всего, что существует, как живого, одушевленного. Для первобытного человека нет ничего мертвого, все обладает жизнью, душою.

4) В мифологическом сознании предмет и его свойства, и его образ слиты воедино. Человек сам по себе не существует, ничего не значит. Имя, вещь, черты характера, поступки, социальные роли слиты с самою сущностью человека. Представление о предмете и сам по себе предмет действительно неразрывны.

5) Мифологическое сознание – это не теоретическое построение, не объяснение мира, а в большей мере практическое, поведенческое, активное состояние человеческого существования. Миф обязательно реализует себя через ритуал и магию. Ритуал призван воспроизвести, восстановить миф на практике. Миф становится живой осязаемой реальностью именно благодаря ритуалу.

6) Магия же дает первобытному обществу и человеку ощущение материальной связи с духами, духовным миром. Некоторые культурологи называют магию праобразом, источником науки и техники. Действительно, магия – это не столько верование, сколько сами обрядовые действия, направленные на мир или людей с целью сверхъестественного воздействия на них, причем в достаточно узких, практических целях. Благодаря феномену магии становится понятно, что обожествлению природы в первобытном обществе нет границ. Магия-ни что иное, как первая попытка людей практически, в своих бытовых (врачебных, промысловых, военных) целях использовать законы природы.

Мифологическое сознание посредством всех указанных верований создавало у человека ощущение целостности и гармонии бытия, всему придавало сверхзначимый глубокий смысл. Вот почему многие отмечают одну из главных особенностей мифа: миф – это смыслообразующее начало культуры, это образное, наглядное воплощение духовного уровня бытия, т. е. адаптация духовного мира к условиям человеческого восприятия.

Мифология как мировоззренческая основа культуры Древности.

Исходным пунктом эволюции религии была магия :

• Хозяйственная (вызывание дождя)
• Лечебная (белая)
• Вредоносная (чёрная)

Иной формой общественного сознания первобытного человека была мифология как способ понимания природной и социальной действительности.

Мифология - исторически первая форма духовной культуры. Она возникает на самой ранней стадии общественного развития. Тогда человечество в форме мифов, т. е. сказаний, преданий пыталось дать ответ на все волнующие людей вопросы. Миф упорядочивает в сознании мир, превращает хаос в космос и тем самым создает возможность постижения мира, представляет его в простой и доступной форме. Миф, как он существовал в первобытной общине, - это не история, которую рассказывают, а реальность, которой живут.

Миф утверждал сверхличные ценности, отсюда и архетипы (т.е. общечеловеческие символы), выражающие объективные представления (мир – вселенная, мать-земля, священный род, герой, старец-мудрец). Пример: Дж. Толкиен и его арехтипы Воина, Мудреца, Врага, Сокровища.

Виды мифов (мифы о):

• космологические мифы (про устройство мироздания, возникновению наиболее важных явлений природы, животных и людей)
• различные стадии жизни людей, тайны рождения и смерти
• достижения людей: добывание огня, изобретение ремесел, развитии земледелия…

Основные виды мифологии – ещё одна классификация мифов:

• Космологические
• Этнологические (происхождение людей и животных)
• О культурном герое (Осирис, Прометей, Христос)

Мифы космологические

А) мифы о генезисе Вселенной (о происхождении)

Первоначально Вселенная представлялась в образе животных, но потом – в образе громадного человеческого организма (антропоморфное представление). Пример: скандинавская мифология, боги создают мир из тела убитого великана, где голова – небо, тело – земля, кровь – море.

Б) мифы о структуре Вселенной

Вселенная – сооружение их трёх миров, скреплённое осью мира.

Пример: “Слово о полку Игореве” орёл – небо, белка – средний мир, волк – преисподняя.

Ось мира в виде:

• Дерева. Под мировым деревом рождались первые люди. (Пример: Зевс был вскормлен козой у дерева)
• Горы. (Пример: в мифах Древней Индии – священная гора Меру)
• Змей/лестница/спираль.

Ось мира и прообразы змея, горы и мирового древа – центральные образы Библии (Пример: ковчег Ноя пристал к горе Арарат после потопа).

Черты мифа:

· отождествление субъективной и объективной реальности. Мифологические образы понимаются как реально существующие. Т.е. миф основан на таком породнении человека с миром, когда человек воспринимает явления природы как одушевленные существа.

· Мифологическое постижение мира носит эмоционально-чувственный характер. Коллективные представления формируются не на основе логического анализа, а на обобщении опыта.

· два аспекта в мифе - диахронический (рассказ о прошлом) и синхронический (отношение настоящего и будущего). С помощью мифа прошлое связывалось с настоящим и будущим.

Роль мифологии:

• Мифы утверждали принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживали и санкционировали определенные нормы поведения - были важными стабилизаторами общественной жизни.
• Устанавливали гармонию между миром и человеком, природой и обществом, обществом и индивидом и таким образом обеспечивали внутреннее согласие человеческой жизни.

Мифология и обряд. Мифологическое мироощущение выражается не только в повествованиях, но и в действиях (обрядах). Миф и обряд составляли единое целое. Миф - это рассказ, описывающий тот или иной обряд, объясняющий его происхождение и зачем его совершать. Потом миф отделился от обряда. Пример: мифология древних греков, представленная в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера. На базе мифологии формируется героический эпос, легенды, исторические предания, сказки. Мифологическая подпочва сохраняется и в более позднем «классическом эпосе». Через сказку и героический эпос с мифологией оказывается связанной и художественная литература.

Мифология и религия. На самых ранних стадиях развития общества мифология и религия составляли единое целое. Религия на ранних стадиях развития не знает разделения мира на естественный и сверхъестественный. Это разделение появляется лишь на относительно высокой стадии развития религии. Разделение мира на два уровня (естественный и сверхъестественный) присуще и мифологии на довольно высокой стадии развития. Основное различие: культовая система, т. е. система обрядовых действий. И потому всякий миф становится религиозным в той мере, в какой он включается в культовую систему.
Миф жив! Миф рождается и господствует в культуре на стадии архаичного сознания. Но с развитием рефлекторного сознания полностью не уходит со сцены не только в виде сказок и литературных произведений, но периодически воспроизводится в культуре через социально мифологические конструкции. Например, немецкий нацизм возрождал и использовал древнегерманские языческие мифы, а также создавал разнообразные политические мифы. Исследования 3. Фрейда, Г. Юнга показывают, что в развитых обществах, перестав быть единственной и доминирующей формой культуры, миф не исчезает окончательно - он продолжает жить в бессознательных структурах человеческой психики в форме архетипов.

Миф и сказка. Основная функция мифа - объяснительная. Основная функция сказки - развлекательная и морализаторская.

Появляется понятие микрокосма – замкнутой и целостной системы, образованной телом и душой человека и являющейся зеркальным отражением Вселенной.

21) Своеобразные черты культуры ранней цивилизации (на конкретном примере).

На примере Древней Индии.

К наиболее ярким чертам древнеиндийской культуры можно отнести:

Чрезвычайный консерватизм (на протяжении тысячелетий строились одни и те же дома, прокладывались одни и те же улицы, существовала одна и та же письменность и т. п.);

Чрезвычайную религиозность, представление о реинкарнации, т. е. посмертном перевоплощении.

Тяжелые климатические условия: удушающая жара, сменяющаяся сезонами дождей, буйство растительности, постоянное наступление джунглей на крестьянские посевы, изобилие опасных хищников и ядовитых змей рождали у индуса чувство униженности перед силами природы и их грозными богами.

Во II тыс. до н э. здесь возникла строгая, замкнутая сословно-кастовая система, согласно которой люди неравны не только перед обществом, но и перед богами. Понятие прав и обязанностей применялось не к человеку вообще, а к представителю той или иной касты. Такая ограниченность человеческого существования и жесткая иерархия каст создавали предпосылки для своеобразного понимания жизни в ее связи со смертью. Правильная жизнь воспринималась как условие того, что после смерти человек вновь мог родиться в уже более высокой касте, а за глупую, никчемную жизнь мог быть наказан рождением в образе какого-нибудь животного, насекомого или растения. Следовательно, жизнь – награда или наказание, а смерть - избавление от страданий или же их умножение.

Подобные представления породили у древних индусов стремление к анализу, осмыслению каждого поступка. В мире, как и в жизни человека, нет ничего случайного, что не было бы предопределено его кармой. Карма – cложное и очень важное понятие в индийской культуре. Карма – это сумма совершенных всяким живым существом поступков и их последствий, которые определяют характер его нового рождения, т. е дальнейшего существования. Неудивительно, что главным стремлением человека становится желание освободиться, вырваться из пут вечной реинкарнации, череды жизни и смерти.

Плодом этих духовных исканий становится буддизм. Его основоположник Будда (Сиддхартха Гаутама). Свое кредо Будда изложил в так называемой Бенаресской проповеди. Там он говорит, что жизнь есть страдание. Рождение и старение, болезнь и смерть, разлука с любимым и союз с нелюбимым, недостигнутая цель и неудовлетворенное желание – это страдание. За путем к уничтожению страданий лежит полное освобождение – нирвана(угасание, затухание).

Будда учил, что существуют две крайности жизни. Одна – жизнь наслаждений, похоти и удовольствий – это недостойная, низменная жизнь. Другая – жизнь аскета, добровольных страданий, она тоже низменная. Совершенный человек выбирает средний путь – путь, который открывает глаза и ум, который ведет к покою, к познанию, к нирване. Учение Будды глубоко нравственно. Он призывает ориентироваться на четыре нормы поведения: предотвращать зло, пресекать зло, способствовать возникновению добра, поддерживать добро.

Синкретизм

Синкретизм

СИНКРЕТИЗМ - в широком смысле этого слова - нерасчлененность различных видов культурного творчества, свойственная ранним стадиям его развития. Чаще всего однако термин этот применяется к области искусства, к фактам исторического развития музыки, танца, драмы и поэзии. В определении А.Н.Веселовского С. - «сочетание ритмованных, орхестических движений с песней-музыкой и элементами слова».
Изучение явлений С. чрезвычайно важно для разрешения вопросов происхождения и исторического развития искусств. Самое понятие «С.» было выдвинуто в науке в противовес абстрактно-теоретическим решениям проблемы происхождения поэтических родов (лирики, эпоса и драмы) в их якобы последовательном возникновении. С точки зрения теории С. одинаково ошибочно как построение Гегеля, утверждавшего последовательность: эпос - лирика - драма, так и построения Ж.П.Рихтера, Бенара и др., считавших изначальной формой лирику. С середины XIXв. эти построения все больше уступают место теории С., развитие к-рой несомненно тесно связано с успехами буржуазного эволюционизма. Уже Каррьер, в основном придерживавшийся схемы Гегеля, склонялся к мысли о первоначальной нерасчлененности поэтических родов. Соответствующие положения высказывал и Г.Спенсер. Идея С. затрагивается целым рядом авторов и наконец с полной определенностью формулируется Шерером, который однако не развивает ее сколько-нибудь широко в отношении к поэзии. Задачу исчерпывающего изучения явлений С. и уяснения путей диференциации поэтических родов поставил перед собою А.Н.Веселовский (см.), в трудах к-рого (преимущественно в «Трех главах из исторической поэтики») теория С. получила наиболее яркую и развитую (для домарксистского литературоведения) разработку, обоснованную огромным фактическим материалом.
В построении А.Н.Веселовского теория С. в основном сводится к следующему: в период своего зарождения поэзия не только не была диференцирована по родам (лирика, эпос, драма), но и сама вообще представляла далеко не основной элемент более сложного синкретического целого: ведущую роль в этом синкретическом искусстве играла пляска - «ритмованные орхестические движения в сопровождении песни-музыки». Текст песен первоначально импровизировался. Эти синкретические действия значимы были не столько смыслом, сколько ритмом: порою пели и без слов, а ритм отбивался на барабане, нередко слова коверкались и искажались в угоду ритму. Лишь позднее, на основе усложнения духовных и материальных интересов и соответствующего развития языка «восклицание и незначущая фраза, повторяющиеся без разбора и понимания, как опора напева, обратятся в нечто более цельное, в действительный текст, эмбрион поэтического». Первоначально это развитие текста шло за счет импровизации запевалы, роль к-рого все больше возрастала. Запевала становится певцом, на долю хора остается лишь припев. Импровизация уступала место практике, к-рую мы можем назвать уже художественною. Но и при развитии текста этих синкретических произведений, пляска продолжает играть существенную роль. Хорическая песня-игра вовлекается в обряд, затем соединяется с определенными религиозными культами, на характере песенно-поэтического текста отражается развитие мифа. Впрочем Веселовский отмечает наличие вне обрядовых песен - маршевых песен, рабочих песен. Во всех этих явлениях - зачатки различных видов искусств: музыки, танца, поэзии. Художественная лирика обособилась позднее художественной эпики. Что касается драмы, то в этом вопросе А.Н.Веселовский решительно (и справедливо) отвергает старые представления о драме как синтезе эпоса и лирики. Драма идет непосредственно от синкретического действа. Дальнейшая эволюция поэтического искусства привела к отделению поэта от певца и диференциации языка поэзии и языка прозы (при наличии их взаимовлияний).
Во всем этом построении А.Н.Веселовского есть много верного. Прежде всего он обосновал огромным фактическим материалом идею историчности поэзии и поэтических родов в их содержании и форме. Не подлежат сомнению факты С., привлеченные А.Н.Веселовским. При всем этом в целом построение А.Н.Веселовского не может быть принято марксистско-ленинским литературоведением. Прежде всего при наличии некоторых отдельных (часто верных) замечаний о связи развития поэтических форм с социальным процессом А.Н.Веселовский трактует проблему С. в целом изолированно, идеалистически. Не рассматривая синкретическое искусство как форму идеологии, Веселовский неизбежно суживает область С. до явлений лишь искусства, лишь художественного творчества. Отсюда не только целый ряд «белых мест» в схеме Веселовского, но и общий эмпирический характер всего построения, при к-ром социальное толкование анализируемых явлений не идет далее ссылок на сословно-профессиональные и т.п. моменты. Вне поля зрения Веселовского остаются, по существу, вопросы об отношении искусства (в его начальных стадиях) к развитию языка, к мифотворчеству, недостаточно полно и глубоко рассматривается связь искусства с обрядом, лишь вскользь говорится о столь существенном явлении, как трудовые песни и т.д. Между тем, С. объемлет самые различные стороны культуры доклассового общества, отнюдь не ограничиваясь только формами художественного творчества. Учитывая это, возможно предположить, что путь развития поэтических родов из синкретических «ритмованных, орхестических движений с песней-музыкой и элементами слова» - не единственный. Не случайно А.Н.Веселовский смазывает вопрос о значении для начальной истории эпоса устных прозаических преданий: вскользь упоминая о них, он не может найти для них места в своей схеме. Учесть и объяснить явления С. во всей их полноте можно, лишь раскрыв социально-трудовую основу первобытной культуры и разнообразные связи, соединяющие художественное творчество первобытного человека с его трудовой деятельностью.
В этом направлении пошел в объяснении явлений первобытного синкретического искусства Г.В.Плеханов, широко использовавший труд Бюхера «Работа и ритм», но в то же время и полемизировавший с автором этого исследования. Справедливо и убедительно опровергая положения Бюхера о том, что игра старше труда и искусство старше производства полезных предметов, Г.В.Плеханов раскрывает тесную связь первобытного искусства-игры с трудовой деятельностью доклассового человека и с его верованиями, обусловленными этой деятельностью. В этом - несомненная ценность работы Г.В.Плеханова в данном направлении (см. преимущественно его «Письма без адреса»). Однако при всей ценности работы Г.В.Плеханова, при наличии в ней материалистического ядра она страдает пороками, свойственными методологии Плеханова. В ней проявляется не до конца преодоленный биологизм (напр. подражание в плясках движениям животных объясняется «удовольствием», испытываемым первобытным человеком от разрядки энергии при воспроизведении своих охотничьих движений). Здесь же - корень плехановской теории искусства-игры, опирающейся на ошибочное истолкование явлений синкретической связи искусства и игры в культуре «первобытного» человека (частично остающейся и в играх высококультурных народностей). Конечно синкретизм искусства и игры имеет место на определенных стадиях развития культуры, но это - именно связь, но не тождество: то и другое представляет собою различные формы показа действительности, - игра - подражательное воспроизведение, искусство - идейно-образное отражение. Иное освещение явление С. получает в трудах основоположника яфетической теории (см.) - акад. Н.Я.Марра. Признавая древнейшей формой человеческой речи язык движений и жестов («ручной или линейный язык»), акад. Марр связывает происхождение речи звуковой, наряду с происхождением трех искусств - пляски, пения и музыки, - с магическими действиями, почитавшимися необходимыми для успеха производства и сопровождавшими тот или иной коллективный трудовой процесс («Яфетическая теория», стр.98 и др.). Так. обр. С., согласно указаниям акад. Марра, включал и слово («эпос»), «дальнейшее же оформление зачаточного звукового языка и развитие в смысле форм зависело от форм общественности, а в смысле значений от общественного мировоззрения, сначала космического, потом племенного, сословного, классового и т.п.» («К происхождению языка»). Так в концепции акад. Марра С. теряет узко эстетический характер, связываясь с определенным периодом в развитии человеческого общества, форм производства и первобытного мышления.
Проблема С. разработана еще далеко недостаточно. Свое окончательное разрешение она может получить лишь на основе марксистско-ленинского истолкования как процесса возникновения синкретического искусства в доклассовом обществе, так и процесса его диференциации в условиях общественных отношений классового общества (см. Роды поэтические , Драма , Лирика , Эпос , Обрядовая поэзия).

Литературная энциклопедия. - В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература . Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929-1939 .

Синкретизм

СИНКРЕТИЗМ поэтических форм. Термин этот введен покойным академиком А. Н. Веселовским, поколебавшим до него господствовавшую теорию о ступенчатом развитии поэтических форм. На основании преемственности в развитии поэтических форм в древней Греции, выразившейся в том, что поэмы Гомера и Гезиода предшествовали лирике Архилоха и Тиртея, а последняя предшествовала драмам Эсхила и Софокла, ученые исследователи полагали, что тот порядок развития форм, который заложен в Греции, приложим к литературам всех других народностей. Но после того, как привлечен был к изучению фольклор некультурных народов, и самые поэмы, приписываемые Гомеру, подверглись более детальному изучению, оказалось, что и до Гомера существовали певцы. В «Одиссее» упоминается Демодок и Фамир. Есть указание у греческих прозаиков и философов о том, что до Гомера различные певцы слагали песни-гимны в честь Аполлона, а гимн уже преимущественно лирическое произведение. Гораздо более открылось данных для решения вопроса о первичной форме поэтического произведения изучение творчества некультурных народов, при чем оказалось, что поэтическому произведению у многих народов предшествует песня без слов, состоящая из одних междометных восклицаний (см. Глоссолалия), каждый раз заново создаваемых и строго подчиненных своеобразному ритму. Песня эта связывалась с действиями и обрядом, воспроизводящим разного рода деятельность, характерную для первобытного или некультурного человека и объясняемую условиями его жизни. Действие это, или обряд носило мимический характер. Происходило подражание охоте на животных, на буйволов, боа, слонов и т. п., изображалась в пантомимах жизнь, голос и движения тех животных, которые были приручены или не приручены человеком. У земледельческих племен воспроизводились в игре сеяние зерна, жатва его, молотьба, размол и т. д. Враждебные столкновения с другими племенами находили для себя отголосок также в особых воинственных играх-действиях, копирующих войну со всеми ее последствиями. Все эти игры-действия, или обряды, как их называет Веселовский, требовали для себя целой группы или даже нескольких групп действующих лиц. Исполнителями в большинстве случаев были мужчины, а зрителями, но также активными, были женщины. Игра и действие выражались в пляске, мимике и разных телодвижениях, сообразно содержанию действия. Женщины, а также и другие зрители, смотря по ходу игры, отбивали такт ладошами или ударными инструментами в роде барабана. Это примитивное дирижерство вносило в игру стройность и порядок. Тактовые удары, собразно с ходом игры, разнообразились. Отсюда мы делаем тот вывод, что ритм предшествовал метру, потому что такая сложная игра, о которой мы только что сказали, не может допускать одномерного метра. В наиболее патетических местах зрители выражали криками свое одобрение или неодобрение. Таким образом мы видим, что в примитивной игре диалог и действие, то, что относится к форме драмы, выражалось мимикой и пляской, а лирика - междометиями. Эпос в смысле рассказа также передавался различными телодвижениями. Некоторые из этих игр, в особенности у земледельческих племен, были приурочены к известному времени года, и самые игры были календарными. На следующей ступени появляются игры, связанные с мелодией, благодаря замене ударных инструментов струнными и духовыми. Мелодия должна была возникнуть вследствие ослабления в игре аффективности, благодаря частому повторению ее. Самое содержание игры могло постепенно видоизменяться вследствие изменяющихся условий жизни. Мелодия при отсутствии музыкальных инструментов, а также при совместной работе, выражалась вокальными средствами, голосом в пении. И здесь слова часто не имеют никакого отношения к содержанию обряда: один и тот же текст, но в различной мелодии, поддерживает, самые разнообразные игры и работы. Наконец, на последней ступени в развитии синкретической игры появляется песня с содержанием, раскрывающим смысл игры. Из участвующих лиц выделяется запевало-поэт, импровизирующий ход развертывающейся игры. Роль запевалы-певца была таким образом ролью либреттиста. Особо патетические места песни либреттиста подхватывались зрителями, из которых впоследствии выделился хор. Первый поэт был выразителем всей массы населения; он был племенной поэт, а потому личная оценка, свойственная индивидуальному творчеству, отсутствовала. Лирический элемент в этих импровизациях выражался весьма слабо, потому что поэт обязан был в своем творчестве сообразоваться с настроением толпы. Эпический элемент должен был сообразоваться с содержанием самих действий и поэтому отличаться устойчивостью. Драматический элемент мог развиваться при особых условиях, при дифференциации хора, каковая могла проявиться в воинственных обрядах, где по самому смыслу игры требовалось разделение участвующих на две группы, на два хора. Такая дифференциация появилась в свадебных песнях, где с одной стороны выступают родственники невесты, с другой - жениха, или же, как это видно из песни: «А мы просо сеяли, сеяли», в одном хоре участвуют девушки, в другом юноши. Естественно, что при выделении другого хора выделился и другой запевало. Таким образом, прежде дифференциации поэтических форм идет осложнение этого синкретизма.

Особо надо сказать о рабочих песнях. Труд от игры отличается тем, что в нем все движения должны быть соразмеренными и обусловленными тактом работы, требующим известного единообразия. При выделке каменных орудий, при толчении зерна в ступе, при ударах молота по наковальне и др. работах вырабатывается метр, как схема песни. Приведем в качестве примера одну русскую частоговорку:

Се́ю, ве́ю, се́ю, ве́ю

Се́ю, ве́ю бе́л лено́чек (2)

Бе́л лено́чек, бе́л лено́чек

Бе́л лено́чек во́ тыно́чек.. .

Здесь выдержан строгий хорей. При дифференциации и в особенности при расслоении населения на классы выделяются песни со своим специфическим содержанием. В песнях Ригведы с точностью воспроизводится весь процесс толчения и выжимания травы для приготовления индийскому божеству Индре сомы, особого опьяняющего напитка: «Хотя в каждом доме заведена ты, о ступочка, но все-таки звучи здесь всего веселее, подобно ударам в литавры победителя. И здесь, о, пестик, дует ветер в твое лицо; выжимай же Индре для напитка сому, о, ступка». Таким образом при разделении труда песни принимали более устойчивую форму и вместе с тем разнообразилось песенное содержание. Эти профессиональные песни в свою очередь входили в содержание обряда-игры и осложняли его.

Обряд при известных условиях переходил в культ. Эта эволюция обряда не вызывала прекращения самого обряда. Обряд продолжает свое существование наряду с культом. Синкретизм форм мог оставаться и в том и в другом случае; только получались две формы его: синкретизм 1) обрядовый и 2) культовой. Культ вырабатывался при эволюции религиозных верований. Культ не мог развиться при фешитизме, вследствие того, что фетиш был семейным божеством или даже божеством отдельного лица. Развивался культ только в тех случаях, когда вера в известное божество разделялась целым племенем или значительной группой его. Во многих случаях в самом обряде заключались уже особенности культа. Игры, изображающие поклонение какому-либо животному после удачной охоты на него, напр., поклонение туше медведя у сибирских инородцев, связанное с прославлением его и умилостивлением, уже недалеки от культа, но они не самый культ, а переходная ступень к нему. Самое важное в культе - это таинственность и непонятность некоторых действий и устойчивость песенного текста, переходящего в религиозные формулы и, наконец, большая детализация действий при меньшем содержании отдельного религиозного сюжета сравнительно с обрядом. А самое важное в культе - это сочетание действий с определенным словесным текстом. Здесь равное значение имеют мелодия и слово. Поэтому является естественным вопрос, почему культ перестал довольствоваться одними междометиями и потребовал для дальнейшей своей жизни словесной оболочки? Во французской и немецкой народной поэзии некоторые произведения выполняются при посредстве сказа, излагаемого прозой, и пения, излагаемого стихом (singen und sagen, dire et chanter). Проза обычно предшествует стиху, и в ней то же содержание, что и в стихе. Те же особенности встречаются и у некультурных народов, напр., у киргиз и якутов. На основании этого мы вправе сделать заключение о том, что тожественный прозаический текст, предшествующий стихотворному, появился вследствие стремления полнее и точное ознакомить с текстом стихотворным и ранее бывшим песенным, потому что песенный текст не всегда уловим для слуха. При обрядовом исполнении различных сюжетов мимика и действие не всегда могли быть понятными, вследствие осложнения обряда новыми деталями и вследствие пережитка в обряде действий, потерявших свое значение в условиях новой жизни. Прекрасным примером, иллюстрирующим наше положение являются многие русские заговоры, в которых те действия, которые должны быть выполняемы, в заговоре находят описание в словесной форме: умоюсь, оботрусь чистым полотенцем, перекрещусь, выйду на восток, на все стороны поклонюсь и т. д.

Дифференциация синкретизма форм появляется очень рано еще до расслоения населения на разные классы. Но это отдельное существование различных поэтических форм имеет пока еще очень тесные границы и обусловливается различными явлениями семейной жизни. Прежде всего появляются заплачки, похоронные песни. Для восхваления умершего и для выражения чувства горя по поводу его смерти требуется некоторая талантливость. Отсюда, естественное обращение родственников умершего, если в их среде нет талантливых исполнительных песенного обряда, к посторонним опытным лицам. Таким образом возникают у различных народов профессиональные плакальщицы, а у нас плачеи. Благодаря этим профессиональным плакальщицам, их общению между собою появляется своего рода литературная школа, вырабатывающая свой стиль, свои приемы и свою схему похоронной песни. Таким образом одновременно с дифференциацией происходит интеграция песни в смысле развития в ней устойчивой формы. Похоронная песня по своему содержанию является лирико-эпическим произведением.

До разделения населения на классы певцы должны были воспевать в своих произведениях, связанных с обрядом, только те события и выражать те чувства, которые волновали всю массу населения, поэтому эпический и лирический элементы отличались своей схематичностью, общностью. С разделением на классы классовая психология отличается большею определенностью. Те события и чувства, которые не были интересны для одной части населения, становятся интересными для другой. При соперничестве между собою различных классов должна была вырабатываться своя классовая идеология. Это в своей совокупности, а также и многие другие условия выдвигали появление своих особых певцов, выразителей миросозерцания того класса, к которому принадлежал сам певец. Уже в «Илиаде» Гомера выводятся представители не только аристократии, но и демоса, народа. К таким надо причислить Терсита. И это во всяком случае была сильная личность, иначе Гомер не назвал бы его Презрительным, и поэтому мы причисляем его к идеологам своего класса. Песнь о Роланде, без сомнения, возникла в дружинной княжеской среде, так же, как и наше «Слово о полку Игореве»; былины о госте Терентьище, Ставре Годиновиче, Садке богатом госте вышли, из среды буржуазии. Те песни об Иване Грозном, в которых воспеваются симпатичные черты этого царя, вышли из народной, земской среды. Профессиональные певцы не были отчуждены от жизни других классов. Добрыня Никитич на свадьбу своей жены является к Владимиру скоморохом, особым профессиональным народным певцом, калики перехожие, представители странствующей религиозной Руси, находят приют у того же князя Владимира. Эти чуждые певцы для какого-либо класса могли быть действующими лицами при выполнении того или другого обряда, и содержание песни в обряде таким образом углублялось, вместе с тем вырабатывались и самые формы его. С углублением содержания и формы песня становилась интересною сама по себе помимо обряда, и она поэтому выделялась и получала особное существование. Таким образом из обряда выделяются лирико-эпические песни преимущественно воинственного содержания. Из культа с появлением жречества и углублением мифологии возникают религиозные песни тоже лирико-эпического содержания - гимны. При передаче лирико-эпической песни различным певцам и различным поколениям эффективность исчезает, и песня становится чисто эпической. Таковы наши былины, исторические и даже свадебные песни. Оторванная песня от обряда интегрируется со стороны формы и содержания, благодаря индивидуальному творчеству классовых певцов. Наряду с чисто эпической может существовать и песня лирико-эпическая. Таковы малороссийские думы и многие из наших духовных стихов.

Развитие новых форм в эпосе продолжается с развитием племенного сознания и с возникновением государственности. Лирико-эпическая песня на первых порах своего существования изображает какой-либо отдельный момент из жизни героя, имеющий с точки зрения образовывающейся народности важное значение. Образовывающееся государство, преследуя свои собственные интересы, сталкивается с интересами соседних племен и народностей. Вследствие этого возникают войны между соседними племенами. Выдвигаются в обоих враждебных лагерях свои герои. При условии продолжительности военных действий подвиги героев становятся разнообразными. По окончании военных действий эти подвиги их воспеваются различными певцами, при чем все группируется около одного главного, выдающегося героя. Та же поэтическая передача о важнейших моментах военных действий совершается и у враждебного племени. При возобновлении мирных сношений песни о той же войне переходят от одного племени к другому. Впоследствии все это циклизируется и объединяется, и таким образом возникает эпопея, или героичекая поэма. Троянскую войну воспевали и ахейцы, и троянцы. У ахейцев был выдвинут главным героем Ахиллес, а у троянцев - Гектор. Точно также из отдельных лирико-эпических песен, приуроченных к культу, слагается мифологическая эпопея, в роде «Теогонии» Гесиода.

Гораздо труднее указать путь образования сказки из того синкретизма поэтических форм, о котором у нас идет речь. Надо думать, что сказки по своему происхождению различны. Одни выделились из обряда. Таковыми можно считать сказки о животном эпосе. Другие могли развиваться независимо от обряда и культа в тесном кругу семьи и для семьи. В тех случаях, когда обряд воспроизводил охоту на различных животных, напр., на бизонов или тюленей, то участвующие в этом обряде маскировались в шкуры изображаемых животных, подражали их крику, движениям и т. п. Из действующих лиц обряда выделяются, о чем уже сказано, отдельные исполнители, певцы и рассказчики. Эти певцы или рассказчики в качестве профессионалов при удобном случае порознь или совместно с другим каким-либо певцом воспроизводят обряд, устраняя из него действия за невозможностью воспроизвести их, вследствие отсутствия той массы действующих лиц, которая требуется для обрядового выполнения сюжета; может устраняться вместе с тем и переряживание. Весь ход обряда передается таким образом в словесной форме. Отсюда животные говорят и становятся человекообразными, и таким образом сказка о животном эпосе уже зародилась. Дальнейший путь ее развития является уже простым. Такой же путь надо указать и для выделения из культа заговора, по крайней мере некоторых видов его. Заговор привнесен был из культа, но развивался вне культа для семьи и в семье, что видно из анализа заговоров. И здесь действие изображается очень часто в словесной форме за невозможностью его выполнить.

Пословицы и загадки выделились уже из готовых создавшихся форм - из сказок-песен, в новое время из басен и т. д. Пословица «битый небитого везет» заимствована из сказки о лисе и волке, «товчется як Марко по пеклу» (малор.) из сказки о Марке богатом, «свежо предание, а верится с трудом» из комедии Грибоедова «Горе от ума». На этом основании надо думать, что такие пословицы, как «повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить», «куда конь с копытом, туда и рак с клешней» и мн. др. являются обломками прежних сказочных сюжетов, дошедших до нас в разрушении. То же самое надо сказать о загадках и поговорках.

Подобно эпосу и лирика выделилась также из синкретизма. В обряде, предугадывающем ряд событий, имевшем целью подготовить племя к войне или охоте на животных, естественно, певец должен был так или иначе вызвать известное настроение среди участников. Это настроение, пока обряд был бессловесным, выражалось в криках, а когда обряд соединился с словесной формой, то соответствующими ему словесными патетическими восклицаниями, которые подхватывались всеми участниками хора, и которые образовывали припев - refrain, схематично выражающий в виде формулы эффективность всей группы участвующих лиц. На самой ранней стадии своего развития refrain состоит из повторения одного и того же слова или нескольких. В дальнейшем он осложняется фигурой психологического параллелизма. Пример повторения из военной песни отонисов: «Веселитесь же вместе со мной, дорогие друзья, веселитесь дети, и ступайте на поле битвы; будьте веселы и радостны посреди этих щитов, цветов кровавой сечи» (Летурно. Литер, развитие. Стр. 109). Пример психологического параллелизма: «Из Волхова воды не вылити, в Новегороде людей не выбити». Refrain наиболее яркий по своей выразительности часто отрывается от своей песни и переходит в другую, изменяя иногда и самое содержание другой песни, примеры чего мы можем видеть во многих русских песнях. С появлением двух певцов в хоре лирический элемент песни становится более заметным вследствие диалогического развития самой песни. Отсюда является характерная для лирики строфичность. Итак, форма лирики предопределяется повторениями, параллелизмом, т. е. сравнением внутреннего мира человека с внешним, и строфичностью. С появлением классовой поэзии лиричность еще более развивается вследствие резкого разделения интересов одного класса от другого, и таким образом возникает гномическая, поучительная лирика и сатирическая, а вместе с этим естественно различаются и формы ее.

На первых порах поэтические произведения синкретической формы отличаются целесообразностью своего содержания, т. е. утилитарным своим характером. Обряд и культ всегда преследуют какие-либо цели.

Культ умилостивляет божество, обряд подготовляет к битве или охоте. После того, как обряд и культ потеряют свою цель, они естественно переходят в драму с ее разветвлениями. Этому переходу содействует появление профессиональных исполнителей сначала певцов, а потом скоморохов в качестве артистов своего дела.

Ив. Лысков. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. / Под редакцией Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. - М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель , 1925

Синкретизм первобытного искусства: единство по всем статьям

Когда говорят о синкретизме в искусстве, то подразумевают слитность и взаимопроникновение различных свойств, качеств и объектов, которые зачастую обладают разными, а то и противоположными характеристиками. И в этом плане первобытное искусство является не просто примером синкретизма в искусстве, оно представляет собой эталон – потому что искусство никогда не было более синкретичным, нежели в эпоху «юности человечества».

Единство образа и предмета

Синкретизм первобытного искусства представляет собой феномен, который очень трудно разделить на составляющие и такое деление будет весьма условным – так как в этом искусстве единство охватывает все составляющие, все факторы, все средства и все образы. Но если попытаться обозначить основные векторы, то следует назвать, конечно, единство художественного образа и изображаемого предмета, существа. Любое изображение для первобытного человека не являлось произведением искусства – оно было живым. Это проявляется, прежде всего, в технических особенностях создания того или иного произведения. Если берётся кость или камень для создания миниатюрной скульптуры, то исходный материал подбирается такой формы, которая максимально соответствует конечному образу. Кость или камень по своей форме должны напоминать изображаемое существо, оно как будто «спит» внутри материала, а человек должен лишь немного помочь ему своей художественной обработкой, чтобы этот образ стал нагляднее. Если на стенах пещеры изображается животное, то рельеф поверхности повторяет природные изгибы этого существа.

Но на этом единство образа и предмета не заканчивается, но переходит на более глубокий и сложный уровень. Это единство означает неразрывную связь в сознании первобытного человека между изображением, к примеру, мамонта, и самим мамонтом . Именно благодаря этой стороне синкретизма и развились первоначальные религиозные представления человечества, согласно которым воздействия на образ животного, на его изображение оказывает точно такое же или весьма сходное воздействие и на реального быка, оленя или кабана. Существуют находки, которые свидетельствуют, что к нарисованным туловищам медведей прикрепляли головы настоящих медведей – тем самым люди словно бы дополняли единую картину, и в их сознании не возникало противоречия между тем, что голова настоящая, а тело нарисовано.

Единство образа и мира

Другой аспект первобытного искусства заключается в единстве художественного образа и окружающего мира. И дело не только в том, что, раз человек считал изображённых животных почти что живыми, то и населённый ими мир отождествлял с искусственным. Синкретизм первобытного искусства ещё и в том, что для человека оно было точно таким же инструментом познания мира, как и практическая деятельность. Практика и искусство были неразделимы: точно так же, как при помощи охоты, наблюдения за животными, за природными явлениями, за небесными светилами, постройки жилищ, изготовления одежды и орудий человек познавал материальную часть мира, так при помощи искусства он старался сформулировать представление о мире в целом.

В это представление входили и понимание тех или иных закономерностей во взаимоотношениях природы и человека, человека и животных, одних природных явлений с другими. Кроме того, именно в искусстве, которое было неразличимо объединено с религией, первобытный человек старался сформировать представление о строении мироздания, о законах, по которым оно существует, о тех опасностях, которые могут грозить в нём человеку и о его месте в общей системе. Искусство было единственным способом выражения этих представлений, а благодаря своей неотделимости от религии оно становилось ещё и способом взаимодействия человека с миром. Первобытное искусство одновременно содержало в себе и способ познания мира, и сам мир, и способы выражения своих представлений о нём.

Единство образа и человека

Один из наиболее популярных вопросов, касающихся первобытного искусства, звучит примерно так: «Почему первобытные люди редко изображали самих себя, а когда изображали, не создавали портретов, хотя с художественной точки зрения были на это способны?». Проблема эта действительно одна из самых интересных в изучении первобытного искусства и является предметом спора учёных до сих пор. Первоначально предполагалось, что первобытные художники просто не могли нарисовать портрет, не владея перспективой, правильным соотнесением масштабов и так далее. Однако многочисленные примеры удивительных по красоте и точности изображений животных заставили задуматься: если художники могли выполнить такой тонкий рисунок быка, то могли и создать точный человеческий портрет, но не делали этого – почему?

Однозначного ответа нет. С точки зрения рассмотрения синкретизма первобытного искусства наиболее вероятным ответом представляется тот, согласно которому человеку не нужно было портретное сходство на изображениях. Он и так чувствовал собственное единство с образом человека на рисунке или в скульптуре, а функции таких изображений были чисто утилитарными – изобразить ту или иную сцену, которая должна или повториться в жизни, или быть напоминанием об определённых событиях. Возможно так же, что человек просто опасался придавать изображению индивидуальные черты – потому что он верил, что его образ и он сам это единое целое, а значит, если кто-то получит контроль над его образом, он сможет управлять и человеком. Эта черта первобытного сознания сохранялась вплоть до вполне цивилизованных времён: так, в Древнем Египте свято верили в то, что имя человека напрямую связано с ним и если совершить над именем определённые действия, можно навредить человеку или его душе. Так что первобытный человек не испытывал проблем с тем, чтобы ассоциировать себя с теми изображениями, на которых люди изображены подчас в виде почти что геометрических фигур.

Александр Бабицкий

syncretismus - соединение обществ) - сочетание или слияние «несопоставимых» образов мышления и взглядов, образующее условное единство.

Синкретизм в искусстве

Отрывок, характеризующий Синкретизм (искусство)

Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.

На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.