Реферат: Современная драматургия. Пьесы И.Вырыпаева Кислород, братьев Пресняковых Изображая жертву

Актуальность исследования обусловливается требованием изменения аппарата аналитического описания драмы, поскольку драма ХХ века отличается от античной, ренессансной, классической.

Новизна заключается в активизации авторского сознания в русской драме от рубежа ХIХ-ХХ вв. до наших дней, от «новой драмы», до новейшей.

Драма – это не только самый древний, но и самый традиционный род литературы. Считается, что основные принципы рецепции и интерпретации драматического текста можно применить к античной драме, и к «эпическому» театру Б. Брехта, и к экзистенциальной драме нравственного выбора, и к абсурдной пьесе.

Вместе с тем исследователи считают, что драма изменчива: в каждый исторический период она несет в себе определенный «дух времени», его нравственный нерв, изображает на сцене так называемое реальное время, имитирует «грамматическое настоящее», разворачивающееся в будущее.

Стало ясно, что законы рода, его теория, воспринятые со времен Аристотеля уже не соответствует новым процессам современной драматургии.

Понятие «современная драматургия» очень емкое и в хронологическом, и в эстетическом плане (реалистическая психологическая драма – А.Арбузов, В.Розов, А.Володин, А.Вампилов; драматургия «новой волны» - Л.Петрушевская, А. Галин, В. Арро, А. Казанцев; постперестроичная «новая драма» - Н.Коляда. М.Уварова, М. Арбатова, А. Шипенко)

Современную драматургию характеризует жанровое и стилевое многообразие. В 60-90-е годы отчетливо усилились публицистическое и философское начала, что отразилось в жанрово-стилистической структуре пьес. Так, во многих «политических» и «производственных» пьесах основу составляет диалог-диспут. Это пьесы-споры, апеллирующие к активности зрите­лей. Для них характерна конфликтная острота, сшибка противоположных сил и мнений. Именно в публицистической драме мы чаще встречаемся с героями активной жизненной позиции, героями-борцами, пусть не всегда побеждающими, с открытыми финалами, побуждающими зрителя к активной работе мысли, тревожащими гражданскую совесть («Диктатура совести» М. Шатрова, «Протокол одного заседания» и «Мы, нижеподписавшиеся» А. Гельмана).

Тяготение современного искусства к философскому осмыслению проблем века усилило интерес к жанру интеллектуальной драмы, пьесы-притчи. Условные приемы в современной философской пьесе многообразны. Это, например, «обработка» заимствованных книжных и легендарных сюжетов («Дом, который построил Свифт» Гр. Горина, «Не бросай огонь, Прометей!» М. Карима, «Мать Иисуса» А. Володина, «Седьмой подвиг Геракла» М. Рощина); исторические ретроспекции («Лунин, или Смерть Жака», «Беседы с Сократом» Э. Радзинского, «Царская охота» Л. Зорина). Подобные формы позволяют ставить проблемы вечные, к которым причастны и наши современники: Добро и Зло, Жизнь и Смерть, война и мир, предназначение человека в этом мире.

В постперестроечное время особенно активно идет обновление театрального и драматургического языка. Можно говорить о современных авангардистских тенденциях, о постмодернизме, об «альтернативном», «другом» искусстве, линия которого была оборвана еще в 20-е годы, и которое много десятилетий пребывало в подполье. С «перестройкой» театральный андеграунд не просто поднялся на поверхность, но и «узаконился», уравнялся в правах с официальным театром. Эта тенденция, конечно же, предъявляет новые требования к драме, требует обогащения ее нетрадиционными формами. О современных пьесах такого рода говорят как о пьесах с элементами абсурдизма, где нелепость человеческого существования уловлена живо и художественно, выводя историю к притче или острой метафоре. Один из самых распространенных моментов со­временного авангардного театра - восприятие мира как, сумасшедшего дома, «дурацкой жизни», где разорваны привычные связи, трагикомически одинаковы поступки, фантасмагоричныситуации. Этот мир населен людьми-фантомами, «придурками», оборотнями («Чудная баба» Н. Садур, «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» Вен. Ерофеева) В последней фабула разворачивается в советской психушке и может быть изложена в нескольких словах: алкоголика Гуревича в качество наказания помещают в дурдом, где он уже бывал раньше; там он, с одной стороны, встречает свою бывшую возлюбленную Наталью, с другой - вступает в конфликт с санитаром Борькой мордоворотом, который наказывает Гуревича уколом «сульфы»; чтобы предотвратить действие укола, Гуревич, не без помощи На тальи, ворует из ординаторской спирт; однако веселая пьянка впалате оканчивается горой трупов, т. к. спирт, украденный Гуревичем, оказался метиловым; в финале разъяренный Борька-мордоворот топчет ногами ослепшего, умирающего Гуревича. Однако этих событий явно недостаточно для пятиактной трагедии, в которой немаловажную роль играет упоминание о том, что события происходят в ночь накануне 1 мая, т.е. в Вальпургиеву ночь, а также прямо обыгрываются ассоциации с «Дон Жуаном» и «Каменным гостем»: вколов Гуревичу «сульфу», Борька-мордоворот приглашает его на ночную вечеринку с Натальей, на что Гуревич, с трудом шевеля разбитыми губами, отвечает, подобно статуе командора: «Приду...» На самом деле, трагедийный сюжет и конфликт пьесы разворачивается в пространстве языка. Вместо классицистского конфликта между долгом и чувством Ерофеев разворачивает свою трагедию вокруг конфликта между насилием и языком. Насилие безъязыко - оно утверждает свою реальность через боль жертвы. Чем больше жертв, чем сильнее боль, тем основательнее эта реальность. Реальность хаоса. Язык свободен, но он может противопоставить этой беспощадной реальности только свою иллюзорность, изменчивость, нематериальность: создаваемая Гуревичем утопия языкового карнавала неуязвима в своей беззащитности. Человек же в этой пьесе обречен на существование на границе языка и насилия (кто-то, конечно, как Борькa, однозначно связывает свою жизнь с властью насилия). Силой сознания Гуревич создает вокруг себя языковой карнавал, но его тело - а в психиатрической клинике и сознание тоже - продолжает страдать от реальнейших пыток. В сущности, так возрождается средневековый сюжет о тяжбе между душой и плотью. Но у Ерофеева и душа, и плоть обречены: не только реальность насилия стремится растоптать творца веселых языковых утопий, но и последовательная устремленность к свободе, прочь от химер так называемой реальности, тоже ведет к самоуничтожению. Вот почему «Вальпургиева ночь» - это все-таки трагедия, несмотря на обилие комических сцен и образов}.

Помимо Ерофеева постмодернистская драма представлена такими авторами, как Алексей Шипенко (p. 1961) Михаил Волохов (p. 1955), О.Мухина (пьесы «Таня-Таня», «Ю»), Евг.Гриш-совец («Как я съел собаку», «Одновременно»), а также Владимиром Сорокиным (пьесы «Пельмени», «Землянка», «Доверие», «Достоевский-trip», киносценарий «Москва» [в соавторстве с кинорежиссером Александром Зельдовичем]). Однако, пожалуй, есть только один писатель новой генерации, которому удалось построить свой театр как самостоятельное культурное явление - со своей целостной эстетикой, философией, своим самобытным драматургическим языком. Это - Нина Садур.

Ключом к фантасмагорическому театру Нины Садур (р. 1950) и ее художественной философии может стать пьеса «Чудная баба»(1982)1. В первой части пьесы («Поле») рядовая совслужащая Лидия Петровна, присланная с «группой товарищей» на уборку картофеля и заблудившаяся среди бесконечных пустынных полей, встречается с некой «тетенькой», которая поначалу производит впечатление слабоумной юродивой. Однако при дальнейшем знакомстве «тетенька» обнаруживает черты лешачихи (она «водит» отставшую от группы женщину), она равна Природе и Смерти (ее фамилия Убиенько), а сама себя определяет как «зло мира». Оче­видно, что в отличие от «деревенщиков» и других традиционалистов (Айтматова, Войновича и даже Алешковского), Садур не связывает с природным началом представления о «законе вечности», высшей истине жизни, противопоставленной лжи социальных законов и отношений. Ее «чудная баба» зловеща и опасна, обще ние с ней вызывает непонятную тоску и боль в сердце («как-то потянуло... неприятное чувство»). В сущности, этот персонаж воплощает мистическое знание о бездне хаоса, скрытой под оболочкой обыденного упорядоченного существования. «Чудная баба» Убиенько предлагает своей попутчице странное ритуальное испытание: «Расклад такой. Я - убегаю. Ты - догоняешь. Поймаешь - рай, не поймаешь - конец всему свету. Сечешь?» Неожиданно для себя Лидия Петровна соглашается на эти условия, но, в последний момент, уже догнав бабу, пугается ее угроз. В наказание за поражение «баба» срывает с земли весь «верхний слой» вместе с живущими на ней людьми и убеждает Лидию Петровну в том, что она осталась одна на всем свете и что вся ее нормальная жизнь - всего лишь муляж, созданный «тетенькой» для Лидиного спокойствия: «Как настоящие! Точь-в-точь! Не отличишь!»

Во второй части пьесы («Группа товарищей») Лидия Петровна признается своим сослуживцам в том, что после встречи с «поле­вой бабой» она действительно потеряла уверенность в том, что мир вокруг нее настоящий: «Даже в детях я сомневаюсь, понимаете? даже они теперь смущают и печалят мое сердце», - и далее, когда ее пытается поцеловать влюбленный в нее начальник отдела, она реагирует так: «Меня хочет поцеловать чучело. Макет, муляж Александра Ивановича... Вы даже меня не сможете уволить, потому, что вас нет, понимаете?» Самое поразительное, что сослуживцы, услышав признание Лидии Ивановны, неожиданно легко ей верят. Мистическое объяснение, предложенное «бабой», совпадает с внутренними ощущениями людей, пытающихся заслониться бытовыми заботами от безответного вопроса: «зачем мы живем?» Отсюда возникает главная проблема, которую пытаются решить все без исключения персонажи пьесы: как доказать, что ты живой? настоящий? Единственным заслуживающим внимания аргументом оказывается способность человека выйти за пределы своей привычной жизненной роли: «Только живой я могу выскочить из себя?» Но куда? Лидия Петровна «выскакивает» в безумие, но этот выход вряд ли приносит облегчение. В сущности, это выход в смерть - под вой сирены «скорой помощи» Лидия Петровна кричит: «Только мое, одно мое сердце остановилось. Я одна, только я лежу в сырой, глубокой земле, а мир цветет, счастливый, счастливый, живой!» Однако неспособность ни одного персонажа в пьесе (кроме «бабы», конечно) найти убедительные доказательства подлинности собственного бытия наполняет слова о «цветении мира» трагической иронией.

Завороженностъ красотой, даже если эта красота гибельна и рождена хаосом, даже если она влечет к катастрофе - и есть единственное возможное доказательство подлинности человеческого бытия, единственный доступный человеку способ «выскочить из себя» - иными словами, обрести свободу.

Первое, что бросается в глаза в пьесах современных авторов,- отсутствие масштабных событий. Среда обитания современных героев - преимущественно бытовая, «заземленная», «среди своих», вне морального поединка с положительным героем. В большой степени все сказанное имеет отношение к драматургии Л. Петрушевской. В ее пьесах ошеломляет парадоксальное несо­ответствие между словами, вынесенными в их название, - «Любовь», «Анданте», «Уроки музыки», «Квартира Коломбины» - и обыденностью, бездуховностью, цинизмом как нормой существования героев. Пьеса Л. Петрушевской «Три девушки в голубом» - одна из самых известных. Образ, вынесенный в название, ассоциируется с чем-то романтическим, возвышенным, «романсовым». Однако он никак не соотносится с тремя молодыми женщинами, связанными отдаленным родством и общим «наследством» - полуразвалившейся половиной дачного дома, где они вдруг, синхронно, решили провести лето вместе со своими детьми. Предмет обсуждения в пьесе - протекающая крыша: кому и за чей счет ее чинить. Быт в пьесе - плен, одушевленный властелин. В результате вырастает фантасмагорический мир, причем не столько из событий (их в пьесе как бы и нет), сколько исключительно из диалогов, где каждый слышит только себя.

Сегодня в драматургию пришло новое поколение, «новая волна». Группа молодых современных драматургов, которая уже определилась (Н. Коляда, А. Шипенко, М. Арбатова, М. Угаров, А. Железцов, О. Мухина, Е. Гремина и др.), по мнению театроведов, выражает новое мироощущение. Пьесы молодых авторов заставляют испытывать боль от «неприятности достоверности», но в то же время после «шоковой терапии», «черного реализма» перестроечной драматургии эти молодые не столько клеймят обстоятельства, уродующие человека, сколько всматриваются в страдания этого человека, заставляя его думать «на краю» о возможностях выживания, распрямления. В них звучит «надежды маленький оркестрик под управлением любви»..

Александр Вампилов

(1937-1972)

Мотив духовного падения в пьесе А.Вампилова «Утиная охота»

Цель урока:

1. Показать значение драматургии Вампилова для русской литературы, разобраться в художественных особенностях и идейном своеобразии пьесы «Утиная охота»
2. Воспитать в учащихся духовное начало, способствующее развитию гармоничной личности через понятия доброты, чуткости, человеколюбия.
3. Способствовать развитию речи, эстетических вкусов у учащихся.

Писать надо о том, от чего не
спится по ночам.
А. Вампилов

Ход урока

1. Вступительное слово учителя.

Театр! Как много значит слово
Для всех, кто был там много раз!
Как важно и порою ново
Бывает действие для нас!
Мы на спектаклях умираем,
С героем вместе слезы льем...
Хотя порой прекрасно знаем,
Что все печали ни о чем!

Забыв про возраст, неудачи,
Стремимся мы в чужую жизнь
И от чужого горя плачем,
С чужим успехом рвемся ввысь!
В спектаклях жизнь как на ладони,
И все откроется в конце:
Кто был злодеем, кто героем
С ужасной маской на лице.
Театр! Театр! Как много значат
Для нас порой твои слова!
И разве может быть иначе?
В театре жизнь всегда права!

Сегодня мы поведем разговор о русской драматургии ХХ века. Мы поговорим о творчестве писателя, именем которого названа целая эпоха русской драматургии – вампиловская драма.

2. Биографическая справка о писателе (заранее подготовленный ученик) .

3. Работа над теоретическим материалом.

В: Что такое драма?

В: Какие виды драмы вам известны? Распределите соответствие.

• Трагедия
• Драма
• Комедия

Воссоздает острые, неразрешимые конфликты и противоречия, в которые вовлечены исключительные личности; непримиримое столкновение враждующих сил, одна из борющихся сторон гибнет.

Изображение личности в ее драматических отношениях с обществом в тяжелых переживаниях. Возможно благополучное разрешение конфликта.

Воспроизводит в основном частную жизнь людей с целью осмеивания отсталого, отжившего.

В: Докажите, что пьеса «Утиная охота» драма, передав сюжет этого произведения.

Итак, герой пьесы находится в глубоком противоречии с жизнью.

4. Работа с текстом.

Перед вами таблица. Распределите в таблицу основные конфликтные моменты из жизни Зилова. (по группам)

Работа	Друзья	Любовь, жена	Родители
Инженер, но к службе интерес потерял. Способный, но деловой хватки не хватает. Проблем избегает. Девиз «Спихнуть – и делу конец». Он давным-давно «сгорел на работе»	Выполнить дома	Рядом – прекрасная женщина, но она одинока с ним. Все хорошее – позади, в настоящем – пустота, обман, разочарование. Можно доверять технике, но не ему. Однако боится потерять жену «Я тебя замучил!»	Давно не был, плохой сын. Отец, по его словам, старик-дурак. Смерть отца поражает «неожиданностью», но на похороны не торопится из-за свидания с девушкой.

В: Какая фраза из русской классической драмы синонимична девизу «Спихнуть – и делу конец»? («Горе от ума») .

В: Как вы думаете, какой картиной знаменитого художника можно проиллюстрировать отношения Зилова с родителями? (Рембрандт «Возвращение блудного сына»).

Значит, тема заблудившегося в жизни человека, «блудного» сына. Волнует не одно поколение.

В: В каких еще произведениях, известных вам, затрагивается эта тема?

В: В чем, по вашему мнению, трагедия героя? Почему он потерял поражение во всех сферах жизни?

В: Почему пьеса названа «Утиная охота»? (Охота для героя – очищение) .

Развитие речи. Письменно выразите свое мнение по проблеме «Быть или не быть, или вечный сюжет о блудном сыне»

Вывод. Тема, поднятая в пьесе, вечная, рассматривается в разных аспектах, но итог всегда одинаков: попытка изменить жизнь. Герои испытывают запоздалое раскаяние и начинают лучшую жизнь или заходят в тупик и пытаются свести счеты с жизнью. Поэтому вечными звучат гамлетовские вопросы.

Быть или не быть – таков вопрос;
Что благородней духом – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?

Вечным останется и творчество драматурга Вампилова, об этом свидетельствует всероссийский фестиваль современной драматургии им. А. Вампилова.

Домашнее задание.

1. Заполнить таблицу в разделе «Друзья»
2. Нарисовать афишу к спектаклю (или использовать устное словесное рисование)

Использованная литература

1. М.А. Черняк «Современная русская литература», Москва, Eksmo Education, 2007
2. М.Мещерякова «Литература в таблицах», Рольф Москва 2000
3. В.В. Агеносов «Русская литература ХХ века. 11 класс», издательский дом «Дрофа», Москва, 1999
4. Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий «Современная русская литература, 1950-1990 годы» , Москва, ACADEMA, 2003

Как и вся русская литература рубежа веков, драматургия отмечена духом эстетического плюрализма. В ней представлены реализм, модернизм, постмодернизм. В создании современной драматургии принимают участие представители разных поколений: наконец легализованные представители поствампиловской волны Петрушевская, Арбатова, Казанцев, создатели постмодернистской драмы Пригов, Сорокин, а также представители драматургии девяностых. Сумели к себе привлечь внимание драматурги Угаров, Гришковец, Драгунская, Михайлова, Слаповский, Курочкин и другие - целая плеяда интересных и разных авторов.

Ведущая тема современной драматургии - человек и общество. Современность в лицах отражает творчество драматургов-реалистов. Можно сослаться на такие произведения, как «Конкурс» Александра Галина, «Французские страсти на подмосковной даче» Разумовской, «Пробное интервью на тему свободы» Арбатовой и многие другие. Наибольший интерес из числа представителей реалистической драмы сумела вызвать в 90-е годы Мария Арбатова благодаря новой для русской литературы феминистской проблематики.

Феминизм ведёт борьбу за освобождение и равноправие женщин. В 1990-е годы ощутим гендерный подход к данному вопросу. Дословный перевод слова «гендер» и есть «пол», но пол в этом случае понимается не только как биофизический фактор, а как фактор социобиокультурный, формирующий определённые стереотипы мужского и женского. Традиционно в мировой истории последних тысячелетий женщине отводилось второстепенное место, и слово «человек» во всех языках - мужского рода.

В одном из выступлений в ответ на слова «В России уже была эмансипация, зачем вы ломитесь в открытые ворота?» Арбатова сказала: «Чтобы говорить о происшедшей женской эмансипации, надо посмотреть, сколько женщин в ветвях власти, как они подпущены к ресурсу [национальному бюджету] и к принятию решений. Ознакомившись с цифрами, вы увидите, что ни о какой серьёзной женской эмансипации в России пока нет речи. Женщина... подвергается дискриминации на рынке труда. Женщина не защищена от... чудовищного бытового и сексуального насилия... Законы по этому поводу работают так, чтобы защищать насильника... поскольку их писали мужчины». Приведена только часть высказываний Арбатовой, чтобы показать обоснованность женских движений, которые начали о себе заявлять в России.

Музыкальным фоном пьесы стала песня «Под небом голубым» Хвостенко - Гребенщикова. Эту песню разучивает соседская дочка, музыка звучит нестройно и фальшиво. Песня об идеальном городе оказывается испорченной. Испорченная мелодия - как бы аккомпанемент к неудачной семейной жизни, в которой вместо гармонии царят обида и боль.

Арбатова показывает, что эмансипирующаяся женщина, самоутверждаясь, не должна повторять среднестатистического мужчину, заимствовать его психологию. Об этом - в пьесе «Война отражений». Здесь воссоздан тип новой русской женщины, стремящейся вести себя так, как, по её ошибочным представлениям, ведёт себя большинство женщин Запада. «Я тоже считаю, что мужчина - это объект потребления, и тоже требую от него удобств. Пусть он будет породист и молчалив». Мужчина и женщина становятся в пьесе зеркалами, отражающимися друг в друге. Впервые герой-мужчина получает возможность увидеть себя со стороны в виде нравственного чудовища. Новый феминизм означает не войну полов, а их паритет, равноправие.

На вопрос «Не видите ли вы опасности от феминизма?» Арбатова привела в пример скандинавские страны, где уже до 70% священнослужителей - женщины, половина парламента и кабинета министров заняты женщинами. В результате у них «самая взвешенная политика, самая высокая социальная защищённость и самое правовое общество».

Успех имели и другие пьесы Арбатовой - «Взятие Бастилии» (о своеобразии российского феминизма по сравнению с западным) и «Пробное интервью на тему свободы» (попытка показа современной успешной женщины).

С середины 1990-х годов Арбатова уходит из драматургии в политику и пишет только автобиографическую прозу. Скоропанова считает, что драматургия в лице Арбатовой много потеряла. Те пьесы, которые были опубликованы, актуальны по сей день.

Реализм в драматургии отчасти модернизируется и может синтезироваться с элементами поэтики других художественных систем. В частности, появляется такое течение реализма, как «жестокий сентиментализм» - соединение поэтики жестокого реализма и сентиментализма. Мастером этого направления признан драматург Николая Коляда. «Уйди-уйди» (1998) - автор возрождает линию маленького человека в литературе. «Люди, о которых я пишу, - это люди провинции... Они стремятся взлететь над болотом, но бог не дал им крыльев». Действие пьесы совершается в небольшом провинциальном городке, находящемся рядом с воинской частью. От солдат одинокие женщины рождают детей и остаются матерями-одиночками. Половине населения такого городка, если и удаётся выбиться из нищеты, не удаётся стать счастливыми. Героиню, Людмилу, жизнь ожесточила, но в глубине души в ней сохранились нежность, теплота и глубина любви, отчего Людмила и даёт объявление о желании познакомиться с мужчиной для создания семьи. В её жизни появляется некий Валентин, которого действительность, однако, разочаровывает: он (как Людмила - мужа) хочет найти сильную, обеспеченную супругу. В пятницу город погружается в беспробудное пьянство, а Валентин приезжает как раз на субботу и воскресенье. Во время очередной пирушки дембели оскорбили Людмилу, и Валентин за неё вступился. Для неё это было настоящим потрясением: впервые в жизни (у героини взрослая дочка) за неё вступился мужчина. Людмила плачет от счастья за то, что с ней обошлись как с человеком. Сентиментальная нота, пронизывающая пьесу Коляды, отражает потребность в добре и милосердии. То, что все люди несчастны, Коляда стремится проакцентировать в этом и других своих произведениях. Жалость пронизывает всё, что написано Колядой, и определяет специфику его творчества.

На первом плане в драматургии может быть даже не сам человек, а действительность в России и мире. Авторы используют фантастику, символику, аллегорию, и их реализм трансформируется в постреализм. Пример - «Русский сон» (1994) Ольги Михайловой. В пьесе отражена социальная пассивность основной массы русского общества, как и неизжитый социальный утопизм. В произведении воссоздан условный мир сказки-сна, экстраполированный на реальность девяностых годов. В центре пьесы - образ современного Обломова, обаятельного молодого человека Ильи, которому свойственны лень и безделье. В душе он так и остаётся ребёнком, существующим в мире фантазии. Илью стремится склонить к общественной активности француженка Катрин, но ни её энергия, ни её любовь не смогли изменить образ жизни Ильи. Финал имеет тревожный и даже эсхатологический оттенок: добром такая пассивность кончиться не может.

Черты эсхатологического реализма проступают также и в пьесе Ксении Драгунской «Русскими буквами» (1996). Изображаемая условно-аллегорическая ситуация напоминает ситуацию «Вишнёвого сада»: дачный дом, который продаёт молодой человек Ночлегов, перебираясь за границу, - метафора: это дом детства, который изображается обречённым на гибель, как и сад перед домом (из-за радиации здесь гибнет всё живое). Однако возникающие между Ночлеговым и молодой женщиной Скай могут перерасти в любовь, даёт понять автор, и это при печальном финале оставляет пусть смутную, но надежду на возможность спасения.

Итак, повсеместно внедрение в реалистическую драму кодов то сентиментализма, то модернизма, то постмодернизма. Возникают и пограничные явления, к числу которых можно отнести пьесы Евгения Гришковца. В большой степени они тяготеют к реализму, но могут включать в себя элементы модернистского потока сознания. Гришковец прославился как автор монодрам «Как я съел собаку», «Одновременно», «Дредноуты», в которых всего одно действующее лицо (отсюда термин «монодрама»). Герой этих пьес в основном занимается рефлексией, с результатами которой знакомит зрителей. Он размышляет о самых разных явлениях жизни и чаще всего о так называемых «простых вещах», а также о категории времени. Знание об этих предметах каждый получает в школе и вузе, но герой Гришковца стремится мыслить самостоятельно. Процесс самостоятельного мышления, в чём-то наивный, путаный, не увенчивающийся большими результатами, занимает в пьесах центральное место. Привлекает искренность героя монодрам, которая сближает его с сидящими в зале. Зачастую герой переосмысляет отдельные факты своей биографии. То, что в молодости казалось ему нормальным и само собой разумеющимся, теперь им критикуется, что свидетельствует о личностном росте, повышении нравственных требований к себе.

Интересно, что Гришковец - не только драматург, а и актёр. Он признаётся, что скучно проговаривать один и тот же текст по много раз, и каждое новое его выступление включает в себя вариантные моменты. Вот почему у Гришковца возникли проблемы с публикацией: публикуется условно-основной текст.

Наряду с монодрамой, Гришковец создаёт и «пьесу в диалогах» «Заметки русского путешественник», где подчёркивается важность доверительного дружеского общения. Автор показывает, что дружба очень нудна человеку, так как прежде всего укрепляет веру в свою необходимость. «Двое - это уже гораздо больше, чем один». Разговорный жанр определяет особенности поэтики данной пьесы. Перед нами разговоры друзей о том о сём. В пьесе же «Город» идёт чередование разговоров (диалогов) и монологов. Раскрыты попытки преодоления тоски и одиночества, каковыми пронизан главный герой произведений. В какой-то момент он просто устаёт от жизни, и главным образом не от её драм и трагедий, а скорее от однообразия, монотонности, повторяемости одного и того же. Ему хочется яркого, необычного, он даже хочет уехать из родного города, бросить семью; его внутренние метания отражает текст. В конце концов человек во многом переосмысляет себя и обретает общий язык с миром, с близкими людьми. Попытка переоценки себя, возвращения к людям и обретения дополнительного измерения жизни, которое придавало бы новый смысл существованию, завершается в этой пьесе успешно. Автор прежде всего подчёркивает, что человек для человека - лекарство.

Пьесы Гришковца несут гуманистический заряд и обладают большой степенью достоверности. Через всем известное он проникает во внутренний мир индивидуальной личности и зовёт своих персонажей к самообновлению, понимаемому не как перемена мест, но и как внутреннее изменение человека. Евгений Гришковец получил широкую известность на рубеже веков, но в последнее время стал повторяться.

Наряду с реалистическими и постреалистическими, создают современные драматурги и модернистские драмы, прежде всего драмы абсурда. Выделяются пьесы Станислава Шуляка «Следствие», Максима Курочкина «Опус микстум», Петрушевской «Опять двадцать пять». Акцент делается на неизжитых противоречиях социально-политической жизни, которые и по сей день заявляют о себе. Самым ярким произведением такого рода Скоропанова считает «Опять двадцать пять» (1993). Используя фантастическую условность и обнажая абсурд происходящего, автор выступает против неизжитого паноптизма, то есть против вторжения государства в частную жизнь людей. Петрушевская защищает право на инакомыслие и вообще инаковость, к чему никак не могут привыкнуть поборники стандарта, ломающие чужие судьбы. Пьеса состоит из диалогов Женщины, вышедшей из тюрьмы, и Девушки, приставленной к ней для социальной адаптации её и её Ребёнка, рождённого в тюрьме. Осознав, что этот ребёнок - существо, больше похожее на животное, чем на человека, Девушка смелеет и начинает задавать вопросы, предписанные ей анкетой. Младшая героиня не может понять, что Женщина уже на свободе, и грозит повторным тюремным заключением. Девушке не дано понять, что перед ней Женщина необыкновенных способностей. Петрушевская как бы задаётся вопросом: так ли уж важно государству, от кого именно она родила? (А от кого родила дева Мария? Но той поклоняются, ведь она родила Христа.) Петрушевская утверждает в массовом читателе и зрителе категорию privacy - личной территории каждого.

Из пьес, написанных Петрушевской уже в новом столетии, выделяется пьеса «Бифем» (2001). Пьеса имеет пограничную стилевую природу и по характеру использования в ней фантастической условности близка к модернизму. Общее имя Бифем принадлежит у Петрушевской женщине с двумя головами. Действие перенесено в будущее, когда пересадка органов, в том числе мозга, оказалась возможной - но очень недешёвой. Би стала одной из первых, кто согласилась присоединить к своему телу вторую голову, голову её только что погибшей дочери, спелеолога Фем. Головы на протяжении спектакля беседуют, и выясняется, что Би очень горда своей жертвенностью, выполнением нравственного долга перед дочерью, а Фем, напротив, страшно мучается, сознавая, что женщина о двух головах никогда не узнает ни любви, ни брака, и умоляет мать покончить с собой. Присоединённость голов к единому телу символизирует у Петрушевской родственные узы. Писательница проповедует равноправие в семье: если его нет в семье, то откуда же оно возьмётся в обществе? «Бифем» содержит и черты антиутопии, предупреждающей о том, что без нравственного преображения новейшие научные находки ни к чему не приведут и будут порождать уродов.

«Мужская зона» (1994) - пьеса постмодернистская. Жанр сама писательница определила как «кабаре». Действие происходит в условной «зоне», напоминающей одновременно концлагерь и один из кругов ада. Автор сводит читателя с имиджами знаменитых людей: Ленин, Гитлер, Эйнштейн, Бетховен. Игру с данными имиджами, разрушая их культовый характер, и ведёт на протяжении пьесы Людмила Петрушевская. Перед нами гибридно-цитатные персонажи. Каждый из них сохраняет и устоявшиеся черты имиджа, и в то же время обретает черты зэка, блатного, показанного в момент исполнения совсем не подходящей для него роли, а именно: Гитлер в роли Кормилицы, Ленин в виде луны, плывущей по небу, Эйнштейн и Бетховен изображают, соответственно, Ромео и Джульетту. Возникает шизоабсурдистская реальность, которая искажает суть шекспировской пьесы. Действо проходит под руководством надсмотрщика, который олицетворяет тоталитаризм мышления и логоцентризм. В этом контексте «мужская зона» у Петрушевской оказывается метафорой тоталитарной омассовлённой культуры, пользующейся языком лжеистин. В результате десакрализируется не только образ Ленина, но и безоговорочное поклонение любому культу вообще.

Пародийную игру с имиджами реальных исторических лиц осуществляет и Михаил Угаров в пьесе «Зелёные (…?) апреля» (1994-95, две редакции - одна для чтения, вторая для постановки). Если Коркия в пьесе «Чёрный человек» подвергает развенчанию имидж Сталина, созданный официальной пропагандой, то Угаров в своей пьесе развенчивает имидж Ленина и его жены и соратницы Надежды Крупской. Как и у Петрушевской, его персонажи - симулякры. При этом имиджи персонажей персонифицированы под номинациями «Лисицын» и «Крупа». Угаров не торопится раскрыть карты и сообщить, кто именно его герои. Он побуждает воспринимать их глазами молодого человека из интеллигентной семьи, Серёжи, который понятия не имеет, с кем его столкнул сюжет, а следовательно, не запрограммирован на ленинский миф. Автор создаёт сугубо виртуальную, то есть вымышленную, но возможную реальность. Он изображает случайную встречу Серёжи апрельским днём 1916 года на Цюрихском озере в Швейцарии с двумя незнакомцами. Уже появление этих двух настраивает зрителя на комедийный лад: они въезжают на велосипедах, и женщина тут же падает, а её спутник заливается смехом и долго не может успокоиться. Две эти фигуры напоминают клоунов и приводят на ум стандартный цирковой приём передразнивания. «Лисицын» столь преувеличенно неадекватно реагирует на падение жены, что долго-долго не может перевести дух от смеха. «Лисицын» - активный, живой субъект невысокого роста, «Крупа» представлена как неповоротливая толстуха с туповатым выражением лица. В этом тандеме «Лисицыну» принадлежит роль учителя, а «Крупе» - роль его несмышлёной ученицы. «Лисицын» всех всегда поучает, при этом проявляет резкую нетерпимость и хамство. Супруги располагаются на той же поляне, что и Серёжа, и начинают вести себя, мягко говоря, некультурно. «Лисицын» всё время разглагольствует и вообще крайне беспардонно ведёт себя. Серёжа впервые встретился с людьми такого пошиба и еле терпит происходящее, но, как человек воспитанный, молчит. «Лисицын» чувствует излучаемое неодобрение и решает «проучить» Серёжу: залучает в свой круг и поучает тому, что интеллигентность есть несвобода. «А вот я, - говорит «Лисицын», - очень свободный человек». В мнимо-культурных беседах «Лисицын» старается всячески унизить Серёжу и, кроме того, его споить. Бросив совершенно упившегося молодого человека под проливным дождём, прекрасно отдохнувшие «Лисицын» и «Крупа» уезжают в Цюрих. А вечерним поездом должна приехать невеста Серёжи.

Играя с имиджем вождя, Угаров не только лишает его пропагандистской гуманности, но и воссоздаёт саму модель взаимоотношений советского государства с его гражданами, основанную на неуважении человека, несоблюдении его прав, так что каждому могли в любой момент сломать судьбу. Развенчание культовых фигур тоталитарной системы - важный шаг к её преодоолению.

«Стереоскопические картинки частной жизни» (1993) Пригова - о массовой культуре. Пригов показывает, что массовая культура нашего времени подверглась трансформации. На смену всеподавляющему идеологическому императиву приходит стратегия мягкого обольщения, притворно-льстивого заигрывания, сладкоголосого запудривания мозгов. Это более замаскированный и изощрённый способ воздействия на сферу сознания и бессознательного. Он способствует формированию и приручению стандартных людей, так как имитирует исполнение их желаний. Неизменной остаётся, показывает Пригов, фальсификация образа действительности, профанация духовного начала, уничтожение его в человеке. Пригов в пьесе рассматривает воздействие на людей массовой телепродукции. Его внимание привлекают ток-шоу, в которых не может быть ничего плохого, угнетающего, неподъёмного для мозгов. Если и возникает видимость конфликтов, то это конфликты между хорошим и лучшим. Пригов строит пьесу из серии сценок-миниатюр (всего 28). Это эпизоды из жизни одной семьи. Главная роль в миниатюрах принадлежит комическому диалогу. Темы затрагиваются модные: секс, СПИД, рок-музыка. Между тем, исподволь внушаются вполне определённые представления:

Главное в жизни - это секс. «Молодое поколение, оставьте власть и деньги нам, а себе возьмите секс».

Коммунисты - хорошие люди. Приводится диалог внука и бабушки. Внуку рассказывали в школе про коммунистов, а бабушка переубеждает его в той мысли, что коммунисты - «какие-то дикие».

Существует то, во что верит большинство. «Маша, ты веришь в бога?» - «Большинство верит, значит, наверное, бог есть».

После почти каждой из 28 сцен раздаются аплодисменты. Это делается для того, чтобы вызвать запрограммированную реакцию у возможного зрителя.

Являются неожиданно инопланетяне, но никому из членов семьи до него нет дела. Затем является чудовище. «Это ты, Денис?» - «Нет, это я, чудовище». - «А, ну ладно». Чудовище съедает маму, а затем и остальных членов семьи. Чудовище символизирует власть масс-медиа над человеком. Но наконец, когда чудовище съедает инопланетянина, оба аннигилируются. Инопланетянин - это символ истинной, «инаковой» культуры, которая одна способна противостоять массовой культуре.

Записанные аплодисменты продолжаются и после того, как на сцене никого не остаётся. Кроме Маши и бога, все остальные персонажи съедены. Чудовище растиражировало себя, оно проникло в души людей.

На рубеже веков в драматургию приходит поколение двадцатилетних. Их произведения, как правило, исключительно мрачные и в том или ином виде исследуют проблему зла. Главное место в пьесах занимают изображения бесчеловечности и насилия, чаще всего не со стороны государства, а зла, укоренившегося в отношениях людей и свидетельствующего о том, как искалечены их души. Таковы «Пластилин» Сигарева, «Клаустрофобия» Константина Костенко, «Кислород» Ивана Выропаева, «Паб» братьев Пресняковых. Таких мрачных пьес и в таком количестве не было даже во времена андеграунда. Это свидетельствует о разочаровании в ценностях современной цивилизации и в самом человеке. Тем не менее, методом от противного, сгущая чёрные краски, молодые авторы отстаивают идеалы человечности.

Исключительно большое место в современной драматургии занимают также римейки - новые, осовремененные версии известных произведений. Драматурги обращаются к Шекспиру, о чём свидетельствуют «Гамлет. Версия» Бориса Акунина, «Гамлет. Нулевое действие» Петрушевской, «Гамлет» Клима (Клименко), «Чума на оба ваши дома» Григория Горина. Из русских авторов обращаются к Пушкину («Драй, зибен, ас, или Пиковая дама» Николая Коляды), Гоголю («Старосветская любовь» Николая Коляды, «Башмачкин» Олега Богаева), Достоевскому («Парадоксы преступления» Клима), Толстому («Анна Каренина - 2» Олега Шишкина: допускается вариант, что Анна осталась жива), Чехову («Чайка. Версия» Акунина). Критерии классики при оценке современности признаются более объективными, нежели какие-либо идеологические критерии. В иных случаях с предшественниками ведут спор либо углубляют их наблюдения. Но в первую очередь драматургия отсылает к завещанным классикой общечеловеческим ценностям. Лучшие из созданных современными драматургами пьес стали достоянием не только русской, но и зарубежной драматургии.

Русская литература конца XX - начала XXI веков в целом представляет, как кажется Скоропановой, значительный интерес. Она учит думать, формирует нравственное чувство, отрицает безобразное, давая часто в опосредованной форме представление о прекрасном и желательном.

Скандал у нас получился феерический, такого еще не случалось ни разу. Обычно, если Олег или я начинаем беседовать на повышенных тонах, тут же появляется Томочка и быстро задувает пожар. Но в тот день мы, вот уж редкость, были дома совершенно одни. Семен, Томуся, Никита и Кристина уехали в подмосковный дом отдыха, купили путевки на десять дней. Мы с Олегом должны были присоединиться к ним 31 декабря, чтобы весело справить вместе Новый год.

Поэтому сейчас нам никто не мешал ругаться. Сначала Олег заявил, что жена "лентяйка, безалаберное существо, отвратительная хозяйка, думающая лишь о глупостях". Я обиделась и ответила:

– Кстати, эти глупости, то есть мои книги, кормят семью.

– Всего-то два раза хороший гонорар получила, а уже пальцы растопырила, – зашипел Куприн.

– Не два, а четыре, – напомнила я, – лучше вспомни, на какие деньги ты смог иномарку купить, а? Именно из моих гонораров нужная сумма накопилась, твоя зарплата целиком на еду уходит!

Олег скрипнул зубами.

– Ты Салтычиха! – внезапно заявил он.

Можно я не стану вам пересказывать весь скандал? Закончился он ужасно, Олег схватил дубленку и выскочил из дома с воплем:

– Развод!

Я побегала по пустой квартире, потом неожиданно заснула, прокемарила почти до полудня следующего дня, зевая, вылезла на кухню и вдруг сообразила, что вчера в издательство так и не попала, а ведь меня там ждут с названиями для новой рукописи.

Я схватила телефон. Моя редактор Олеся Константиновна, увы, теперь сидит дома с ребенком. Вернее, я очень рада, что у Олеси родился сынишка. Как Виола Тараканова я пришла от этого известия в полный восторг, но писательнице Арине Виоловой стало очень трудно. Немногословная, спокойная, никогда не рвущая волосы ни на своей, ни на чужой голове, Олеся тащила огромный воз, набитый рукописями. Непостижимым образом она всегда ухитрялась вовремя прочитать их, исправить и сдать в производство. Говорят, даже в предродовой палате она читала очередную Смолякову. Кстати, с Олесей произошел совершенно анекдотический случай. Едва родив сынишку, она схватилась за новую повесть Милады. Рукопись следовало быстро отредактировать, издательство крайне заинтересовано в книгах Смоляковой, а Милада, милая голубоглазая блондинка, с самой ласковой улыбочкой заявила хозяину "Марко":

– Мои детективы будет править только Олеся, больше никому свои романы не доверю. Олеся в роддоме? Значит, книгу я вам не сдам.

Вот поэтому бедная Олеся Константиновна отправилась рожать в обнимку с очередной нетленкой Милады и, едва оправившись, схватилась за ручку, дабы облагородить очередной опус детективщицы.

Муж Олеси устроил любимую жену в боксе (это такой отсек из двух комнат, между которыми находится санузел). Олеся лежала в одной палате, а вторую занимала дама, за которой ухаживала очень активная, говорливая мамаша.

Поработав над рукописью, Олеся решила отложить стопку бумаги на тумбочку, и тут в комнату заглянула та самая болтливая мать соседки.

– Вам ничего не надо, деточка? – спросила она.

Очевидно, дочь тетки заснула, и даме было некуда направить льющуюся через край активность.

– Спасибо, – ответила Олеся, – все в порядке.

Она надеялась, что дама уйдет, но та и не собиралась покидать палату.

– Ой, вы совсем одна!

– Муж поехал кроватку покупать, – спокойно пояснила редактор.

– Ой, вам скучно!

– Нет, – попыталась отбиться Олеся, – мне просто замечательно!

– Вы грустите!

– Нет, все чудесно.

– Ой, я сейчас!

Не успела Олеся охнуть, как дама метнулась в соседнее помещение и мигом вернулась, держа высоченную стопку книг.

– Вот, дорогуша, – радостно заявила она, – почитайте. Ей-богу, вам понравится, развеселитесь, про печаль забудете. Что же вы с собой книжечек не прихватили? Кстати, знакомы с этим автором? От души рекомендую!

Из груди Олеси вырвался протяжный стон. Суетливая дама протягивала бедной редакторше десяток томиков Смоляковой. Представляете, как обрадовалась несчастная молодая мать, только что отложившая рукопись Милады? Все принесенные романы она лично довела до ума и знала их почти наизусть.

Но я не Смолякова, в произведениях Арины Виоловой "Марко" не слишком нуждается, поэтому моими рукописями теперь занимается девушка по имени Фира. Пообщавшись с новым редактором пару раз, я пришла в глубочайшее изумление: ну с какой стати "Марко" держит такого работника? Сдав новую книгу Олесе, я через некоторое время получала список недочетов, которые следовало устранить. Олеся Константиновна никогда не подсмеивалась надо мной и не выражалась туманными фразами, Фира действует иначе.

– Да? – испугалась я.

– Чушь какая-то, – скривилась Фира, – на пятнадцатой странице пропала собака, а на сорок восьмой ее вроде видели.

– В конце книги есть объяснение этому факту, – напомнила я.

– Я еще не дочитала до эпилога, – сообщила Фира, – но уже непонятно и не нравится. Пишите лучше.

– Давайте исправлю, – предложила я.

– Нет необходимости, так выйдет. Пишите лучше.

– Как? – растерялась я.

– Вы что имеете в виду?

Фира закатила глаза:

– Ну… я, если бы время нашла, написала книгу по-другому, лучше, то есть талантливее. Только я вынуждена чужое барахло править, в общем, работайте над собой.

Сами понимаете, что после подобного разговора желание общаться с Фирой у меня испарилось навсегда. А еще моя нынешняя редакторша страшно необязательная, постоянно болеющая девица. То у нее проблемы с зубами, то с ушами, то голова болит. Наверное, по этой причине лицо Фиры не покидает недовольная гримаса, а в голосе слышится не высказанная вслух фраза: "Как вы мне все надоели".

– Алло, – донеслось из трубки.

– Да, – буркнула девчонка и отчаянно закашляла.

Все понятно, теперь у нее бронхит, зато она перестанет жаловаться на сердце и гастрит.

– Арина беспокоит. Моя…

– О-о-о, – перебила меня Фира, – опять вы!

– Ну да, – слегка растерявшись от откровенного хамства, ответила я. – А что? Я так вам надоела?

– До смерти, – сообщила Фира, – хватит трезвонить! Вы всех уже до обморока довели.

На какое-то мгновение я оцепенела, но потом, собрав всю волю в кулак, прошептала:

– Хотите сказать, что моя книга…

– Послушайте, – перебила меня Фира, – в "Марко" подобрались одни мямли, неспособные сообщить человеку правду. Но я, слава богу, другая. Вы абсолютно бесталанный человек, прекратите шляться по коридорам издательства, вам просто не могут сказать: "Оставьте нас в покое". Рукопись ужасна, в ней…

Я отбросила трубку, как ядовитую змею. Странно, но слез не было. Наверное, потому, что я давно ожидала подобной отповеди, считая, что занимаю чужое место: Виоле Таракановой лучше было не начинать писать детективы, Арина Виолова тихо скончалась, над ее могилой не прозвучал салют и не стали рыдать толпы фанатов. Следовало признать: стезя прозаика не для меня.

Не успела в душе утихнуть буря, как раздался звонок, я осторожно взяла трубку и, приготовившись к очередным неприятностям, спросила:

– Кто там?

– Сто грамм и огурчик, – ответил Ремизов, хихикая. – Ну ты даешь! Кто же так разговаривает?

– Ты позвонил мне, чтобы преподать урок ведения беседы по телефону? – обозлилась я.

– Экая ты злая, – вздохнул Славка, – ясно теперь, почему Олег разводиться надумал. Я-то, дурак, решил тебя успокоить, сказать: "Не переживай, Вилка, Олег пока у меня, Новый год встретим вместе". Ну не хочет он тебя видеть, ничего, потом помиритесь. А ты как собака: гав-гав. Нет бы подумать головой: кому ты нужна с таким характером? Писательница, блин.

Ответ на этот вопрос будет всегда субъективным, кому бы его ни задать. С начала века прошло всего лишь пятнадцать лет, а это очень малый срок, чтобы новая драматургия "проверилась" через испытание театром. Многие пьесы ждут порой и век, и полвека, пока не найдут адекватную реализацию. Мало времени для того, чтобы сформировалось сколь-нибудь объективное, проверенное многими экспертами, публикой мнение. Кроме того, весьма существенно, что западная драматургия попадает в российский контекст крайне не регулярно, мы ее знаем отрывочно - этому виной как уход многих западных культурно-образовательных институций с российского горизонта, а также известная инертность российского репертуарного театра, неразвитость переводческой деятельности.

В России очень богатое драматургическое движение в последние годы, из которого я бы, прежде всего, выделил Ивана Вырыпаева и Павла Пряжко. Первый ("Танец Дели", "Кислород", "Бытие № 2", "Пьяные") пытается обогатить драматургию философией буддизма, испытать жанр бесконфликтностью индуизма. В драматургии белоруса Пряжко, пишущего по-русски ("Запертая дверь", "Трусы", "Жизнь удалась"), идет речь об исчезновении языка как средства коммуникации. Среди российских пьес, рассказывающих о духовных проблемах человека XXI века - "Экспонаты" Вячеслава Дурненкова и "Изображая жертву" братьев Пресняковых.

В западной драматургии, безусловно, на первом месте - театр немецкий, наследующий традиции интеллектуального, социального обостренного театра. Это, прежде всего, Мариус фон Майенбург ("Мученик", "Камень"); в пьесе Майенбурга "Урод" речь идет о феномене физической красоты, ставшей разменной монетой в деловых играх и факторах успеха и престижа. Роланд Шиммельпфенниг, чей "Золотой дракон" повествует о социальном неравенстве и эксплуатации Европой стран второго и третьего мира. Интересен немецкоязычный швейцарец Лукас Бэрфус, написавший "Путешествие Алисы в Швейцарии" об этических парадоксах эвтаназии.

В британской драматургии лидирует Марк Равенхилл, который в пьесах "Продукт" и "Стреляй/Получай приз/Повторяй" говорит об агрессии медиатеррора на современное сознание. Значительным феноменом британско-ирландской культуры (и наиболее ставящимся западным драматургом в России) является Мартин Макдонах (написанные в XXI веке "Человек-подушка", "Лейтенант с острова Инишмор", "Однорукий из Спокана"), говорящий о зависимости современного человека от изощренного насилия и о парадоксах отчаянного гуманизма.

Серьезный вклад в образную, эстетскую драматургию вносит литовский драматург Мариюс Ивашкявичус ("Мадагаскар", "Ближний город", "Мистрас", "Малыш"). Польский драматург Дорота Масловская ("У нас все хорошо", "Двое бедных румын, говорящих по-польски") одной из своих тем делает современный язык, сигнализирующий об агонии, омертвении, автоматизме сознания человека XXI века. Среди плеяды финских драматургов выделяется Сиркку Пелтола, чьи "Маленькие деньги" изучают сознание аутиста, аутсайдера, чужака.

Ну вот - еще только 2016, а мы уже стремимся оценивать век полностью:) Критерий важности пьесы довольно субъективен, на мой взгляд стоит присмотреться к премии "Тони" - самой значимой театральной премии США. Некоторые победители в России не ставились и не так известны нашей публике, но среди тех, что ставились, безусловно выделяется "Берег Утопии" Тома Стоппарда (написана в 2002 г., премию получила в 2007, первая российская постановка - РАМТ, 2007 г.). Эта пьеса крута не только с точки зрения монументальности (3 огромных акта), но и с точки зрения философского наполнения и множества смыслов.

июля 14 2010

Другой популярной темой политической драмы стала тема тоталитаризма, подавления личности в условиях сталинской системы. В пьесах М. Шатрова этих лет - “Диктатура совести” (1986) и “Дальше… дальше… дальше…” (1985) (как и в опубликованном в 1987 г. “Брестском мире”, 1962) - образу полновластного и единоличного диктатора Сталина противопоставлялся мудрого, дальновидного и справедливого “демократа” Ленина. Стоит ли говорить, что шатровские произведения потеряли свою актуальность, как только обществу были открыты новые факты о личности и характере деятельности “вождя мирового пролетариата”. Миф об идеальном Ильиче рухнул, а вместе с ним прекратилось и “мифотворчество” драматурга Шатрова.

Если М. Шатров работал над сталинской темой в рамках традиционного, реалистического театра, то вскоре появились пьесы, где была сделана попытка (безусловно, спорная и не всегда убедительная) представить мифологизированные советской идеологией фигуры в пародийном, гротесковом виде. Так, в 1989 г. скандальную известность получила “паратрагедия” в стихах В. Коркия “Черный , или Я, бедный Coco Джугашвили”, поставленная в Студенческом театре МГУ.

Когда к читателю хлынул целый поток мемуарной литературы о лагерном опыте тех, кому выпала жестокая судьба на себе испытать давление тоталитарной системы, на подмостки театров тоже вышли трагические герои эпохи ГУЛАГа. Большим и вполне заслуженным успехом пользовалась инсценировка повести Е. Гинзбург “Крутой маршрут” на сцене театра “Современник”. Оказались востребованы перестроечным и постперестроечным временем пьесы десяти- или двадцатилетней давности, за редким исключением в традиционной художественно-документальной форме осмыслявшие лагерный опыт: “Республика труда” А. Солженицына, “Колыма” И.Дворецкого, “Анна Ивановна” В. Шаламова, “Тройка” Ю. Эдлиса, “Четыре допроса” А. Ставицкого.

Выстоять, остаться человеком в нечеловеческих условиях лагеря - вот основной смысл существования героев этих произведений. Определение психологических механизмов, управляющих личностью, - их главная тема.

В конце 1980-х годов были сделаны попытки построить на том же материале иные эстетические системы, перевести конфликт личности и тоталитарного общества в более широкий, общечеловеческий , как это было в романах-антиутопиях Е. Замятина или Дж. Оруэлла. Такой драматургической антиутопией можно считать пьесу А. Казанцева “Великий Будда, помоги им!” (1988). Действие произведения происходит в “образцовой Коммуне имени Великих Идей”. Господствующий там режим отмечен особенной жестокостью ко всяческому инакомыслию, человеческая низведена до примитивного существа с первобытными инстинктами и единственным сильным эмоциональным проявлением - животным страхом.

В духе абсурдистского театра пытался представить тот же конфликт В. Войнович в “Трибунал” (1984, опубликована в 1989 г.). Попытку создать советский вариант театра абсурда в данном случае нельзя считать вполне удачной, явно ощутима здесь вторичность, прежде всего влияние “Процесса” Ф. Кафки. Да и сама советская действительность была настолько абсурдна, что попытка еще раз “перевернуть” многострадальный мир, превратить его в сплошную судебную процедуру над живым человеком не могла быть художественно убедительной.

Безусловно, стоит отметить, что проблема взаимоотношения личности и государства - одна из актуальнейших и всегда будет давать богатую почву для художественных открытий.

Возможность свободно говорить о ранее запретных темах, социальных и нравственных проблемах общества в перестроечный период привела к тому, что отечественную сцену заполнили прежде всего всевозможные персонажи “дна”: проститутки и наркоманы, бомжи и уголовники всех мастей. Одни авторы своих маргиналов романтизировали, другие по мере сил старались раскрыть перед читателем и зрителем их израненные души, третьи претендовали на изображение “жизненной правды” во всей ее неприкрытой наготе. Явными лидерами театральных сезонов 1987-1989 гг. стали именно такие произведения: “Звезды на утреннем небе” А. Галина, “Свалка” А. Дударева, “Женский стол в охотничьем зале” В. Мережко, “Спортивные сцены 1981 года” и “Наш Декамерон” Э. Радзинского.

Из названных выше драматургов А. Галин был первым, кто вывел на театральные сцены всей страны новых “героинь” времени, правда, уже тогда, когда тема проституции стала привычной в газетной и журнальной публицистике. К моменту создания “Звезд на утреннем небе” имя драматурга было достаточно известно. “Свое многолетнее победное шествие по сценам нашей страны и за рубежом, - пишет театральный критик И. Василинина, - А. Галин начал с пьесы “Ретро”. <...> Пусть не в каждой из своих пьес он докапывается до подлинных причин того или иного жизненного явления, но всегда очень точно находит современную болевую, конфликтную и уже в силу этого интересную ситуацию. Подчас не очень занятый социальной подоплекой женской судьбы, ее непростой зависимостью от общего экономического и политического климата страны, он зато непременно сочувствует женщине, проявляя к ней посильные интерес, внимание, доброту”.

Особенно справедливы эти слова по отношению к пьесе “Звезды на утреннем небе”. Прочитав галинское , мы понимаем, что драматург по отношению к своим героиням занял позицию добросовестного адвоката. Проституция есть данность нашей действительности, и обвинять в этом склонен кого угодно, только не самих проституток. Вот ханжеское и лицемерное общество, стыдливо спрятавшее “ночных бабочек” на 101-й километр, дабы не омрачать образцовый пейзаж олимпийской Москвы. Вот инфантильные или, напротив, по-звериному жестокие мужчины, утратившие к женщине всякое уважение. А вот и сами несчастные женщины - и что ни судьба, то “вечная Сонечка Мармеладова, покуда мир стоит”. Только, в отличие от героини Достоевского, здесь никто себя не казнит, более того, даже не задумывается о том, что, быть может, в какой-то момент была совершена ошибка, что все же была возможность выбора. И соответственно ни одна из четырех главных героинь не ищет достойного выхода из своего нынешнего положения. Не предлагает его и драматург, хотя намеренно подчеркивает библейские ассоциации в судьбе Марии, пожалуй, главной “страдалицы” на страницах пьесы. Христианские мотивы, думается, появляются в “Звездах на утреннем небе” все-таки напрасно, ибо сама рассказанная драматургом , несколько театральный, надуманный сюжет во многом “не дотягивают” до библейских высот.

Все более безоглядное погружение в проблемы “дна”, в цинизм и жестокость обыденности питали и питают одного из самых популярных драматургов нового поколения - Николая Коляды. На сегодняшний день у него поставлено более 20 пьес, что, без сомнения, является рекордом 1990-х годов. Насколько заслуженно такое внимание к драматургу, вопрос спорный, но причины этого внимания понять можно. Коляда, в отличие от драматургов “новой волны”, привнес в уже привычную бытовую драму бурную сентиментальность и сугубо театральную яркость. В большинстве его произведений (”Игра в фанты”, “Барак”, “Мурлин Мурло”, “Канотье”, “Рогатка”) нас встречает наипримитивнейшая обстановка - более или менее убогое типовое жилье: “Обои в квартире отваливаются. Все стены в кровавых пятнах. Хозяин квартиры будто назло кому-то давил клопов. За окном неясные, странные, неземные, непонятные звуки ночного города. Такие же странные эти два человека. Словно серебряные нити протянулись между ними и соединяют их” (”Рогатка”). Уже из приведенной ремарки видно, что грязь и убогость окружающего мира отнюдь не мешают страстной велеречивости драматурга.

На подобных контрастах вульгарного и возвышенного строит Коляда и характеры своих героев. Все их качества и свойства явно гиперболизированы, реакции экзальтированны, поэтому постоянная атмосфера действия здесь - скандал. Герои могут выяснять отношения исключительно на повышенных тонах. Только в последней реплике пьесы “Мурлин Мурло” насчитывается 25 восклицательных знаков. Нужно, правда, заметить, что ссорятся персонажи Коляды весьма изобретательно, ибо скандал для них - единственный в жизни праздник и развлечение.

Построение сюжета в произведениях этого драматурга также не отличается разнообразием. Обычно он следует одной беспроигрышной схеме: в провинциальном городишке с его монотонным и полунищим существованием вдруг появляется Некто Прекрасный, заезжий гость, нарушающий скучное, привычное течение жизни. Своим приходом он рождает в убогих местных обитателях надежду на лучшую , на любовь, взаимопонимание, очищение. Финал истории может быть разным, но чаще все-таки безнадежным. Герои остаются с разрушенной судьбой и обманутыми надеждами. В “Рогатке”, например, прекрасный пришелец по имени Антон хоть и возвращается, но слишком поздно - хозяин уже покончил с собой. А в “Мурлин Мурло” главный герой Алексей и вовсе оказывается трусом и предателем.

Критика справедливо отмечает, что самое слабое место в пьесах Коляды - это монологи героев, причем чем они длиннее, тем ощутимее бедность их языка, состоящего по большей части из штампов и вульгаризмов.

Произведения Н. Коляды любопытны прежде всего тем, что подводят своеобразный итог развитию “новой драмы”. Авангардные приемы, шокирующие подробности и маргинальные герои переходят здесь в разряд массовой культуры, лишаясь той надрывной и болезненной остроты, что была свойственна персонажам и конфликтам драм Л. Петрушевской.

Нужна шпаргалка? Тогда сохрани - » Русская современная драматургия . Литературные сочинения!