Там, где билось мое сердце. «Там, где билось мое сердце» Себастьян Фолкс Там где билось мое сердце fb2

1980-й год. Лондон. Психиатр Роберт Хендрикс получает письмо-приглашение от незнакомца - француза по имени Александр Перейра, живущего на крохотном средиземноморском острове. Перейра, которому за восемьдесят, пишет, что служил вместе с погибшим на войне отцом Роберта и хранит его письма, фотографии и другие документы.

У Роберта за плечами собственное военное прошлое. Ветеран еще одной мировой войны - Второй - он участвовал в высадке десанта союзнических войск в Италии, где был ранен и встретил свою первую и единственную любовь.

Перейра, как и Хендрикс, - психиатр, много лет посвятивший изучению проблем памяти. Эта же тема занимает и Роберта, и не только с профессиональной точки зрения. Погружаясь в беседах с Перейрой в воспоминания о тяжелом детстве, бурных годах студенчества, первых шагах в медицине, заново переживая кошмар окопных будней, потерю лучших друзей и разлуку с любимой, он впервые заставляет себя взглянуть в лицо своему прошлому, отголоски которого не дают ему покоя в настоящем.

Себастьян Фолкс

Там, где билось мое сердце

Я снова прохожу по тем местам,

Вдоль мрачных улиц, и ищу прилежно

Тот дом… Какая ныне темень там,

Где билось мое сердце так мятежно!

Теннисон. Памяти А.Г.Х.

Sebastian Faulks

WHERE MY HEART USED TO BEAT

Published in the Russian language by arrangement with

Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency

Перевод с английского Марии Макаровой

Иллюстрации на обложке:

Глава первая

Веронике

La belezza si risveglia Vanima di agire…

В залах аэропортов, где пассажиров бизнес-класса балуют бесплатными орешками, я как дома. Но на этот раз не удалось сполна насладиться аурой избранничества, свойственной подобным местам. Ибо шалили нервы и вообще было мерзко. Очереди в аэропорту Кеннеди до самых дверей терминала; громоздкие тюки мигрантов, толкущихся у стоек регистрации, - не Нью-Йорк, а какой-то Лагос.

Хотелось поскорее убраться из мегаполиса, где я кое-что себе позволил. Йонас Хоффман по старой дружбе пустил меня в свои апартаменты в Верхнем Вестсайде, а я пригласил туда девушку по вызову. Номер нашел в справочнике, в телефонной будке у площади Коламбус-сёркл. В тот момент эта блажь казалась необыкновенно важной, поводом потом над собой же посмеяться, как мы смеемся над выбором других. Захотелось увидеть себя без прикрас, себя и свои помыслы… такая вдруг потребность.

Здесь логично бы добавить, что я одуревал от похоти. Иначе зачем? Но когда позвонили из «офиса», сообщить, что дама уже едет, я вдруг понял, что не рад, а боюсь. И вот звонок в дверь. Глотнув ледяного джина, я пошел открывать. Было одиннадцать часов.

Темно-оливковое пальтишко, незамысловатая сумка с клапаном. Я принял ее за уборщицу Хоффмана. И лишь высокие каблуки и яркая помада подсказали, что передо мной труженица иной специализации. Предложил ей чего-нибудь выпить.

Спасибо, мистер. Просто воды, если можно.

Гадая, какая она, я рассчитывал на смазливую разбитную шлендру или уличную вамп с платиновыми волосами, вызывающе накрашенную. Ни то, ни другое. Национальность тоже определить сложно, скорее всего, пуэрториканка. Не страшила, но и не хорошенькая. Сошла бы за сестру кого-нибудь из моих коллег, лет тридцати восьми. Или за директрису прачечной самообслуживания, или за диспетчершу в местном турагентстве.

Воды так воды, принес ей стакан и уселся сзади, в одно из кресел в огромной гостиной, обставленной книжными шкафами. Сняла пальтишко, под ним оказалось убогое коктейльное платье. Почему-то захотелось узнать, кто у нее родители, есть ли брат… дети. Положил ладонь на коленку, кожу царапнул дешевый нейлон. Сразу поцеловать? Но мы ведь не знакомы. И все-таки рискнул, она ответила, с усталой покорностью.

Поцелуй вытащил из кладовой памяти шестнадцатилетнюю Полу Вуд, с которой я сто лет назад целовался в одном загородном особняке, еще до того, как познал маету похоти.

А эта… будто целуешь манекен, черт возьми. Имитация поцелуя, воспоминание о поцелуе. Что угодно, только не поцелуй. Я пошел на кухню и налил еще джина, бросил несколько кубиков льда и два кружка лимона.

Нам туда, - я махнул рукой на коридор, ведущий к гостевой - моей - комнате, самой дальней. Вообще-то там жила мать Хоффмана, наезжавшая иногда из Чикаго, и когда мы вошли, мне стало немного неловко. Я скинул ботинки и улегся на кровать.

Тебе бы лучше раздеться.

А вам бы лучше сначала заплатить.

Протянул ей несколько купюр. Будто через силу - разделась. Подошла и встала рядом. Взяла мою руку и провела ею по животу и по грудям. Живот был слегка округлым, бедра чересчур пухлые; пупок неровный и комковатый, акушерка когда-то схалтурила. Кожа нежная и гладкая, но взгляд отстраненно-сосредоточенный. Ни тени симпатии или любопытства, скорее, старание, как у подростка-новичка, желающего угодить шефу. Навалилась дикая усталость, хотелось закрыть глаза. Но надо было соответствовать - раз уж услугу предоставили, как-то надо соответствовать.

Погладив груди, я пробежался пальцами по плоской грудине, потом по ключицам. Когда гладишь кого-то, хочется привнести толику пылкости, чтобы не походило на лечебную процедуру. А как это ей?

Она воспринимала мои прикосновения не как ласку и даже не как осмотр врача. Кожа трется о кожу, ну и пускай… Я встал, разделся, аккуратно сложил вещи на стул. С Аннализой бывало иначе: быстрее все с себя сорвать, черт с ними с пуговицами. И постоянная тревога, что никогда не смогу ею насытиться. И заранее страх, что она уйдет, даже когда нам все только предстояло. Знал уже: едва за ней захлопнется дверь, снова буду обмирать и терзаться. Навязчивая боязнь разлуки, хотя понятно, что это глупо, что нет причин так паниковать. Однако же я не мог уняться, не буйствовать, не терять пресловутого благоразумия…В гостевой комнате Хоффмана огромное зеркало. В нем отражался немолодой мужчина, совокупляющийся с незнакомкой: физиологический фарс, которого я так жаждал. Белая кожа елозит по смуглой, моя гнусная физиономия налита кровью, голова девушки опущена, а зад поднят. Непристойная, вульгарная картина, я наблюдал такое с участием других, а теперь вот сам тискаю попку, заходясь от наслаждения.

Уговорил еще побыть, выпить чаю или пива (хоть видимость приличий). Она сказала, что живет в Квинсе, работает на полставки в обувном магазине. Я тут же мысленно отметил, что доходы нью-йоркской проститутки надежнее. Да, без карьерного роста и профсоюзных льгот, зато сутенеры обеспечивают полную занятость. Больше она ничего рассказывать не стала, полагаю, из боязни подпортить образ обольстительницы. Не хотела уходить от меня обычной продавщицей, которой сегодня предстоит еще расставлять коробки с кедами.

Беседа получилась краткой, и гостья была разложена на коврике перед камином для повторного акта. Не скажу, что меня очень уж потянуло, но пусть еще заработает. Когда-то в том самом загородном особняке я тоже исключительно из благих побуждений пригласил на танец мать Полы Вуд. То ли из вежливости, то ли по дурости, я тогда не разбирался в женских желаниях. По завершении благотворительного акта было выдано еще двадцать долларов, она их сложила и спрятала в сумочку, с благодарным кивком. Спросила:

Откуда этот шрам на плече?

Пуля. Пистолетная.

Я снова прохожу по тем местам,

Вдоль мрачных улиц, и ищу прилежно

Тот дом… Какая ныне темень там,

Где билось мое сердце так мятежно!1
Пер. Е. Чевкиной.

Теннисон. Памяти А.Г.Х.

Sebastian Faulks

WHERE MY HEART USED TO BEAT

Published in the Russian language by arrangement with

Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency

Перевод с английского Марии Макаровой

Иллюстрации на обложке:

Глава первая

Веронике

La belezza si risveglia Vanima di agire…2
Красота побуждает душу к действию (Данте).

В залах аэропортов, где пассажиров бизнес-класса балуют бесплатными орешками, я как дома. Но на этот раз не удалось сполна насладиться аурой избранничества, свойственной подобным местам. Ибо шалили нервы и вообще было мерзко. Очереди в аэропорту Кеннеди до самых дверей терминала; громоздкие тюки мигрантов, толкущихся у стоек регистрации, – не Нью-Йорк, а какой-то Лагос.

– Спасибо, мистер. Просто воды, если можно.

Гадая, какая она, я рассчитывал на смазливую разбитную шлендру или уличную вамп с платиновыми волосами, вызывающе накрашенную.

Ни то, ни другое. Национальность тоже определить сложно, скорее всего, пуэрториканка. Не страшила, но и не хорошенькая. Сошла бы за сестру кого-нибудь из моих коллег, лет тридцати восьми. Или за директрису прачечной самообслуживания, или за диспетчершу в местном турагентстве.

– Нам туда, – я махнул рукой на коридор, ведущий к гостевой – моей – комнате, самой дальней. Вообще-то там жила мать Хоффмана, наезжавшая иногда из Чикаго, и когда мы вошли, мне стало немного неловко. Я скинул ботинки и улегся на кровать.

– Тебе бы лучше раздеться.

– А вам бы лучше сначала заплатить.

Протянул ей несколько купюр. Будто через силу – разделась. Подошла и встала рядом. Взяла мою руку и провела ею по животу и по грудям. Живот был слегка округлым, бедра чересчур пухлые; пупок неровный и комковатый, акушерка когда-то схалтурила. Кожа нежная и гладкая, но взгляд отстраненно-сосредоточенный. Ни тени симпатии или любопытства, скорее, старание, как у подростка-новичка, желающего угодить шефу. Навалилась дикая усталость, хотелось закрыть глаза. Но надо было соответствовать – раз уж услугу предоставили, как-то надо соответствовать.

– Откуда этот шрам на плече?

– Пуля. Пистолетная.

– Но как это случи…

– Тебе же не интересно.

Я протянул ей пальтишко. Когда она прощалась, возникла заминка. Нужно ли было ее целовать, и если да, то как? Девушка легонько погладила пальцами мою щеку, потом ее губы на секунду прижались к тому месту, которого коснулись пальцы. Пожалуй, этот момент был в нашем свидании самым эротичным.

Снова оставшись один, я рухнул в большое кресло и глянул на Центральный парк. Несколько женщин вышли на пробежку, без компаньонов; наверное, в кармане тренировочных штанов у каждой спрятан газовый баллончик. Ни одной мамаши с коляской, это в середине-то дня. Мужчин было больше, они трусили по дорожкам, нацепив наушники плееров. То ли за кем-то гнались, то ли от кого-то спасались. По виду – точно не фанаты здорового образа жизни. А год-то шел восьмидесятый, Нью-Йорк никому не нравился, хотя плакаты с мэром Эдвардом Кохом пестрели на бамперах многих авто. Да и что там могло нравиться, если швейцар ближайшего бара отговаривал возвращаться пешком: даже всего два квартала не стоит. Лучше он вызовет такси, и шофер притормозит впритык к тротуару, с распахнутой дверцей, чтобы принять клиента и тут же отъехать.

Приняв душ в ванной мамаши Хоффмана, я снова плеснул себе джину и вернулся в гостиную обдумывать происшедшее. Говорят, когда с кем-то спишь, в постели присутствуют и все ее бывшие, но лично я никогда этого не ощущал. А эта – профессионалка, ясно, что у нее обширная клиентура. Что я неизменно ощущал с прежними своими партнершами, так это их глубинный дискомфорт. То волосок на подушке, то матрас неудобный. Или ей совестно, тут целая гамма: от смущения до жгучего стыда…

В юности, наслушавшись и начитавшись баек про роковую страсть и романтическую «любовь», я поверил, что это самая высокая степень единения – возможно, состояние наивысшей полноты бытия, доступное человеку. Как же я был разочарован. И как редко мне выпадало почувствовать ответный упоительный восторг и столь же безграничное доверие. Хорошо помню, когда это, наконец, произошло. Впервые.

Мне было двадцать восемь, примерно месяц я жил на захолустной итальянской улочке; в том городке и нагрянуло счастье. Несколько сказочных недель. Невероятно давно это было, но до сих пор тяжело называть ее имя, не могу произносить эти три слога без боли, поэтому ограничусь одной буквой. Буковкой Л. Время было военное (вот откуда мой шрам от пули), и Л. была моей возлюбленной. Входя в ее комнату, я всякий раз удивлялся радужному мерцанию на всем: светилось ветхое стеганое одеяло на кровати, и стены, и комод. Даже хлипкие жердочки ставен весело поблескивали. Я озирался, отыскивая взглядом включенную лампу, ее не было. Потом смотрел на девушку у зеркала, наводившую вечерний марафет и подправлявшую уголки губ белым платочком. И вот она поворачивала голову и, увидев меня, улыбалась. Я отступал на шаг назад, оценивая результат. Весь вечер она излучала свет, и он вспыхивал везде, где бы мы ни оказывались, так и бродили в осиянном пространстве.

Спустя несколько часов после визита проститутки я обнаружил, что мое сумасбродство не осталось незамеченным. Привратник крякнул, когда я выходил на улицу, бармен в ближайшем заведении вскинул бровь, наливая мне, даже попрошайка, торчавший у входа, хитро ухмыльнулся. Наутро я уже подумывал о том, чтобы убраться из Нью-Йорка.

Делать мне там было нечего. Приехал я на медицинский конгресс и уже выслушал весь набор ораторов в кампусе Колумбийского университета, это в Верхнем Манхеттене. Спонсоры от фармацевтических компаний выделили конгрессу столько денег, что молодых делегатов (будущих светил науки) в последний момент поселили в отеле «Плаза», хотя изначально им предназначались обычные гостиницы (ночлег плюс завтрак), таких уйма вокруг холма Марри-хилл. Заодно и я оказался на немыслимой вышине, в номере размером с конюшню. Мне это стойбище было ни к чему – не гостиница, а памятник архитектуры. Я долго воевал с регулятором кондиционера и все-таки одержал над ним победу. Батареи в гостиной (на черта она мне сдалась!) ночью тяжко вздыхали и что-то бормотали, неугомонные, будто мозг уснувшего шизика.

Когда конгресс закончился, я, решив побыть еще в Нью-Йорке, перебрался в квартиру Джонаса Хоффмана. С ним мы познакомились после войны, в одной из лондонских медицинских школ, куда он прибыл на волшебном американском ковре-самолете, коим послужила не то стипендия, предоставляемая ветеранам «Солдатским биллем о правах», не то диплом Университета Родса. Дружба наша выжила несмотря на его более чем успешную практику: в приемной на Парк-авеню Джо побуждал невротичных дам вспомянуть о былом, тогда как моя лондонская квартира располагалась в двух шагах от кладбища Кенсал-Грин, как говорится, в шаговой доступности. Гонорары, полученные в результате многочасовых душевных излияний, подвигли Хоффмана на приобретение апартаментов. Тех самых, где я из гостевой комнаты наблюдал (валяясь в постели с газетой), как меняют цвет осенние деревья. Каждый день на них что-то новенькое…

Объявили посадку на лондонский рейс. Подхватив свой дипломат, я удалился из вакуумной тишины зала для особо важных персон, честно говоря, удалился скрепя сердце. Очень не хотелось погружаться в толчею снаружи. Уж и не помню, сколько раз (сотни!) я заходил внутрь самолета, чувствуя под ладонью холодок петель и заклепок на дверце. Далее привычный кивок и дежурная улыбка команде экипажа, по стойке смирно встречающей пассажиров.

Я сел у окна, проглотил таблетку снотворного, раскрыл книгу. Самолет медленно и мягко покатил на округлых шинах и вскоре с хищным остервенением уже несся по взлетной полосе, вжимая меня в спинку кресла.

Пассажиры чуть погодя достали журналы с кроссвордами или уставились на подвешенный экран, где запустили фильм. С моего кресла экран был виден лишь сбоку, отчего персонажи поменяли окрас, уподобившись негативам цветных фото, – очень похоже на разводы бензина в воде. Дядька впереди увлекся, даже наклонился вперед, задумчиво поедая орешки: весь пакет смолотил.

После двух порций джина я почувствовал, что таблетка начинает действовать, смиряя кровь. Опустил шторку на иллюминаторе, закутался в тонкий плед и попросил стюардессу не будить меня на перекус.

Ночь перелета. В шесть тридцать самолет выхаркнул меня в Хитроу, и вот такси уже едет по тускло-серым улочкам Чизвика, а мне кажется, что этот день никогда не кончится. Когда я все-таки вошел в дом, захотелось сразу лечь, но я по опыту знал, что после сна невпопад будет только хуже. На столике в холле моя уборщица миссис Гомес соорудила стопку из писем за три недели. Я быстро их перебрал, ища конверт с почерком Аннализы, но все адреса были напечатаны на машинке или распечатаны в типографии. Кроме одного. Внутри я обнаружил одинарный листок с коротким посланием:

Уважаемый мистер Хендрикс! Мы только что въехали в квартиру на верхнем этаже и в субботу вечером отмечаем новоселье. Если будет настроение, пожалуйста, приходите. Начинаем в восемь, форма одежды произвольная.

Шиз и Мисти

Наш дом больше прочих в округе, и я занимаю первый и цокольный этажи. На втором этаже двадцать с лишним лет живет овдовевшая полька, а на верхнем жильцы постоянно меняются. Что-то в именах новых соседей подсказывало, что они из Австралии. Видимо, вечеринка намечается шумная, и приглашением новоселы хотят подстраховаться, чтоб к ним никаких претензий. Наверняка и миссис Качмарек зазывают. Бедная старушка.

В кабинете у меня теперь новый автоответчик. Я долго выбирал подходящий; этот мне понравился потому, что у него нормального размера кассеты и три удобные клавиши. Судя по тому, как долго перематывалась пленка, кассеты были заполнены почти целиком. Есть у аппарата одна особенность (наверное, я что-то не так настроил): перед каждым новым сообщением он настырно повторяет записанное мной извещение. «Это автоответчик Роберта Хендрикса, если вы хотите оставить сообщение…», ну и так далее.

Голос мой раздражал меня всегда. Мало того, что резкий, но и звучит фальшиво, ибо есть в нем неистребимое самолюбование. Пока крутилась пленка, я взял блокнот и ручку, с отвращением дожидаясь знакомых ненатуральных интонаций: с моим нарциссизмом мне не все равно, как воспринимают их остальные.

Я понятия не имел, кто это. Акцент американский, и, похоже, тетеньке хорошо за пятьдесят. Я вышел в коридор переждать этот шквал; сразу стирать не стал, чтобы случайно не стереть другие сообщения. Я не расслышал характерного поскрипывания перед новым сообщением, но визгливый голос в какой-то момент сменился тусклым мужским. Я вернулся в кабинет. Голос был моим: сказал про автоответчик, заверил, что я перезвоню при первой возможности. Далее шли сообщения.

«Привет, Роберт, это Джонас. Прости, что не смог пересечься с тобой в Нью-Йорке. Застрял в Денвере, там оказалась жуткая морока. А как хорошо было бы тяпнуть нам с тобой в ресторанчике “Лоренцо”. Звони, не забывай».

Раздался скрипучий шелест, потом женский голос: «Доктор Хендрикс, это миссис Хоуп, мать Гэри. Я знаю, что вы велели звонить секретарше, но ему опять стало хуже…». Я сел за стол и раскрыл блокнот. Прозвучало еще четырнадцать сообщений, вполне рутинных. Записав то, что было важно, я стер записи и снова нажал на пуск, чтобы убедиться, что не удалил свое приветствие. Аппарат, как обычно, слегка пожужжал и занудил: «Это автоответчик Роберта Хендрикса…»

Я так и не понял, каким образом истеричная угроза незнакомой тетки проскочила перед моим приветствием.

Среди ночи я проснулся – сработал синдром резкой смены часовых поясов. Мне такие сбои даже приятны; как будто внутри осталось немного динамичной энергетики Манхеттена. Пошел на кухню, заварил чаю. Что мне в американцах нравится, так это их умение себя уважать. В Нью-Йорке не обязательно быть старожилом с корнями, там не культивируют самоедство. Есть диплом, есть медная табличка на двери, вот и радуйся, парень. Ты уже точно обогнал толпы только что прибывших из аэропорта Кеннеди искателей счастья. И тут американцы правы. Твоя жизнь не представляет собой ничего особенного, но разве она тебе от этого меньше дорога? Вот именно.

Дорога как никому другому. Прихватив кружку с чаем, я отправился в кабинет и принялся вскрывать скопившиеся письма, адресованные Роберту Хендриксу. Доктору медицины. Члену Королевского общества психиатров. Заслуженному члену Королевского общества психиатров. В этих званиях, можно сказать, отражена вся моя карьера. Кстати, они реальные, а не присвоенные мне авторами писем на всякий случай или из желания подольститься. Добывались они годами труда – далеко не сразу я сумел освоиться в той области медицины, куда пробиваются лишь самые упертые и рисковые. Не знаю, только ли англичане вечно чувствуют себя шарлатанами и всю жизнь боятся, что грянет разоблачение и расплата? Или это характерное свойство человеческой натуры? Уж кому, как не мне, практикующему психиатру, это должно быть известно… Должно бы.

Я взял свой дипломат, выложил гостиничный счет и пару визиток, которые нужно было куда-то убрать. Выдвинув ящик комода, вынул папку, в которую, возможно, еще долго не заглянул бы, и наткнулся на письмо месячной давности, здорово меня тогда огорошившее. Из Франции, штемпель Тулона, написано чернилами, почерк старческий.

Уважаемый мистер Хендрикс!

Простите, что дерзнул написать, но полагаю, вам будет небезынтересно кое о чем узнать.

История такая. В Первую мировую я был пехотинцем в Британской армии, на Восточном фронте (к слову сказать, я и во Вторую служил, военным врачом). После войны до самой пенсии работал невропатологом, занимался старческими проблемами – провалы в памяти и все такое. Мне и самому теперь уж недолго осталось: возраст, болезни. Вот и решил привести в порядок бумаги и архивы. Листая старые дневники, наткнулся на запись про парня с такой же, как у вас, необычной фамилией. Мы служили в одном батальоне с 1915 по 1918. Эту тетрадь я не открывал несколько десятков лет, но возникло ощущение, что фамилию парня я где-то уже видел, причем относительно недавно. И ведь вспомнил где! На одной очень хорошей книге, она попалась мне лет пятнадцать назад. Некто Роберт Хендрикс. «Немногие избранные»3
Перифраз библейского изречения «много званых, а мало избранных» (Мф. 20:16). Здесь и далее – прим. пер.
Я тут же отыскал ее в шкафу. Глянул на фото автора на суперобложке и сразу узнал солдата, с которым служил, то же молодое лицо. Можете себе представить, как я разволновился.

Еще сильнее разволновался, перечитав книгу – в один присест, всю ночь читал. В пятой главе автор упоминает, что его отец был портным. Но тот солдат тоже был портным. Уверен, что автор этой книги вы, доктор Хендрикс.

В субботу утром я поехал прогуляться в парк у тюрьмы «Уормвуд-Скрабс». По дороге завернул в Криклвуд, чтобы забрать Макса (парсон-рассел-терьера), гостившего во время моего отсутствия у той самой миссис Гомес, которая прибирается у меня в квартире. Мистер Гомес баловал паршивца паэльей и сладким печеньем, однако, завидев меня, Макс всегда ликовал, что не могло меня не трогать. Когда-то я вытащил его, шкодливого щенка, из нортгемптонширского пруда, и он до сих пор страшно мне благодарен.

Мы обогнули весь парк по периметру, вернулись на аллею, идущую вдоль домов тюремной обслуги, и прошли мимо самой тюрьмы. Я подумал о несчастных в тесных камерах, но подумал мельком. Гораздо больше меня волновало, сумеет ли Аннализа сегодня вечером вырваться ко мне.

Так называемые «отношения» часто развиваются только благодаря тому, что было в прошлом, а настоящее не столь уж важно. Такой вот удивительный парадокс. Ты воспринимаешь их скорее как череду свиданий: связность без каузальности, когда отсутствуют вроде бы обязательные звенья причинно-следственной модели. Тем не менее одна лишь мысль о том, что мы можем и не увидеться, заставила меня остановиться, я вдруг ощутил, как важна для меня Аннализа. Но почему-то никак не желал признавать, насколько глубоко это чувство, или честно назвать его более подходящим словом.

У нас был уговор: если трубку снимает ее «друг», я больше не пытаюсь дозвониться, зато она могла звонить мне когда угодно, и звонила регулярно. Я впустил Макса на заднее сиденье и пошел к телефонной будке, это в двух шагах от парковки. Набрав номер и услышав свое приветствие, я мог поднести к трубке диктофон и записать свежие сообщения. Прослушав себя любимого, я стер запись. Сообщений не было.

С Аннализой я познакомился почти пять лет назад, когда пришел в клинику остеопата, что в квартале Куинз-парк. Аннализа работает там в регистратуре. Проблемы со спиной у меня давно. Из-за бурного роста в переходном возрасте недостаточно крепок нижний сегмент грудного отдела позвоночника. Мышцы стараются его защитить и при малейшем напряжении сжимаются в болезненной судороге (однажды меня прострелило, когда я наклонился выключить телевизор). Я перепробовал кучу лекарств, комплексов упражнений, йогу, но улучшение наступило только после жестких манипуляций новозеландского целителя Кеннета Даулинга.

Мар 30, 2017

Там, где билось мое сердце Себастьян Фолкс

(Пока оценок нет)

Название: Там, где билось мое сердце

О книге «Там, где билось мое сердце» Себастьян Фолкс

Себастьян Фолкс – современный британский писатель и журналист. Его сенсационная книга «Там, где билось мое сердце» представляет собой замечательный образчик завораживающей и лиричной, достоверной психологически и откровенной экзистенциально авторской прозы. Главный герой произведения – успешный психиатр по имени Роберт Хендрикс, очень своеобразный, имеющий склонность к отъявленному цинизму человек. По мере развития сюжета к нам приходит осознание того факта, что не все так гладко у него в жизни, как он жаждет продемонстрировать окружающим людям. Отец его погиб на фронте во времена Первой мировой войны, а сам Роберт является ветераном Второй. И вот уже долгое время он охвачен какими-то невероятными и страшными наваждениями. Что они собой представляют? Личный опыт и вытесненные воспоминания нашего героя или же отголоски отцовской памяти? Исчерпывающие ответы на эти и другие вопросы нам предстоит читать в данном романе.

В своей книге «Там, где билось мое сердце» Себастьян Фолкс повествует о том, как однажды в 1980 году главный герой получает письмо довольно странного содержания. Смысл его заключается в приглашении некоего пожилого французского психиатра посетить его на небольшом островке. Кроме того, этот незнакомец пишет о том, что в период Первой мировой воевал вместе с отцом Роберта и сохранил его фото, письма и прочие личные вещи. Наряду с этим мы узнаем, что у нашего героя за плечами свое военное прошлое. Было время, когда он сам проявлял доблесть на поле брани, а также принимал участие в высадке десантников в Италии, где получит ранение и познакомился с невероятной девушкой, ставшей его первой возлюбленной. Престарелый психиатр, равно как и Хендрикс, долгое время изучал свойства человеческой памяти. И вот, погружаясь в разговорах с французом в воспоминания о нелегких детских годах, бурной юности, начале трудовой деятельности на медицинском поприще, вновь ощущая каждой клеточкой тела ужас окопных будней, утрату верных товарищей и разлуку с любимой женщиной, Роберт впервые принуждает себя посмотреть в глаза собственному прошлому, отзвуки которого до сих пор наполняют тревогой его душу.

Себастьян Фолкс в романе «Там, где билось мое сердце» много внимания уделяет проблемам памяти, очень увлекательно описывая это уникальное явление. Рука об руку с этим вопросом идет тема личностей с нарушенной психикой, исполненная рассуждений об их адаптации в социуме, адекватных методах лечения и соответствующих этических нюансах. Таким образом, помимо захватывающего и драматического сюжета, книга «Там, где билось мое сердце» поднимает множество важных и актуальных для современного общества вопросов, поэтому читать ее будет интересно всем и каждому.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Там, где билось мое сердце» Себастьян Фолкс в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Скачать бесплатно книгу «Там, где билось мое сердце» Себастьян Фолкс

В формате fb2 : Скачать
В формате rtf : Скачать
В формате epub : Скачать
В формате txt :

Но если признать, что жизнь умершего не менее весома и значима, чем жизнь уцелевших, то тогда зачем мучиться, продолжать существовать? Тогда полный тупик и ты ничем принципиально не отличаешься от мертвеца...

Мое итого о прочтении "Там, где билось мое сердце" вышло противоречивым. Подозреваю, это совсем не тот роман, с которого стоило стартовать, но, как говорится, что уж об этом рассуждать.

Первое впечатление было как гром среди ясного неба, и было оно о главном действующем лице этой истории. Я сразу поняла, что с ним мы не поладим. Впечатление более чем неприятное, милый поклон в сторону явной антипатии к персонажу и (!) желание бросить чтение этого романа. Потому что Хендрикс не просто раздражает, он бесит, будь то действие или мысль. Или просто темп его мысли. В общем, самые первые главы надо просто пережить с верой в доброе светлое будущее. Совсем светлое, конечно, нам не светит, но наконец-то начинается суть про то, зачем мы тут все собрались, и темп повествования идет куда бодрее. Дальше по сути происходит следующее: ты словно оказываешься на развилке, где каждая тропа про свое и ведет в свое «туда», будь то память, война, любовь, воспоминания прошлого или человек.

Память - самый интересный кусочек картинки под названием "Там, где билось мое сердце" и весь "перец" истории, ради которой один персонаж встречается с другим: вспомнить, узнать, добыть, разломать блок в голове, найти. Тут и там в романе встречаются рассуждения о том, насколько память и вообще все, связанное с мозговой деятельностью, суть уникальное и интересное явление. Очень рядом с этой линией идет тема людей психически нездоровых, рассуждения в области этики по методикам лечения, вопросах существования и быта таких людей, наследственности и возможности последующей адаптации тех, кто сумел выкарабкаться из страны голосов. Вопросы жизни и смерти, того, как переживает человек смерть рядом и как стремится жить и выжить. Местами, конечно, напоминает бытовые рассуждения о том, опасно это или нет, если ребенок разговаривает сам с собой, но читается интересно. Эдакое про психологию, но не очень навязчиво. У нас в одном флаконе рассуждения о том, как мы неосознанно защищаем себя от страшных воспоминаний, можно ли лечить психические расстройства лоблотомией или иногда хватает и просто поговорить, можно ли лечить болезнь болезнью и каково жить с теми, кто слышит голоса и немного не от мира сего. К сожалению, основную ветку про воспоминания и память, связанную непосредственно с отцом главного героя, автор, с моей точки зрения, слил. То есть ты читаешь и ждешь, что в финале книги как бабахнет, а оно пффф...и нет. Ты всего лишь остаешься с великим и могучим рассуждением о том, что надо не забывать свои корни и помнить. Ну окей. Но блин.

По касательной к теме памяти и всего рядом идет тема войны. К ней хвостом рассуждения об эпохе и человеке как ужасном и ненормальном по умолчанию создании, ибо ни одно живое существо даже придумать во сне не могло такие ужасы, которыми был прошит XX век. Фолкс прокидывает устами своего главного героя стандартное мнение о войне как разрушении, о том, как она ломает все на своем пути, будь то здания и сооружения или же психика человека. Война у автора, что Первая, что Вторая, более окопная, чем совсем кровавая и напичканная действием и нарочными ужасами, но автору хорошо удалось показать, что и такая война, изматывающая, грязная и часто просто бестолковая, когда вышестоящие не знают, что еще делать, кроме как заставлять людей тупить под пулями - это все та же стерва-баба война. Будь то даже Сталинград с его адом или солнечная Италия. Это. Война. И свои личные последствия войны каждый переживает по-своему. Фолкс показывает не только войну, но больше человека на войне, обработку человеком такого события в своей жизни. На примере нескольких персонажей показано, как совершенно разные люди проходят через жернова сражений, неважно, будь то Первая, Вторая Мировая или же вообще другой конфликт. Кто-то оказывается там на своем месте, кто-то выживает, кто-то дохнет физически и/или ментально и сходит с ума. Кто-то после всего постоянно ходит на встречи ветеранов повидаться с камрадами, а кто-то вату в уши и всячески пытается делать вид, что этого в его жизни не было. При этом Фолкс внезапно совсем не щадит человеческое создание, тут и там напоминая, насколько это все-таки эгоистичный, с точки зрения природы, тип, даже скорее вообще неправильный и бракованный товар. И в мировом зле и ужасах виноваты не сильные мира сего и ужасные вожди, а изначально в принципе все, потому что человек такой человек, такова его коцаная природа. Хотя государства и их лидеры тоже очень виноваты вот про все эти ужасы. Но тоже потому что человек. Замкнутый круг.

Без романтической линии, конечно, обойтись не удалось, хотя она, с моей точки зрения, менее всех прочих взаимосвязана с остальными и ее добрую часть можно вообще было смело выкинуть. В самом начале ее развития вслух задаешься вопросом, зачем это тут вообще, потому что клише на клише. Самое интересное и затронувшее тут это, назовем это так, дилемма ожившего воспоминания. Представьте себе, что когда-то давно вы ехали домой и в метро заболтались с красивой девушкой. Вы узнали ее имя, прочее, но так и не позвонили и вообще потеряли ее из виду. И тут, спустя десять лет, теорией рукопожатий так получается, что у вас есть возможность ее снова увидеть. Что предпочтете: оставить ее красивой картинкой в воспоминаниях или же решитесь увидеться, хотя она уже, скорее всего, совсем не то, замужем и ляля? Вы скажете, блин, Тони, что за тухлый пример? Окей, а что если это ваша первая любовь, которую в силу обстоятельств вы потеряли много лет назад, и все это время любили только ее, несмотря на брак, детей, карьеру, свою уже совсем иную жизнь и прочее? Хороший поворот сюжета, вот только тут в очередной раз главный герой вспоминает, что он не рыцарь и не поэт, в повествование добавляются еще частички его быта, рассуждений и личной жизни, и Хендрикс чутка все портит еще раз (нет, его опыт войны ему скидку не делает). Поэтому осадок остается и тут.

Основная проблема для восприятия в "Там, где билось мое сердце" - это то, что есть хорошая ветка про психологию-память-умалишение-сломанных-далее, есть тема войны и того, что война это кровь-боль-слезы-страх-далее, в которой нет ничего светлого и великого, разве что в отпуске по ранению можно вон достопримечательности посмотреть. Есть та самая, ладно ее, куда без нее, любовная линия. Но вот в единое целое оно не складывается никак. Чтение романа - это чтение каждого кусочка по частям по очереди, в единую картинку оно не складывается. С моей точки зрения, все дело в том, что из Хендрикса проводник так себе. Возможно, тут была попытка отразить тот самый туман воспоминаний и памяти, из-за которых все это и предстает отрывками, но получилось не очень. С учетом финала, который разочаровал, впечатление остается очень противоречивым: нельзя сказать, что роман ни о чем и отвратный, но и возвышенного «очень понравилось» тоже не случилось.

Итого: вполне норм, хотя на первых главах я честно думала, что сдамся. Тяжелый главный герой, туман воспоминаний, женская ладошка, война окопов и пфф финал. Дальше в планах И пели птицы... .

Понравилась статья? Поделитесь ей

Распечатать статью