Православные традиции в литературе и искусстве. Духовная традиция в русской литературе

Духовная традиция в русской литературе это осмысление христианской сущности человека и православной картины мира в литературе, имеющее трансисторический характер. «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона - начало истории древнерусской литературы - прозвучало либо перед пасхальной утренней службой, либо, скорее всего, в первый день Пасхи 26 марта 1049 (Розов Н.Н. Синодальный список сочинений Илариона - русского писателя XI век). Пытаясь «рассмотреть христианское основание русской литературы (Гоголь, Достоевский, Толстой, Тургенев)» (Пришвин М.М. Дневники.), нельзя упускать из виду, что для многих поколений русских людей не столько домашнее чтение, сколько именно литургическая практика была основным способом освоения текста Священного Писания. По мысли А.С.Пушкина, именно «греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер» (А.С.Пушкин. Заметки по русской истории XVIII век, 1822). Это отразилось в литературных текстах даже тех русских авторов, которые могли и не принимать иные стороны христианского вероисповедания.

Русская словесность первых семи веков своего существования отчетливо христоцентрична, то есть изначально ориентирована прежде всего на Новый Завет. Ветхозаветные тексты осмысляются при этом исходя из православной картины мира. Главное назначение этой литературы - воцерковление человека. В русской литературе 19-20 веков христоцентризм проявляет себя как прямо, так и гораздо чаще имплицитно: авторской духовной, этической и эстетической ориентацией - не всегда рационализируемой и осознаваемой - на личность Христа: слишком жива еще в культурной памяти установка древнерусской словесности на «подражание» Христу («Братья Карамазовы», 1879-80; «Идиот», 1868, Ф.М.Достоевского; «Господа Головлевы», 1875-80, М.Е.Салтыкова-Щедрина). Отсюда отчасти понятны максималистические этические требования к герою литературного произведения русской классики, намного более строгие, нежели в западноевропейской того же исторического периода. Именно потому, что в сознании автора всегда присутствует «наилучший», так мало в русской литературе «положительных» героев, выдерживающих сопоставление с заданной древнерусской книжной традицией нравственной высотой («Студент», 1894, А.П.Чехова). Постоянная боязнь духовного несовершенства перед лицом идеальной Святой Руси, страх несоответствия низкой наличной данности этой высокой заданности делают все другие земные проблемы человеческой жизни второстепенными и малозначительными.

Отсюда постоянное стремление к постановке «проклятых вопросов». Отсюда же - любовь к убогим, юродивым, нищим и каторжникам, терпеливость и эстетизация этой терпеливости, любви к ближнему своему - при всем понимании его несовершенства: ориентация на этический абсолют и столь же абсолютное приятие мира, каков он есть. Глубинная, тесная и никогда не прерывающаяся связь с Новым Заветом - главное, что конституирует единство русской культуры в целом. При анализе произведений русской классики нужно иметь в виду, что зачастую «скрытое воздействие не прекращается и тогда, когда о православной традиции и не вспоминают » (Аверинцев С.С. Византия и Русь: Два типа духовности). Даже само резкое неприятие отдельными авторами православной духовной традиции свидетельствует о ее особой значимости для русской литературы. Внешняя бесформенность ряда произведений русской классики, полифония Достоевского и уклонение от формулировки «последней правды» в произведениях Чехова при всей очевидной разнице художественных систем авторов имеют общий знаменатель: православное видение мира, укорененность в православном типе культуры. И на уровне построения текста, и на уровне завершения героя автором наблюдается как бы трепет перед властью над «другим» (героем), трепет перед возможностью окончательной и последней завершенности мира, неуверенность в своем праве на роль судьи ближнего (пусть и выступающего всего лишь в качестве вымышленного персонажа). Ведь сказанная окончательная правда о «другом», зафиксированная текстом произведения, словно бы отнимает у него надежду на преображение и возможность духовного спасения, которые не могут быть отняты, пока «другой» жив. Претензия на завершение героя - как бы посягательство на последний Суд над ним, тогда как только Бог знает о личности высшую и последнюю правду. В пределах же земного мира, воссозданного в художественном произведении, последняя правда о человеке становится известной лишь после его смерти. «Равноправие» голосов автора и героев Достоевского, на котором настаивает М.М.Бахтин, имеет те же глубинные истоки, укорененные в православной русской духовности. Автор и герой в самом деле равноправны - но именно перед лицом той абсолютной, а не релятивной правды, которую во всей полноте дано знать только Богу. Именно по отношению к этой высшей правде любая другая - релятивна, любая «изреченная» на земле мысль, по выражению Ф.И.Тютчева, «есть ложь».

Русская литература 19 века в своем магистральном духовном векторе не противостояла многовековой русской православной традиции, как это долгое время пытались доказать, но, напротив, вырастала из этой традиции, из русского пасхального архетипа и идеи соборности. Литература же Серебряного века во многом определяется коллизией между художественной тенденцией сохранения традиционного для русской словесности православного строя и попытками глобальной трансформации духовной доминанты русской культуры. Однако даже в русской литературе советского периода можно констатировать присутствие лейтмотивов православной традиции, хотя и в латентном виде (А.П.Платонов, М.М.Пришвин). В то же время в ряде произведений русской литературы 20 века вся полнота этой традиции порой полемически эксплицируется («Лето Господне», 193348, И.С.Шмелева, «Доктор Живаго», 1957, Б.Л.Пастернака).

МАОУ « Молчановская средняя общеобразовательная школа №1»

Исследовательская работа

«Христианские сюжеты и образы в русской литературе»

Крицкая Л.И.

Еремина И.В. – учитель русского языка и литературы МСОШ №1

Молчаново – 2014

Христианские сюжеты и образы в русской литературе

Введение

Вся наша культура строится на основе фольклора, античности и Библии.

Библия – это выдающийся памятник. Книга книг, созданная народами.

Библия – это источник сюжетов и образов для искусства. Через всю нашу литературу проходят библейские мотивы. Главным, по мнению христианства, было Слово, и Библия помогает его вернуть. Она помогает видеть человека с гуманитарных позиций. Каждое время требует истин, а значит и обращения к библейским постулатам.

Литература обращается к внутреннему миру человека, его духовности. Главным героем становится человек, живущий по евангельским принципам, человек, главным в жизни которого является работа его духа, свободного от влияния среды.

Христианские идеи являются источником непомрачаемого света, которому служат, чтобы преодолеть с ним хаос в себе и в мире.

С самого начала христианской эры было написано множество книг о Христе, но церковь признала, то есть канонизировала только четыре Евангелия, а остальные – числом до пятидесяти! – занесла либо в список отреченных, либо в список апокрифов, разрешенных не для богослужения, но для обычного христианского чтения. Апокрифы посвящались и Христу, и практически всем людям из его ближайшего окружения. Когда-то эти апокрифы, собранные в Четьи-Минеи и пересказанные, например, Дмитрием Ростовским, были любимым чтением на Руси. «Следовательно, в христианской литературе есть свое Священное море и есть впадающие в него или, скорее, вытекающее из него ручьи и реки».Христианство, неся новое мировоззрение, отличающееся от языческих представлений о происхождении Вселенной, о богах, об истории человеческого рода, заложило основы русской письменной культуры, вызвало появление сословие грамотных.

Ветхозаветная история – это история испытаний, падений, духовного очищения и обновления, веры и безверия отдельных людей и целого народа – от Сотворения мира и до прихода Мессии Иисуса Христа, с именем которого связан Новый Завет.

Новый Завет знакомит нас с жизнью и учением Христа Спасителя от его чудесного рождения и до распятия, явления народу и вознесения. В то же время Евангелие необходимо рассмотреть в нескольких ракурсах: религиозное учение, этико-юридический источник, историческое и литературное произведение.

Библия является важнейшим (ключевым) этико-юридическим сочинением.

В то же время Библия – это литературный памятник, легкий в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В Библии мы находим начала многих литературных жанров. Молитвы, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях…

Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных времен и народов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.

Русское книжное слово возникло как слово христианское. Это было слово Библии, литургии, жития, слово Отцов Церкви и святителей. Письменность наша прежде всего научилась говорить о Боге и, памятуя о Нем, повествовать о делах земных.

Начиная от древней литературы до произведений сегодняшнего дня, вся наша русская литература окрашена светом Христовым, проникающим во все углы мира и сознания. Нашей литературе свойственны поиски истины и Добра, заповеданные Иисусом, поэтому она ориентирована на высшие, абсолютные ценности.

Христианство внесло в словесность высшее начало, дало особый строй мысли и речи. «Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» - вот откуда происходит поэзия. Христос – Логос, слово воплощенное заключало в себе всю полноту истины, красоты и добра.

Звуки библейской речи всегда рождали в чуткой душе живой отклик.

Библейское слово – кладезь богопознания, тысячелетней мудрости и нравственного опыта, потому что оно – непревзойденный образец художественной речи. Эта сторона Писания издавна была близка русской литературе. «Мы находим множество лирических поэм в Ветхом Завете, - замечал Николай Язвицкий в 1915 году.- Кроме гимнов и песен, рассеянных в книгах Бытия и Пророков, целая книга Псалмов может почитаться собранием духовных од»

Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное.

Вся русская литература 19 века была проникнута евангельскими мотивами, представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей прошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал и наш 20 век о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.

Христианская символика в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского

Впервые религиозные темы серьезно вносятся Ф.М. Достоевским. В его творчестве можно выделить четыре главных евангельских идей:

«человек есть тайна»;

«низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет»;

«мир спасется красотой»;

«некрасивость убьет».

Писатель с детства знал Евангелие, в зрелом возрасте оно было его настольной книгой. Обстоятельства смертной казни петрашевцев дали пережить состояние на границе смерти, которое обратило Достоевского к Богу. Зимний луч солнца от купола собора ознаменовал физическое воплощение его души. По дороге на каторгу писатель встретился с женами декабристов. Женщины дали ему Библию. С ней он не расставался четыре года. Достоевский пережил жизнь Иисуса как отражение своей: во имя чего страдания? Именно этот самый экземпляр Евангелия Достоевский описывает в романе «Преступление и наказание»: «На комоде лежала какая-то книга…Это был Новый Завет в русском переводе. Книга старая, подержанная, в кожаном переплете». В этой книге очень много страниц, испещренных пометками карандашом и ручкой, некоторые места отмечены ногтем. Эти пометы являются важным свидетельством для понимания религиозных и творческих исканий великого писателя. «Я скажу вам про себя, что я дитя неверия и сознания до сих пор и даже …до гробовой крышки…Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Это символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревностной любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной». (из письма Ф. М. Достоевского Н. Д. Фонвизиной).

Вопрос веры и безверия стал основным в жизни и творчестве писателя. Эта проблема оказывается в центре его лучших романов: «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Произведения Федора Михайловича Достоевского наполнены различными символами, ассоциациями; огромное место среди них занимают мотивы и образы, заимствованные из Библии и вводимые писателем для того, чтобы предостеречь человечество, стоящее на пороге глобальной катастрофы, Страшного Суда, конца света. И виной этому, по мнению писателя, общественный строй. Герой «Бесов» Степан Трофимович Верховенский, переосмысливая евангельскую легенду, приходит к выводу: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!»

Для Достоевского использование библейских мифов и образов – не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира и России как части мировой цивилизации. Видел ли писатель пути, ведущие к оздоровлению общества, к смягчению нравов, к терпимости и милосердию? Безусловно. Залогом возрождения России он считал обращение к идее Христа. Тема духовного воскрешения личности, которую Достоевский считал главной в литературе, пронизывает все его творчество.

«Преступление и наказание», в основе которого лежит тема нравственного падения и духовного возрождения человека, - это роман, в котором писатель представляет свое христианство. Причин гибели души может быть много, но вот путь, который ведет к спасению, по убеждению писателя, один – это путь обращения к Богу. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет», - слышит герой евангельскую истину из уст Сонечки Мармеладовой.

Сделав основой сюжета убийство Раскольниковым старухи-процентщицы, Достоевский раскрывает душу преступника, нарушившего нравственный закон: «не убий» - одна из главных библейских заповедей. Причину же страшных заблуждений человеческого ума, рационально объяснившего и арифметически доказавшего справедливость и пользу убийства вредной старушонки, писатель видит в отступлении героя от Бога.

Раскольников – идеолог. Он выдвигает антихристианскую идею. Всех людей он подразделил на «властелинов» и «тварей дрожащих». Раскольников считал, что «властелинам» позволено все, даже «кровь по совести», а «твари дрожащие» могут только производить себе подобных.

Раскольников попирает святое – незыблемое право для человеческого сознания: он посягает на человека.

«Не убий. Не укради!- записано в древней книге. Это заповеди человечества, аксиомы, принимаемые без доказательства. Раскольников дерзнул усомниться, решил их проверить. И Достоевский показывает, как за этим невероятным сомнением следует тьма других мучительных сомнений и идей для нарушившего нравственный закон, - и кажется, что только смерть способна избавить его от мук: согрешая ближнему, человек вредит себе. Страдание поражает не только душевную сферу преступника, но и его тело: кошмарные сновидения, исступление, припадки, обмороки, лихорадка, дрожь, беспамятство – разрушение идет на всех уровнях. В том, что нравственный закон – это не предрассудки, Раскольников убеждается на собственном опыте: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки и ухлопал себя, навеки!». Убийство оказалось для Раскольникова не преступлением, а наказанием, самоубийством, отречением от всех и всего. Лишь к одному человеку тянется душа Раскольникова – к Сонечке, к такой же, как и он, отверженной людьми нарушительнице нравственного закона. Именно с образом этой героини связаны евангельские мотивы в романе.

Три раза приходит он к Соне. Раскольников видит в ней своеобразного «союзника» по преступлению. Но на позор и унижение Соня идет ради спасения других. Она наделена даром бесконечного сострадания к людям, во имя любви к ним готова перенести любые страдания. С образом Сони Мармеладовой связан один из важнейших евангельских мотивов в романе – мотив жертвы: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15, 13) Подобно Спасителю, претерпевшему голгофские муки ради нас, Соня предала себя на ежедневную мучительную казнь ради чахоточной мачехи и ее голодных детишек.

Соня Мармеладова – главный оппонент Раскольникова в романе. Она – всей судьбой, характером, выбором, образом мыслей, самоощущением противостоит его жестокой и страшной жизненной схеме. Соня, поставленная в те же, что и он, нечеловеческие условия существования, еще более, чем он, униженная, – другая. Иная система ценностей воплотилась в ее жизни. Принеся себя в жертву, отдав свое тело на поругание, она сохранила живую душу и ту необходимую связь с миром, которую разрывает преступивший Раскольников, терзаемый кровью, пролитой во имя идеи. В страдании Сони – искупление греха, без которого не существует мир и творящий его человек, заблудившийся и потерявший дорогу к храму. В страшном мире романа Соня – тот нравственный абсолют, светлый полюс, который притягивает всех.

Но самым важным для понимания идейного смысла романа является мотив духовной смерти отпадшего от Бога человека и его духовного воскресения. «Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего…Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»,- говорил Спаситель своим ученикам на Тайной вечере» (Ин. 15, 5-6). Такой сухой ветви подобен и главный герой романа.

В четвертой главе 4 части, являющейся кульминационной в романе, становится понятен замысел автора: не только духовную красоту Сонечки, ее самоотверженность во имя любви, ее кротость показывает читателю Достоевский, но и самое главное - источник силы жить в невыносимых условиях – веру в Бога. Сонечка становится для Раскольникова ангелом-хранителем: читая в квартире Капернаумовых (символический характир этого имени очевиден: Капернаум – город в Галилее, где свершались Христом многие чудеса исцеления больных) ему вечную книгу, а именно эпизод из Евангелия от Иоанна о самом большом чуде, совершенном Спасителем,- о воскресении Лазаря, она пытается заразить его своей верой, перелить в него свои религиозные чувства. Именно здесь звучат слова Христа, очень важные для понимания романа: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек». В этой сцене сталкивается вера Сонечки и безверие Раскольникова. Душе Раскольникова, «убитой» совершенным преступлением, предстоит обрести веру и воскреснуть, подобно Лазарю.

Соня, душа которой полна «ненасытного сострадания», узнав о преступлении Раскольникова, не только посылает его на перекресток («…поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлет»), но и готова взвалить на себя его крест и идти с ним до конца: «Вместе страдать пойдем, вместе и крест понесем!..» Надевая на него свой крестик, она как бы благословляет его на тяжкий путь крестных мук, которыми только и можно искупить содеянное им. Тема крестного пути – еще один из евангельских мотивов романа «Преступление и наказание».

Путь страдания героя – это путь его к Богу, но путь этот труден и долог. Спустя два года на каторге наступает прозрение героя: в кошмарных снах о моровой язве, поразившей все человечество, легко узнается болезнь Раскольникова; это все та же идея, но только доведенная до своего предела, воплощенная в планетарном масштабе. Человек, отпавший от Бога, теряет способность различать добро и зло и несет в себе страшную опасность для всего человечества. Бесы, вселяясь в людей, ведут мир к гибели. Но бесам будет воля там, где люди изгоняют Бога из своих душ. Картина гибнущего от «страшной моровой язвы», увиденная Раскольниковым, в болезни, в бреду, - непосредственная причина произошедшего с ним переворота. Эти сны послужили толчком к воскресению героя. Не случайно болезнь приурочена ко времени окончания Великого поста и Святой неделе, а на второй неделе после Воскресения Христова происходит чудо преображения, о котором мечтала и молилась Соня, читая евангельскую главу. В эпилоге мы видим Раскольникова плачущим и обнимающим ноги Сони. «Их воскресила любовь…он воскрес, и он знал это... Под подушкой его лежало Евангелие…Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря».

Весь роман «Преступление и наказание» построен на мотиве воскресения человека к жизни новой. Путь героя – путь через смерть к вере и воскресению.

Для Достоевского в центре и бытия, и литературы стоял Христос. Мысль о том, если нет Бога, то все позволено, не давала покоя писателю: «Отвергнув Христа, зальют весь мир кровью». Поэтому евангельские мотивы занимают важнейшее место в прозе Достоевского.

Христианские воззрения Л. Н. Толстого.

Толстой вошел в русскую литературу в 50-ые годы. Его сразу заметила критика. Н.г. Чернышевский выделил две особенности стиля и мировоззрения писателя: интерес Толстого к «диалектике души» и чистота морального чувства (особая нравственность).

Особое самосознание Толстого – это доверие к миру. Для него высшей ценностью являлись естественность и простота. Им владела идея опрощения. Сам Толстой тоже пытался вести простую жизнь, хотя граф, хотя писатель.

Лев Николаевич пришел в литературу со своим героем. Комплекс черт, которые были дороги писателю в герое: совесть («совесть – это Бог во мне»), естественность, жизнелюбие. Идеалом совершенного человека для Толстого являлся не человек идеи, не человек дела, а человек, способный изменить себя.

Роман Толстого «Война и мир» публиковался одновременно с «преступлением и наказанием» Достоевского. Ход романа от искусственности и неестественности к простоте.

Главные герои близки друг другу тем, что они верны идее.

Свою идею о народной, естественной жизни Толстой воплотил в образе Платона Каратаева. «Круглый, добрый человек с успокоительными аккуратными движениями, все умеющий делать «не очень хорошо и не очень дурно», Каратаев ни о чем не задумывается. Он живет, как птица, так же внутренне свободно в плену, как и на воле. Каждый вечер говорит: «Положи, господи камушком, подними калачиком»; каждое утро: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся» - и ничто его не заботит, кроме самых простых естественных потребностей человека, всему он радуется, во всем умеет находить светлую сторону. Его крестьянский склад, его прибаутки, доброта стали для Пьера «олицетворением духа простоты и правды». Пьер Безухов запомнил Каратаева на всю жизнь.

В образе Платона Каратаева Толстой воплотил свою любимую христианскую идею о непротивлении злу насилием.

Только в 70-ые годы Толстой в работе над романом «Анна Каренина» обращается к идее веры. Причиной такого обращения стал кризис, который Толстой пережил в середине 70-ых годов. В эти годы литература для писателя – это самая отвратительная страсть. Толстой хочет отказаться от писательской деятельности, он начинает заниматься педагогикой: учит крестьянских детей, вырабатывает свою педагогическую теорию. Толстой проводит реформы в своем имении, воспитывает своих детей.

В 70-е годы Толстой меняет масштаб художественного интереса. Он пишет о современности. В романе «Анна Каренина» - история двух частных людей: Карениной и Левина. В нем главное – это религиозное отношение к миру. Для романа Толстой взял эпиграф их Библии, из Ветхого Завета: «Мне отмщение, и Аз воздам»

Сначала Толстой хотел написать роман о неверной жене, но замысел в холе работы изменился.

Анна Каренина изменяет мужу, поэтому она грешна. Ей кажется, что она права, естественна, так как Каренина она не любит. Но, сделав эту маленькую ложь, Анна попадает в паутину лжи. Изменились многие отношения и главное - с Сережей. А ведь больше всего на свете она любит сына, но он становится ей чужим. Запутавшись в отношениях с Вронским, Каренина решается на самоубийство. Ей за это воздастся: светской молвой, юридическим законом и судом совести. В романе все эти три возможности осудить поступок Анны Карениной Толстым оспариваются. Только Бог может судить Анну.

Каренина решила отомстить Вронскому. Но в момент самоубийств она обращает внимание на мелкие детали: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями».

Под колесами она чувствует ужас. Она хотела подняться и распрямиться, но какая-то сила мяла и кромсала ее. Смерть Толстым изображается жутко. Мера греха требует меры наказания. Каренину так наказывает Бог и это месть за грех. Толстой начинает воспринимать человеческую жизнь как трагедию.

Только с 80-ых годов Лев Николаевич Толстой приходит к канонической православной вере.

Для Достоевского самой главной была проблема воскресения. А для Толстого эта же проблема интересна как проблема преодоления смерти. «Дьявол», «Отец Сергий» и, наконец, повесть «Смерть Ивана Ильича». Герой этой повести напоминает Каренина. Иван Ильич привык к власти, к тому, что одним росчерком пера можно решить судьбу человека. И именно с ним происходит необычное: поскользнулся, ударился – но этот случайный удар переходит в тяжелую болезнь. Врачи не могут помочь. И приходит сознание близкой смерти.

Все близкие: жена, дочь, сын – становятся чужими герою. Он никому не нужен и страдает по-настоящему. В доме только слуга, здоровый и красивый парень, по-человечески стал близок Ивану Ильичу. Парень говорит: « Почему же не потрудится – все умирать будем».

Это христианская идея: человек один умереть не может. Смерть – это труд, когда умирает один, трудятся все. Умереть в одиночку – это самоубийство.

Иван Ильич – человек атеистического склада, светский человек, обреченный на бездействие, начинает вспоминать свою жизнь. Оказывается, он и не жил по своей воле. Вся жизнь была в руках случая, но все время везло. Это и была духовная смерть. Перед смертью Иван Ильич решается попросить прощения у жены, но вместо «прости!» он говорит «пропусти!». Герой находится в состоянии последней агонии. Жена мешает видеть свет в конце туннеля.

Умирая, он слышит голос: « Все кончено». Иван Ильич услышал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Ее нет больше». Его сознание стало другим, христианским. Воскресший Иисус – символ души и совести.

Идея воскрешения души, как основная идея творчества Л. Н.Толстого, стала главной в романе «Воскресенье».

Главный герой романа князь Нехлюдов испытывает на суде страх и пробуждение совести. Он понимает свою роковую роль в судьбе Катюши Масловой.

Нехлюдов – человек честный, естественный. В суде он признается Масловой, которая его не узнала, и предлагает искупить свой грех – жениться. Но она озлоблена, равнодушна и отказывает ему.

Вслед за осужденной Нехлюдов едет в Сибирь. Здесь происходит поворот судьбы: Маслова влюбляется в другого. Но Нехлюдов уже не может ввернуться назад, он стал другим.

От нечего делать он открывает заповеди Христа и обнаруживает, что подобное страдание уже было.

Чтение заповедей повлекло за собой воскресение. «Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив все безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем мгла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах. И давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.

Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду впитывал он в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не осознавал вполне и не верил».

Воскресает и Катюша Маслова.

Мысль Толстого, как и Достоевского, заключается в том, что истинное прозрение Бог возможно только через личное страдание. И это вечная идея всей русской литературы. Итогом русской классической литературы является познание Живой Веры.

Христианские мотивы в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина

Так же как и Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии, имеющую глубинные корни в тысячелетней культурной традиции человечества. Писатель с детства прекрасно знал и понимал Библию, особенно Евангелие, сыгравшее уникальную роль в его самовоспитании, о соприкосновении с великой книгой он вспомнит в последнем своем романе «Пошехонская старина»: «Таким животворным лучом было для меня Евангелие…оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести. Словом сказать, я уже вышел из сознания прозябания и начал осознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о страждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного права на участие в жизни». Писатель становится защитником униженных и оскорбленных, борцом против духовного рабства. В этой неустанной борьбе верным союзником оказывается Библия. Обнаружить и понять многомерность щедринского творчества позволяют многочисленные библейские образы, мотивы, сюжеты, заимствованные Щедриным как и Ветхого, так и из Нового Завета. Они образно, емко и лаконично передают важное общечеловеческое содержание и выявляют потаенное и страстное стремление писателя войти в душу каждого читателя, разбудить в ней дремлющие нравственные силы. Способность понимать именно потаенный смысл своего существования делает любого человека мудрее, а его мировосприятие философичнее. Развить в себе это умение – во внешнем, сиюминутном видеть вечное, притчевое содержание – помогает своим зрелым творчеством – «Сказками для детей изрядного возраста» - Салтыков-Щедрин.

Сюжет «не то сказки, не то были» «Деревенский пожар» знакомит с крестьянами-погорельцами, с их несчастной долей и прямо сопоставлен с библейской историей об Иове, прошедшем по воле Бога через ужасные, нечеловеческие страдания и мучения во имя испытания искренности и силы его веры. Перекличка носит горько иронический характер. Трагедия современных Иовов страшнее во сто крат: у них нет надежды на благополучный исход, а напряжение душевных сил стоит им жизни.

В сказке «Дурак» стержневым становится евангельский мотив «всех любить надо!», переданных Иисусом Христом людям в качестве нравственного закона: «Люби ближнего твоего…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Матф., 5). Горький сарказм и глубокую печаль автора вызывает то обстоятельство, что герой Иванушка, сызмальства по природе своей живущий в соответствии с этой заповедью, в человеческом обществе кажется дураком, «блаженным». У писателя возникает трагическое ощущение от этой картины нравственного извращения общества, не изменившегося с того времени, когда Иисус Христос пришел с проповедью любви и кротости. Человечество не выполняет данного Богу обещания, завета. Такое отступничество влечет пагубные последствия.

В сказке-притче «Гиена» сатирик ведет речь об одной «породе» нравственно падших людей – «гиен». В финале возникает евангельский мотив изгнания Иисусом Христом их одержимого человека легиона бесов, вошедших в стадо свиней (Марк,5). Сюжет приобретает не трагическое, а оптимистическое звучание: писатель верит, а Иисус укрепляет в нем веру и надежду, что человеческое никогда окончательно не погибнет и «гиенские» черты, бесовские чары обречены рассеяться и исчезнуть.

Салтыков-Щедрин не ограничивается элементарным использованием в своих произведениях уже готовых художественных образов и символов. Многие сказки соотносятся с Библией на ином, более высоком уровне.

Прочитаем сказку «Премудрый пискарь», чаще всего трактуемую как трагическое размышление о бесплодно прожитой жизни. Неизбежность смерти и неминуемость нравственного суда над самим собой, над прожитой жизнью органично вводят в сказку темы апокалипсиса – библейское пророчество о конце света и о страшном суде.

Первый эпизод – рассказ старого пискаря о том, как «однажды он чуть-чуть в уху не угодил». Для пискаря и других рыб, которых волокли куда-то помимо их воли, всех в одно место, это действительно был страшный суд. Страх сковывал несчастных, горел костер и кипела вода, в которой смирялись «грешные», и только его, безгрешного малыша, отпустили «домой», выбросив в реку. Не столько конкретные образы, как сам тон повествования, сверхъестественный характер события напоминает апокалипсис и заставляет читателя вспомнить о грядущем судном дне, которого никому не избежать.

Второй эпизод – внезапное пробуждение совести у героя перед смертью и его размышления о прожитом. «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все вопросы ему пришлось отвечать: «Никому, никто». Вопросы, возникающие в сознании пискаря, отсылают к заповедям Христа, дабы убедиться, что ни одной из них жизнь героя не соответствовала. Самый страшный итог даже не в том, что пискарю нечем оправдаться с высоты вечных нравственных ценностей, о которых в «дрожании» за свой «живот» он «нечаянно» забыл. Сюжетом сказки писатель обращается к каждому обычному человеку: тема жизни и смерти в свете библейской символики развивается как тема оправданности человеческого бытия, необходимости нравственного и духовного совершенствования личности.

Так же органично и естественно сближена с Библией и сказка «Коняга», в которой бытовой сюжет о тяжкой доле крестьянина укрупнен до вневременного, вселенского масштаба: в рассказе о происхождении Коняги и Пустоплясов от одного отца, старого коня улавливается отблеск библейского сюжета о двух сыновьях одного отца, Адама,- Каине и Авеле. В «Коняге» мы не найдем точного соответствия библейской истории, но писателю важна близость идеи, художественной мысли двух сюжетов. Библейский рассказ привносит в текст Щедрина мысль об изначальности человеческого греха – смертельной вражды между людьми, которая в сказке приобретает вид драматического разделения русского общества на интеллектуальную элиту и невежественную народную крестьянскую массу, о роковых последствиях этого внутреннего духовного разлома.

В «Христовой ночи» поэтическими средствами воссоздано кульминационное в священной истории событие – воскресение Иисуса Христа на третий день после распятия. Этому событию посвящен главный христианский праздник – Пасха Салтыков-Щедрин любил этот праздник: праздник светлого Христова воскресения приносил удивительное ощущение раскрепощенности, духовной свободы, о которой для всех так мечтал писатель. Праздник символизировал торжество света над мраком, духа над плотью, добра над злом.

То же содержание угадывается и в сказке Щедрина. В ней, не таясь, писатель воспроизводит евангельский миф о воскресении Христа: «Воскресши рано в первый день недели в воскресенье, Иисус явился к Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов. Наконец явился самим одиннадцати апостолам, возлежавшим на вечери…И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Марк, 16)

В щедринской сказке это событие совместилось и слилось с другим – изображением Страшного Суда и картиной второго пришествия Иисуса Христа. Изменения евангельского текста позволили писателю сделать не просто понятной, но и зримой, пластически осязаемой идеальную тему сказки – неизбежное воскресение человеческого духа, торжество прощения и любви. Для этого писателем введен в повествование символический пейзаж: темы безмолвия и мрака («равнина цепенеет», «глубокое безмолвие», «снежная пелена», «траурные точки деревень»), символизирующие для писателя «грозную кабалу», рабство духа; и темы звука и света («гудение колокола», «горящие шпили церквей», «свет и тепло»), означающих обновление и освобождение духа. Воскресение и явление Иисуса Христа утверждают победу света над тьмой, духа над косной материей, жизни над смертью, свободы над рабством.

Воскресший Христос три раза встречается с людьми: с бедными, богатыми и Иудой – и судит их. «Мир вам!» - говорит Христос нищему люду, который не утратил веру в торжество правды. И Спаситель говорит, что близок час народного освобождения. Затем обращается к толпе богатеев, мироедов, кулаков. Он клеймит их словом порицания и открывает им путь спасения – это суд их совести, мучительный, но справедливый. Эти встречи заставляют его вспомнить два эпизода жизни: молитву в Гефсиманском саду и Голгофу. В эти моменты Христос ощущал свою близость к богу и к людям, которые тогда еще, не веря ему, издевались над ним. Но Христос осознавал, что они все воплощены в нем одном и, страдая за них, он искупает их грехи собственной кровью.

И вот теперь, когда люди, увидев собственными глазами чудо воскресения и пришествия, «наполнили воздух рыданиями и пали ниц», он простил их, ибо тогда они были ослеплены злобой и ненавистью, а ныне пелена спала с их глаз, и люди увидели мир, залитый светом Христовой правды, уверовали и были спасены. Зло, ослепившее людей, не исчерпывает их природы, они способны внять добру и любви, которые «сын человеческий» пришел пробудить в их душах.

Только Иуду Христос сказки не простил. Предателям нет спасения. Христос проклинает их и обрекает на вечное странствие. Этот эпизод вызвал наиболее острые споры среди современников писателя. Л. Н. Толстой просил изменить финал сказки: ведь Христос принес в мир покаяние и прощение. Чем объяснить такой конец «христовой ночи»? Для писателя Иуда – идейный противник Христа. Он предавал сознательно, оказавшись единственным из всех людей, кто ведал, что творил. Наказание бессмертием соответствует тяжести совершенного Иудой преступления: « Живи, проклятый! И будь для грядущих поколений свидетельством той бесконечной казни, которая ожидает предательство».

Сюжет «Христовой ночи» показывает, что в центре сказочного мира Салтыкова-Щедрина всегда была фигура Иисуса Христа как символ невинного страдания и самопожертвования во имя торжества нравственно-философской истины: «Люби бога и люби ближнего как самого себя». Тема христианской совести, евангельской правды, являющаяся ведущей в книге, связывает отдельные сказки, в нее включенные, в единое художественное полотно.

Изображение социальных неустройств и частных человеческих пороков оборачивается под пером писателя общечеловеческой трагедией и заветом писателя к будущим поколениям обустроить жизнь на новых нравственных и культурных началах.

Н.С. Лесков. Тема праведничества.

«Я люблю литературу как средство, которое даёт мне возможность высказать то, что я считаю за истину и благо…» Лесков был убежден, что литература призвана поднимать дух человеческий, стремиться к высшему, а не низшему, и «цели евангельские» для нее дороже любых иных. Подобно Достоевскому и Толстому, Лесков ценил в христианстве практическую нравственность, устремленность к деятельному добру. «Вселенная когда-нибудь разрушится, каждый из нас умрет еще ранее, но пока мы живем и мир стоит, мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя, - заявлял он. - До идеала мы не достигнем, но если постараемся быть добрее и жить хорошо, то что-нибудь сделаем… Само христианство было бы тщетным, если бы оно не содействовало умножению в людях добра, правды и мира».

Лесков постоянно стремился к богопознанию. «Религиозность во мне была с детства, притом довольно счастливая, то есть такая, которая рано начала мирить во мне веру с рассудком». В личной жизни Лескова часто сталкивалось ангельское божественное начало души с кипучестью, с « нетерпячестью» натуры. Труден был путь его в литературе. Любого верующего, любого ищущего, устремленного к Богу человека жизнь заставляет решать один главный вопрос: как жить по заповедям Божиим в трудной, полной соблазнов и испытаний жизни, как соединить закон небесный с правдой мира, лежащего во зле? Поиски истины оказались непростыми. В условиях мерзости русской жизни стал искать писатель доброе и хорошее. Он увидел, что «русский народ любит жить в атмосфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, поставленных его внутренним миром. Лесков писал: «История земной жизни Христа и святых, чтимых церковью, составляет любимое чтение русского народа; Все другие книги пока мало интересуют его». Поэтому «содействовать народному развитию» - значит, «помогать народу сделаться христианином, ибо он этого хочет и это ему полезно». Лесков уверенно, со знание дела на этом настаивал, говоря: « Я знаю Русь не по-писанному …Я с народом был свой человек». Вот поэтому писатель искал своих героев в народной среде.

«Иконостасом праведников и святых» России назвал М.Горький созданную Н.С.Лесковым галерею самобытных народных характеров. В них претворилась одна из лучших идей Лескова: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».

Россия Лескова пестра, горласта, многоголоса. Но всех рассказчиков объединяет общая родовая черта: они - русские люди исповедующие православно- христианский идеал деятельного добра. Вместе с самим автором они «любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград от него, где бы то ни было». Как православные люди, они чувствуют себя в этом мире странниками и не привязываются к земным материальным благам. Всем им свойственно бескорыстно-созерцательное отношение к жизни, позволяющее остро ощущать ее красоту. В своем творчестве Лесков зовет русского человека к «духовному прогрессу», нравственному самоусовершенствованию. В 1870-ые годы он идет искать праведников, без которых, по народному выражению, «не стоит ни один город, ни одно село». « Народ, по мнению писателя, не расположен жить без веры, и вы нигде не рассмотрите самых возвышенных свойств его натуры, как в его отношении к вере».

Начав с обета « не успокоится, пока не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», Лесков постепенно расширял свой цикл, включив в него в последнем прижизненном издании 10 произведений: «Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Русский демократ в Польше», «Несмертельный Голован», « Инженеры-бессеребреники», «Левша», «Очарованный странник», «Человек на часах», «Шерамур».

Будучи первооткрывателем типа праведника, писатель показал значимость его как для общественной жизни: «Такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения… сильнее других делают историю», так и для гражданского становления личности: «Таких людей достойно знать и в известных случаях жизни подражать им, если есть сила вместить благородный патриотический дух, который согревал их сердце, окрылял слово и руководил их поступками». Писатель задает вечные вопросы: можно ли жить, не поддаваясь естественным соблазнам и слабостям? Любой ли человек может достичь Бога в душе? Всякий ли найдет дорогу к Храму? Нужны ли миру праведники?

Первый из задуманных Лесковым рассказов цикла – « Однодум» и первый праведник – Александр Афанасьевич Рыжов. Выходец из мелких чиновников, он обладал богатырской внешностью, физическим и нравственным здоровьем.

Основой его праведничества стала Библия. С четырнадцати лет он доставлял почту, и «ни даль утомительного пути, ни зной, ни стужа, ни ветры, ни дождь его не пугали». Рыжов всегда имел с собой заветную книгу, он извлекал из Библии «большие и твердые познания, легшие в основу всей его последующей оригинальной жизни». Герой многое из Библии и знал наизусть и особенно любил Исаию – одного из знаменитых пророков, который дал предсказание о жизни и подвиге Христа. Но главное содержание пророчества Исаии – обличение неверия и пороков людских. Именно один из таких отрывков кричал на болоте юный Рыжов. И библейская мудрость помогла ему выработать нравственные правила, которые он свято соблюдал в своей жизни и деятельности. Эти правила, почерпнутые из Священного писания и из совести героя отвечали как потребностям ума его, так и совести, они стали его нравственным катехизисом: «Бог всегда со мною, а кроме него никого не страшно», « в поте лица твоего ешь хлеб твой», «мзду брать Бог запрещает», «даров не приемлю», «если иметь великое обуздание, то и малым обойтись можно», « дело не в платье, а в рассудке и совести», « ложь заповедью запрещена – я лгать не стану».

Автор характеризует своего героя: «Он честно служил всем и особенно не угождал никому; в мыслях же своих отчитывался Единому, в Коего неизменно и крепко верил, именуя его Учредителем и Хозяином всего сущего», « удовольствие… состояло в исполнении своего долга, служил верою и правдою, в должности был «ретив и исправен», « был умерен во всем», «не был горд»…

Итак, мы видим «библейский чудак» живет по-библейски. Но это не механическое следование установленным нормам, а душой понятые и принятые правила. Они формируют высочайшую планку личности, не позволяющую даже в малом отступать от законов совести.

Александр Афанасьевич Рыжов оставил по себе «память героическую и почти баснословную». Близкой оценкой: «Он сам почти миф, а история его – легенда» - начинается рассказ «Несмертельный Голован», имеющий подзаголовок: «Из рассказов о трех праведниках». Герою этого произведения дается самая высочайшая характеристика: «мифическое лицо» с «баснословной репутацией». Голована прозвали несмертельным в силу убеждения, что он – «человек особенный; человек, который не боится смерти». Чем герой заслужил такую репутацию?

Автор отмечает, что это был «простой человек» из семьи крепостных. И одевался он «мужиком», в вековечный, носимый как в мороз, так и в жару промасленный и почерневший тулуп, однако рубашка была хотя и холщевая, но всегда чистая, как кипень, с длинной цветной завязкой, и она «сообщала наружности Голована нечто свежее и джентльменское,… потому что он в самом деле был джентльмен». В портрете Голована отмечается сходство с Петром 1. В нем было 15 вершков сложение имел сухое и мускулистое, смугл, круглолиц, с голубыми глазами… Спокойная и счастливая улыбка не оставляла его лица ни на минуту. Голован воплощает физическую и духовную мощь народа.

Писатель утверждает, что сам факт появления его в Орле в разгар чумной эпидемии, унесшей множество жизней, не случаен. В годину бедствий народная среда « выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных. В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из массы; но наскочит на людей « пупырушек», и народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, несмертельным. Голован и был из таких…»

Герой Лескова удивительно способен к любому труду. Он «кипел в работе с утра до поздней ночи». Это русский человек, который со всем справится.

Голован верит в присущую каждому человеку способность в решительный момент явить добро и справедливость. Вынужденный выступать в роли советчика, он не дает готового решения, а пытается активизировать нравственные силы собеседника: «…Помолись да сделай так, как будто тебе сейчас помирать надо! Вот скажи-ка мне, как бы ты в таком разе сделал?» Тот ответит. А Голован или согласится, или скажет: «А я бы, брат, умираючи, вот как лучше сделал» И расскажет все весело, со всегдашнею улыбкой. Люди настолько верили Головану, что доверили ему вести запись покупок и продаж земельных участков. И погиб Голован за людей: во время пожара утонул в кипящей яме, спасая чужую жизнь или чье-то добро. По мнению Лескова, настоящий праведник не уединяется от жизни, но принимает в ней активное участие, старается помочь ближнему, подчас забывая о своей безопасности. Он идет христианским путем.

Герой повести- хроники «Очарованный странник» Иван Северьяныч Флягин чувствует какую-то предопределенность всего, что случается с ним: будто кто за ним следит и направляет его жизненный путь сквозь все случайности судьбы. От рождения принадлежит герой не только самому себе. Он обещанный Богу ребенок, моленный сын. О своей предназначенности Иван не забывает ни на минуту. Жизнь Ивана выстраивается по известному христианскому канону, заключенному в молитве « о плавающих и путешествующих, в недугах страждущих и плененных». По образу жизни своей это странник – беглый, гонимый, ни к чему земному, материальному не прикипевший. Он прошел через жестокое пленение, через страшные русские недуги и, избавившись «от всякия скорби, гнева и нужды», обратил свою жизнь на служение Богу и народу. По замыслу, за очарованным странником стоит вся Россия, национальный облик которой определен ее православно-христианской верой.

Внешний облик героя напоминает русского богатыря Илью Муромца. Иван обладает неуемной силой, которая иногда прорывается в безрассудных поступках. Эта силушка взыграла у героя в истории с монахом, в поединке с молодцеватым офицером, в битве с богатырем-татарином.

Ключом к разгадке тайны русского национального характера является художественная одаренность Флягина, которая связана с его православно-христианским мировоззрением. Он искренне верит в бессмертие души и в земной жизни человека видит лишь пролог к жизни вечной. Православный человек остро ощущает кратковременность пребывания на этой земле, сознает, что он в мире – странник. Конечной пристанью Флягина оказывается монастырь – дом Божий.

Православная вера позволяет Флягину смотреть на жизнь бескорыстно и благоговейно. Взгляд героя на жизнь широк и полнокровен, так как неограничен ничем узкопрагматическим и утилитарным. Флягин чувствует красоту в единстве с добром и правдой. Картина жизни, развернутая им в рассказе, – это Божий дар.

С православием связана и другая особенность внутреннего мира Флягина: во всех своих действиях и поступках герой руководствуется не головой, а сердцем, эмоциональным побуждением. «У простого русского Бога, - говорил Лесков, - и обиталище простое – «за пазушкой.» Флягин обладает мудростью сердца, а не разума. С юных лет Иван влюблен в жизнь животных, в красоту природы. Но могучая сила, не контролируемая разумом, иногда приводит к ошибкам, имеющим тяжелые последствия. Например, убийство ни в чем не повинного монаха. Русскому национальному характеру, по мнению Лескова, явно не хватает мысли, воли, организации. Это порождает слабости, ставшие, по мысли писателя, русским национальным бедствием.

У лесковского героя есть здоровое «зерно», плодотворная первооснова для живого развития. Это зерно – православие, посеянное в душу Ивана в самом начале его жизненного пути матерью, пошедшее в рост с пробуждением совести в лице периодически являющегося к нему, пострадавшего от его озорства монаха.

Одиночество, испытание пленом, тоска по Родине, трагическая судьба цыганки Груши - все это пробудило душу Ивана, открыло перед ним красоту самоотвержения, сострадания. Он уходит в армию вместо единственного сына старичков. С этих пор смыслом жизни Ивана Флягина становится желание помочь страдающему человеку, попавшему в беду. В монастырском уединении русский богатырь Иван Флягин очищает свою душу, совершая духовные подвиги.

Пройдя через аскетическое самоочищение, Флягин в духе того же народного православия, как его понимает Лесков, обретает дар пророчества. Флягин исполняется страха за народ русский: «И даны мне были слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал». Предчувствует Флягин великие испытания и потрясения, которые в ближайшие годы суждено пережить русскому народу, слышит внутренний голос: «Ополчитесь!» «Разве вы и сами собираетесь идти воевать?» - спрашивают его. « А как же-с? – отвечает герой. - Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется».

Подобно многим своим современникам, Лесков считал, что главным в христианском вероучении заповедь действенной любви и что вера без дел мертва. Важно помнить Бога и молиться ему, но этого недостаточно, если не будешь любить ближних и не будешь готовым на помощь всякому, попавшему в беду. Без добрых дел молитва не поможет.

Праведники Лескова - учителя жизни. « Одушевляющая их совершенная любовь ставит их выше всех страхов».

Александр Блок. Евангельская символика в поэме «Двенадцать».

Двадцатый век. Век бурных изменений в России. Русские люди ищут путь, по которому предстоит идти стране. И церковь, которая веками была направляющей нравственного сознания людей, не могла не почувствовать на себе тяжесть отказа народа от вековых традиций. «Гений дол людям новые идеала, а, значит, показал новую дорогу. Люди пошли за ним, без колебаний разрушив и растоптав все, чем существовали долгие века, что складывалось и упрочнялось десятками поколений»,- писал Л. Н. Толстой. Но может ли человек легко и безболезненно отказаться от своего прежнего существования и пойти новым, лишь теоретически просчитанным путем? На этот вопрос пытались ответить многие писатели 20 века.

Эту проблему пытается решить Александр Блок в поэме «Двенадцать», посвященной Октябрю.

Что символизирует образ Иисуса Христа в поэме «Двенадцать»?

Вот какую оценку давали этому образу критики и писатели в разные годы.

П. А. Флоренский: «Поэма «Двенадцать» - предел и завершение блоковского демонизма…Характер прелестного видения, пародийного лика, являющегося в конце поэмы «Иисуса» (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывают состояние страха, тоски и беспричинной тревоги «удостоившихся такого времени».

А. М. Горький: «Достоевский…убедительно доказал, что Христу нет места на земле. Блок сделал ошибку полуверующего лирика, поставив Христа во главе «Двенадцати»

М. В. Волошин: «Двенадцать блоковских красногвардейцев изображены без всяких прикрас и идеализаций…никаких данных, кроме числа 12, на то, чтобы счесть их апостолами,- в поэме нет. И потом, что же это за апостолы, которые выходят охотиться на своего Христа?.. Блок, поэт бессознательный и притом поэт всем своим существом, в котором, как в раковине, звучат шумы океанов, и он часть сам не знает, кто и что говорит через него».

Е. Ростин: «Чувствует поэт, что эта разбойная Россия близка к Христу…Ибо Христос пришел прежде всего к блудницам и разбойникам и их называл первыми в своем царстве. И оттого станет Христос во главе их, возьмет их кровавый флаг и поведет их куда-то по своим путям неисповедимым».

Совершенно очевидно, что образ Христа – это идейный стержень, символ, благодаря которому «Двенадцать» обрели иное философское звучание.

Поэма имела огромный резонанс по всей России. Она помогла осмыслить происходящее, тем более, что нравственный авторитет Блока был несомненным. Споря с ним, уточняя многозначность образа Христа, люди уточняли и свое отношение к революции, большевикам, большевизму. Нельзя не учитывать и время, 1918 год. Еще никто не мог предсказать, как будут развиваться события, к чему они приведут.

Долгие годы Иисус даже воспринимался как образ первого коммуниста. Это было вполне исторично. В первые годы советской власти большевистские идеи большинством воспринимались именно как новое христианское учение. «Иисус – вершина человечества, осуществляющего в себе величайшую из всех человеческих истин – истину о равенстве всех людей…Вы продолжатели дела Иисуса»,- писал в Совнарком академик Павлов, упрекая большевиков в излишней жестокости, но надеясь быть услышанным.

Но разделял ли такие взгляды автор «Двенадцати». Конечно, он не был безбожником, но отделял Христа от церкви как государственного института самодержавия. Но и Двенадцать обходятся без имени святого, они даже не узнают его. Двенадцать красногвардейцев, идущие «эх, эх, без креста» изображены как убийцы, которым «все дозволено», «ничего не жаль» и «выпить кровушку» - все равно что разгрызть семечко. Моральный уровень их так низок, а жизненные понятия настолько примитивны, что ни о каких глубоких чувствах и высоких помыслах говорить не приходится. Убийство, грабеж, пьянство, разврат, «черная злоба» и равнодушие к человеческой личности - вот облик идущих «державным шагом» новых хозяев жизни, и кромешная тьма неслучайно окружает их. «Господи, благослови!» - восклицают революционеры, не верящие в Бога, но призывающие Его благословить раздуваемый ими «мировой пожар в крови».

Явление Христа с кровавым флагом в руке – эпизод ключевой. Судя по дневниковым записям, эта концовка не давала покоя Блоку, который ни разу не прокомментировал публично смысла последних строк поэмы, но из его записей, не предназначенных для печати, видно, насколько мучительно Блок искал этому объяснение: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» «Что Христос идет с ними – несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что Он опять Он с ними, и другого пока нет; а надо другого? – Я как-то измучен». Христос «в белом венчике из роз» идет впереди людей, творящих насилие и, возможно, уже исповедующих другую веру. Но Спаситель не бросает детей своих, не ведающих, что творят, не соблюдающих данные Им заповеди. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие – это истинное дело Христа.

В кровавом хаосе Иисус олицетворяет высшую духовность, культурные ценности, невостребованные, но и неисчезающие. Образ Христа – это будущее, олицетворение мечты о действительно справедливом и счастливом обществе. Вот почему Христос «и от пули невредим». Поэт верит в человека, в его разум, в его душу. Конечно, еще не скоро настанет этот день, он даже «невидим», но в том, что он настанет, у Блока сомнений нет.

Леонид Андреев. Ветхозаветные и Новозаветные параллели в творчестве писателя.

Подобно Льву Толстому Леонид Андреев страстно выступил против насилия и зла. Однако он ставил под сомнение толстовскую религиозно-нравственную идею, никогда не связывал с ней освобождение общества от социальных пороков. Проповедь смирения и непротивление была чужда Андрееву. Темой рассказа «Жизнь Василия Фивейского» является «вечный вопрос человеческого духа в его искании свой связи с бесконечностью вообще и бесконечной справедливостью в частности».

Для героя рассказа искание связи с «бесконечной справедливостью», то есть с Богом, оканчивается трагически. В изображении писателя жизнь отца Василия – бесконечная цепь суровых, часто просто жестоких испытаний его безграничной веры в Бога. Утонет его сын, запьет с горя попадья – отец Василий останется все тем же горячо верующим христианином. В поле, куда ушел он, узнав о беде с женой, он « приложил руки к груди и хотел что-то сказать. Дрогнули, но не поддались сомкнутые железные челюсти: скрипнув зубами, поп с силой развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие отчетливые слова:

Я – верю.

Без отзвука потерялся в пустыне неба и частых колосьев этот молитвенный вопль, так безумно похожий на вызов. И точно кому-то возражая, кого-то страстно убеждая и предостерегая, он снова повторил

Я – верю».

А потом сдохнет двенадцатипудовый боров, заболеет дочь, родится идиотом в страхе и сомнении ожидавшийся ребенок. И как прежде, запьет вконец попадья и в отчаянии попытается наложить на себя руки. Дрогнет отец Василий: «Бедная. Бедная. Все бедные. Все плачут. И нет помощи! О-о-о!»

Отец Василий решает снять с себя сан и уехать. «Три месяца отдыхала их душа, и снова вернулась в их дом потерянная надежда и радость. Всею силой пережитых страданий поверила попадья в новую жизнь…» Но судьба приготовила отцу Василию еще одно искусительное испытание: сгорает его дом, умирает от ожогов жена, и разразилась катастрофа. Отдавшись в состоянии религиозного экстаза богосозерцанию, отец Василий хочет совершить сам то, что положено совершить самому Всевышнему – он хочет воскресить мертвого!

« Отец Василий открыл звякнувшую дверь и через толпу… направился к черному, молчаливо ждущему гробу. Остановился, поднял повелительно правую руку и торопливо сказал разлагающемуся телу:

Тебе говорю, встань!»

Трижды произносит он эту сакраментальную фразу, наклоняется к горбу, «ближе, ближе, хватается руками за острые края гроба, почти прикасается к посинелым устам, дышит в них дыханием жизни – смрадным, холодно свирепым дыханием смерти отвечает ему потревоженный труп». И потрясенному священнику приходит, наконец, озарение: « Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость – чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха!» Сокрушенный в своей вере в Бога, не найдя никаких оправданий человеческим страданиям, отец Василий в ужасе и умопомрачении убегает из церкви на широкую и торную дорогу, где и упал замертво, упал « ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль… И в своей позе сохранил он стремительность бега…как будто и мертвый продолжал он бежать».

Легко заметить, что сюжет рассказа восходит к той библейской легенде об Иове, которая занимает одно из центральных мест в размышлениях и спорах героев Достоевского в «Братьях Карамазовых» о божественной справедливости.

Но Леонид Андреев разрабатывает эту легенду так, что история Василия Фивейского, который потерял больше, чем Иов, наполняется богоборческим смыслом.

В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» Леонид Андреев ставил и решал «вечные» вопросы. Что есть истина? Что есть справедливость? Что есть праведность и грех?

Эти вопросы он поднимает в рассказе «Иуда Искариот».

Андреев иначе подходит к образу вечного предателя. Он изображает Иуду так, что жаль не распятого Бога-Сына, а самоубийцу Иуду. Используя библейские легенды, Андреев говорит о том, что и в смерти Христа, и в смерти Иуды виноват народ, что человечество напрасно возложило ответственность за произошедшее на Иуду искариота. Заставляя задуматься о «низости рода человеческого», писатель доказывает, что в предательстве Сына Божьего повинны трусливые ученики Пророка. «Как же вы позволили это? Где была ваша любовь?» Тринадцатого апостола, как и Христа, предали все.

Л. Андреев, пытаясь философски осмыслить образ Иуды, призывает задуматься над разгадкой души человеческой, которая убеждена в господстве зла. Гуманистическая идея Христа не выдерживает проверки предательством.

Несмотря на трагический конец, повесть Андреева, как и многие другие его произведения, не дает оснований для вывода о полном пессимизме автора. Всесилие рока касается только физической оболочки человека, обреченного на смерть, но дух его свободен, и никто не в состоянии остановить его духовных исканий. Зародившееся сомнение в любви идеальной – к Богу - приводит героя к реальной любви – к человеку. Ранее существовавшая между отцом Василием и другими людьми пропасть преодолевается, к священнику наконец-то приходит понимание людских страданий. Его потрясают своей простотой и правдой откровения прихожан на исповеди; жалость, сострадание к грешным людям и отчаяние от понимания собственного бессилия помочь им толкают его на бунт против Бога. Ему близки тоска и одиночество угрюмой Насти, метания пьяной попадьи, и даже в Идиоте прозревает он душу «всезнающую и скорбную».

Вера в собственную избранность – это вызов року и попытка преодолеть безумие мира, способ духовного самоутверждения и поиск смысла жизни. Однако, обладая задатками свободного человека, Фивейский не может не нести в себе последствий духовного рабства, пришедшего из опыта прошлого и собственной сорокалетней жизни. Поэтому способ, который он избирает для реализации своих бунтарских замыслов, - свершение чуда «избранником» - архаичен и обречен на провал.

Андреев ставит в «Жизни Василия Фивейского» двуединую проблему: на вопрос о высоких возможностях человека он дает положительный ответ, а вероятность их реализации с помощью божьего промысла оценивает отрицательно.

М. А. Булгаков. Своеобразие осмысления библейских мотивов в романе «Мастер и Маргарита».

30- е годы – трагический период в истории нашей страны, годы безверия, бескультурья. Это конкретное время Михаил Афанасьевич Булгаков помещает в контекст Священной истории, сопоставляя вечное и временное. Временное в романе – это сниженное описание быта Москвы 30-х годов. «Мир литераторов, членов МОССОЛИТа – массовый мир, мир бескультурный и безнравственный» (В. Акимов «На ветрах времени»). Новые деятели культуры люди неталантливые, им неведомо творческое вдохновение, они не слышат «глас божий». Они не претендуют на познание истины. Этому убогому и безликому миру литераторов противопоставлен в романе Мастер - личность, творец, создатель историко-философского романа. Через роман Мастера булгаковские герои выходят в иной мир, другое измерение жизни.

В булгаковском романе евангельский сюжет об Иешуа и Пилате представляет собой роман в романе, являясь его своеобразным идейным центром. Булгаков по-своему рассказывает легенду о Христе. Его герой удивительно осязаем, жизнен. Создается впечатление, что он обычный смертный человек, по-детски доверчивый, простодушный, наивный, но вместе с тем мудрый и проницательный. Он слаб физически, но силен духовно и как бы является воплощением лучших человеческих качеств, провозвестником высоких человеческих идеалов. Ни побои, ни наказания не могут заставить его изменить своим принципам, безграничной вере в преобладание доброго начала в человеке, в «царство истины и справедливости».

В начале булгаковского романа два московских литератора беседуют на Патриарших прудах о поэме, написанной одним из них, Иваном Бездомным. Поэма его атеистическая. Иисус Христос изображен в ней весьма черными красками, но, к сожалению, как живое, реально существующее лицо. Другой литератор, Михаил Александрович Берлиоз, человек образованный и начитанный, материалист, растолковывает Ивану Бездомному, что никакого Иисуса не было, что эта фигура создана воображением верующих людей. И невежественный, но искренний поэт «на все это» соглашается со своим ученым другом. Именно в этот момент в разговор двух приятелей вмешивается появившийся на Патриарших прудах дьявол по имени Воланд и задает им вопрос: «Если бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» «Сам человек и управляет!» - ответил Бездомный. С этого момента и начинается сюжет «Мастера и Маргариты», и главная проблема 20 века, отраженная в романе, – проблема человеческого самоуправления.

Булгаков защищал культуру как великую и вечную общечеловеческую ценность, созданную бесконечным по времени общечеловеческим трудом, усилиями разума и духа. Непрерывающимися усилиями. Разрушение культуры, гонение на интеллигенцию, которую он считал «лучшим слоем в нашей стране», он не мог принять. Это сделало его «протестантом», «сатирическим писателем».

Булгаков отстаивает мысль: человеческая культура не случайность, а закономерность земной и космической жизни.

Двадцатый век – время всевозможных революций: социальных, политических, духовных, время отрицания прежних способов управления человеческим поведением.

«Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой» - это идея времени. Но управлять собою и другими человеческими жизнями не так-то легко.

Массовый человек, освобожденный от всего, пользуется «свободой без креста» прежде всего в своих интересах. К окружающему миру такой человек относится как хищник. Новые духовные ориентиры выражать неимоверно трудно. Поэтому, возражая быстрому на ответ Бездомному, Воланд говорит: «Виноват…ведь для того, чтобы управлять, нужно иметь какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу!» Такой смехотворный план может иметь человек, овладевший культурой, выработавший на ее основе свои жизненные принципы. Человек ответственен за весь распорядок жизни на земле, но еще более ответственен художник.

Вот герои, которые уверены, что не только собой, но и другими управляют(Берлиоз и Бездомный). Но что происходит дальше? Один погибает, другой находится в сумасшедшем доме.

Параллельно с ними показаны другие герои: Иешуа и Понтий Пилат.

Иешуа уверен в возможности человеческого самосовершенствования. С этим булгаковским героем связано представление о добре как признании духовной неповторимости, личной ценности каждого человека («Злых людей не бывает!»). Истину Иешуа видит в гармонии между человеком и миром, и эту истину может и должен открыть каждый; стремление к ней – цель жизни человека. Имея такой план, можно надеяться на «управление» собой и «всем вообще распорядком на земле».

Понтий Пилат, наместник римского императора в Ершалаиме, по службе осуществляющий насилие на поднадзорной земле, изверился в возможность гармонии между людьми и миром. Истина для него – в подчинении навязанному и непреоборимому, хотя и бесчеловечному порядку. Его головная боль – знак дисгармонии, раскола, который переживает этот земной и сильный человек. Пилат одинок, он отдает всю свою привязанность лишь собаке. Он принудил себя примириться со злом и расплачивается за это.

«Сильный ум Пилата разошелся с его совестью. И головная боль – наказание за то, что его разум допускает и поддерживает несправедливое устройство мира». (В. Акимов «На ветрах времени»)

Так в романе происходит открытие «Истинной истины», соединяющей в себе разум и добро, ум и совесть. Человеческая жизнь равна духовной ценности, духовной идее. Все главные герои романа – идеологи: философ Иешуа, политик Пилат, писатели Мастер, Иван Бездомный, Берлиоз, да и «профессор» черной магии Воланд.

Но ведь идея может быть внушенной извне; она может быть ложной, преступной; Булгаков хорошо знает об идеологическом терроре, об идеологическом насилии, которое может быть более изощренном, чем насилие физическое. «Можно «подвесить» человеческую жизнь на ниточку ложной идеи и, обрезав эту ниточку, то есть убедившись в ложности идеи, убить человека», - пишет Булгаков. Сам по себе человек не придет к ложной идее, по своей доброй воле и здравом рассуждении не примет ее в себя, не свяжет с нею – злой, разрушительной, ведущей к дисгармонии – своей жизни. Такая идея может быть лишь навязана, внушена извне. Иначе говоря, среди всех насилий худшее – это насилие идейное, духовное.

Человеческая сила – только от добра, а всякая иная сила – уже от «лукавого». Человек начинается там, где кончается зло.

Роман «Мастер и Маргарита» - роман об ответственности человека за добро.

События глав, в которых рассказывается о Москве 20-30-х годов, происходят во время Страстной недели, во время которой и совершается своеобразная моральная ревизия общества, производимая Воландом и его свитой. «Моральная инспекция всего общества и отдельных ее членов продолжается на протяжении всего романа. В основе любого общества должны лежать не материальные, классовые, политические, а нравственные основания». (В. А. Доманский «Я пришел не судить мир, но спасти мир») За веру в мнимые ценности, за душевную лень в поисках веры человек бывает наказан. И герои романа, люди мнимой культуры, не могут распознать в Воланде дьявола. Воланд появляется в Москве, для того чтобы узнать, стали ли люди лучше за тысячу лет, научились ли они управлять собой, отмечать, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь социальный прогресс требует обязательного духовного…. Но Воланда в Москве не узнают не только обыватели, но и люди творческой интеллигенции. Обывателей Воланд не наказывает. Пусть их! Но вот творческая интеллигенция должна нести ответственность, она преступна, потому что вместо истины она пропагандирует догмы, значит, развращает народ, порабощает его. А как было уже сказано, духовное порабощение самое страшное. Вот поэтому наказанию подвергаются Берлиоз, Бездомный, Степа Лиходеев, ибо «каждому будет дано по вере его», «все судимы будут по делам своим». И особую ответственность должен нести художник, Мастер.

По мысли Булгакова, писательский долг в том, чтобы вернуть человеку веру в высокие идеалы, восстановить истину.

Жизнь требует от Мастера подвига, борьбы за судьбу своего романа. Но Мастер не герой, он лишь служитель истины. Он падает духом, отказывается от своего романа, сжигает его. Подвиг свершает Маргарита.

Человеческую судьбу и сам исторический процесс определяет непрерывный поиск истины, следование высшим идеалам правды, добра и красоты.

Роман Булгакова об ответственности человека за собственный выбор жизненных путей. Он – о всепобеждающей силе любви и творчества, возносящей душу к горним высотам истинной человечности.

Евангельский сюжет, изображенный Булгаковым в его романе, обращен также и к событиям нашей отечественной истории. «Писателя тревожат вопросы: что есть истина – следование государственным интересам или ориентация на общечеловеческие ценности? Как появляются предатели, отступники, конформисты?» 1

Диалоги Иешуа и Понтия Пилата проецируются на атмосферу некоторых стран Европы, в том числе и нашей 30-х годов 20-ого века, когда личность беспощадно угнеталась государством. Это порождало всеобщее недоверие, страх, двуличие. Вот почему так ничтожны и мелки в романе людишки, составляющие мир московского мещанства. Автор показывает различные стороны человеческой пошлости, нравственного разложения, высмеивает тех, отступился от добра, утратил веру в высокий идеал, стал служить не богу, а дьяволу.

Нравственное отступничество Понтия Пилата свидетельствует о том, что в условиях любого тоталитарного режима, будь то императорский Рим или сталинская диктатура, даже самый сильный человек может выжить, преуспеть, лишь руководствуясь ближайшей государственной пользой, а не своими нравственными ориентирами. Но, в отличие от установившейся в истории христианства традиции, булгаковский герой не просто трус или отступник. Он обвинитель и жертва. Приказав тайно ликвидировать предателя Иуду, он мстит не только за Иешуа, но и за себя, так как и сам может пострадать от доноса императору Тиверию.

Выбор Понтия Пилата соотносится со всем ходом мировой истории, является отражением вечного конфликта между конкретно-историческим и вневременным, общечеловеческим.

Таким образом, Булгаков, используя библейский сюжет, дает оценку современной жизни.

Светлый ум Михаила Афанасьевича Булгакова, его бесстрашная душа, его рука без содрогания и страха срывает все маски, обнажает все настоящие обличья.

В романе бьет могучим потоком жизнь, в нем торжествует творческое всесилие художника, отстаивающего духовное достоинство искусства в двадцатом веке, художника, которому поэтому подвластно все: бог и дьявол, судьбы людей, сами жизнь и смерть.

Ч. Айтматов. Специфика христианских образов в романе «Плаха».

Двадцать лет спустя после первой публикации «Мастера и Маргариты», появился роман Чингиза Айтматова «Плаха» - и тоже со вставной новеллой о Пилате и Иисусе, но смысл этого приема решительно изменился. В ситуации начавшейся «перестройки» Айтматова уже не волнует драма отношений между писателем и властью, он переносит акцент на драму неприятия народом проповеди Праведника, проводя слишком прямую и даже, пожалуй, кощунственную параллель между Иисусом и героем романа.

Айтматов предложил свое художественное осмысление евангельского сюжета – спора Иисуса Христа и Понтия Пилата об истине и справедливости, о назначении человека на земле. Этот сюжет еще раз говорит о вечности проблемы.

Айтматов известную евангельскую сцену осмысливает с позиций сегодняшнего дня.

В чем видит айтматовский Иисус смысл существования на земле? Смысл - в следовании гуманистическим идеалам. Жить ради будущего.

В романе раскрывается тема возвращения к вере. Человечество, пройдя через страдания и наказания Страшного Суда, должно вернуться к простым и вечным истинам.

Понтий Пилат не принимает гуманистической философии Христа, потому что считает, что человек – зверь, что он не может обойтись без войн, без крови, как плоть не может без соли. Смысл жизни он видит в могуществе, богатстве и власти: « Людей не научат ни проповеди в храмах, ни голоса с неба! Они всегда будут следовать за кесарями, как стада за пастухами, и, преклоняясь перед силой и благами, почитать будут того, кто окажется беспощадней и могущественнее всех»…

Своеобразным духовным двойником Иисуса Христа в романе является Авдий Калистратов, бывший семинарист, изгнанный из семинарии за вольномыслие, за то, что он возмечтал очистить веру от страстей человеческих, от воли кесарей, подчинивших себе служителей церкви Христовой. Он заявил отцу-координатору, что будет искать новую форму Бога взамен старой, пришедшей от времен языческих, побудительные причины своего отступничества объяснил так: «Неужто за две тысячи лет христианства мы не в силах добавить ни одного слова к тому, что было сказано едва ли не в библейские времена?». Уставший от своей и чужой мудрости координатор практически предрекает Авдию судьбу Христа: «И в миру не сносить тебе головы, потому что и в миру не терпят тех, кто подвергает сомнению основополагающие учения, ведь любая идеология претендует на обладание конечной истиной».

Для Авдия нет дороги к истине вне веры в Спасителя, вне любви к Богочеловеку, отдавшему жизнь во имя искупление грехов всего человечества. Христос в воображении Авдия говорит: «Порок всегда легко оправдать. Но мало кто задумывался, что зло властолюбия, которым заражены все, - злейшее из всех зол, и за него однажды род человеческий расплатится сполна. Погибнут народы». Перед Авдием стоит вопрос о том, почему же люди так часто грешат, если точно известно, что нужно делать, чтобы попасть в вожделенное царствие небесное? Либо неверен предуказанный путь, любо они настолько оторвались от Создателя, что не желают к нему возвращаться. Вопрос старый и тяжкий, но требующий ответа от каждой живой души, не погрязшей окончательно в пороке. В романе истину всего два героя и верят в то, что люди в конце концов создадут царствие добра и справедливости: это Авдий и сам Иисус. Душа Авдия переместилась на две тысячи лет назад, чтобы самому увидеть, понять и попытаться спасти того, чья смерть неминуема. Авдий готов отдать жизнь за того, кто ему дороже всего на свете.

Он не только проповедник, но и борец, вступающий в поединок со злом за высокие человеческие ценности. У каждого его оппонентов есть четко сформулированное мировоззрение, оправдывающее его помыслы и поступки. В реальной жизни категории добра и зла стали мифическими понятиями. Многие из них изо всех сил тщатся доказать превосходство собственной философии над христианской. Взять хотя бы Гришана, предводителя одной из мелких шаек, в которую неисповедимыми путями попадает Авдий. Он вознамерился если не победить конкретное зло словом Божьим, то хотя бы раскрыть оборотную сторону для тех, кто может пойти по пути ухода от действительности в наркотические сны. А Гришан противостоит ему как тот самый искуситель, который соблазняет слабого человека псевдораем: «Я вхож к Богу,- говорит он своему противнику,- с черного хода. Своих людей я приближаю к Богу оперативнее, чем кто-либо». Гришан гласно и сознательно проповедует самую привлекательную идею – идею абсолютной свободы. Он говорит: «Мы бежим от массового сознания, чтобы не оказаться в плену толпы». Но это бегство не способно принести избавления даже от самого примитивного страха перед государственными законами. Очень тонко это почувствовал Авдий: «Свобода – лишь тогда свобода, когда она не боится закона». Нравственный спор Авдия с Гришаном, главарем «гонцов» за анашой, в чем-то продолжает диалог Иисуса с Пилатом. Пилата и Гришана объединяет неверие в людей, в социальную справедливость. Но если сам Пилат проповедует «религию» сильной власти, то Гришан – «религию кайфа», подменяя высокое человеческое стремление к нравственному и физическому совершенству наркотическим опьянением, проникновением к Богу «с черного хода». Этот путь к Богу легок, но душа при этом отдается Дьяволу.

Авдий, мечтающий о братстве людей, вековой преемственности культур, взывающий к людской совести, одинок и в этом его слабость, потому что в мире, который его окружает, размыты границы между добром и злом, попраны высокие идеалы, торжествует бездуховность. Он не принимает проповеди Авдия.

Бессильным кажется Авдий перед силами зла. Его сначала жестоко, до полусмерти избивают «гонцы» за анашой, а затем, как Иисуса распинают молодчики из «хунты» Обер-Кандалова. Окончательно утвердившись в своей вере и убедившись в невозможности повлиять святым словом на тех, кто только внешне сохранил облик человеческий, кто способен погубить все сущее на этой многострадальной земле, Авдий не отрекается от Христа – он повторяет подвиг Его. И голосом вопиющего в настоящей пустыне звучат слова распинаемого Авдия: « В мольбе моей своекорыстия нет – я не прошу и толики благ земных и не молю о продлении дней моих. Лишь о спасении душ людских взывать не перестану. Ты, Всемогущий, не оставляй в неведении нас, не позволяй нам оправдания искать в сомкнутости добра и зла на свете Прозрение ниспошли людскому роду». Не напрасна жизнь Авдия. Боль его души, его страдания за людей, его нравственный подвиг заражают других «мировой болью», побуждают их вступать в борьбу со злом.

Особое место в исканиях Авдия занимает его богостроительство. У Айтматова идеал человечества не бог-Вчера, а Бог-Завтра, тот, каким он видится Авдию Калистратову: «…все люди, вместе взятые, есть подобие Бога на земле. И имя есть той ипостаси Бог – Бог-Завтра…Бог-Завтра и есть дух бесконечности, а в целом в нем вся суть, вся совокупность деяний и устремлений человеческих, а потому, каким быть Бог-Завтра – прекрасным или дурным, добросердечным или карающим – зависит от самих людей».

Заключение

Возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено, прежде всего, идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого».

Многие поэты и прозаики стремились найти истину, определить смысл человеческого бытия. И все они приходили к выводу, что нельзя построить счастье одних на несчастье других. Невозможно отречься от вековых традиций и моральных устоев и на голом месте соорудить всеобщий дом равенства и счастья. Подобное возможно лишь, если идти путем, заложенным в человеке самой природой. Путем гармонии, гуманизма и любви. И проводниками этой истины на земле являются люди, которые сумели почувствовать истинную, чистую и вечную любовь к людям.

Не одно поколение писателей будет обращаться евангельским мотивам, чем ближе человек к вечным истинам, заповедям, тем богаче его культура, его духовный мир.

О, есть неповторимые слова,

Кто их сказал – истратил слишком много.

Неистощима только синева

Небесная и милосердье Бога. (Анна Ахматова).

Православные традиции в творчестве И. С. Тургенева

Проблема «Тургенев и православие» никогда не ставилась. Очевидно, этому препятствовало прочно укоренившееся еще при жизни писателя представление о нем как об убежденном западнике и человеке европейской культуры.
Да, Тургенев действительно был одним из самых европейски образованных русских писателей, но он был именно русским европейцем, счастливо соединявшим в себе европейскую и национальную образованность. Он великолепно знал русскую историю и культуру в истоках, знал фольклор и древнерусскую книжность, житийную и духовную литературу; интересовался вопросами истории религии, расколом, старообрядчеством и сектантством, что получило отражение в его творчестве. Он превосходно знал Библию, и особенно Новый Завет, в чем нетрудно убедиться, перечитывая его произведения; преклонялся перед личностью Христа.
Тургенев глубоко понимал красоту духовного подвига, сознательного отречения человека от узкоэгоистических притязаний ради высокого идеала или нравственного долга – и воспел их.
Л.Н.Толстой справедливо усмотрел в творчестве Тургенева «не формулированную… двигавшую им в жизни, и в писаниях, веру в добро – любовь и самоотвержение, выраженную всеми его типами самоотверженных, и ярче и прелестнее всего в «Записках охотника», где парадоксальность и особенность формы освобождала его от стыдливости перед ролью проповедника добра». Несомненно, что эта вера Тургенева в добро и любовь имела христианские истоки.
Тургенев не был религиозным человеком, какими были, к примеру, Н.В.Гоголь, Ф.И.Тютчев и Ф.М.Достоевский. Однако, как большой и справедливый художник, неутомимый наблюдатель российской действительности, он не мог не отразить в своем творчестве типов русской религиозной духовности.
Уже «Записки охотника» и «Дворянское гнездо» дают право на постановку проблемы «Тургенев и православие».

Даже самый суровый и непримиримый оппонент Тургенева Достоевский, в пылу ожесточенной полемики, нередко отождествлявший его с «заклятым западником» Потугиным, прекрасно понимал национальный характер творчества Тургенева. Именно Достоевскому принадлежит один из самых проникновенных анализов романа «Дворянское гнездо» как произведения глубокого национального по своему духу, идеям и образам. А в Пушкинской речи Достоевский прямо поставил Лизу Калитину рядом с Татьяной Лариной, увидев в них правдивое художественное воплощение высшего типа русской женщины, которая – в соответствии со своими религиозными убеждениями – сознательно жертвует личным счастьем ради нравственного долга, ибо для нее представляется невозможным построить свое счастье на несчастье другого.
Маленький шедевр Тургенева в рассказе «Живые мощи» (1874) – произведение с незамысловатым сюжетом и весьма сложным религиозно-философским содержанием, раскрыть которое представляется возможным лишь при тщательном анализе текста, контекста и подтекста, а также изучении творческой истории рассказа.

Сюжет его крайне прост. Рассказчик во время охоты попадает на хуторок, принадлежащий его матери, где встречается с парализованной крестьянской девушкой Лукерьей, некогда веселой красавицей и певуньей, а теперь после произошедшего с ней несчастного случая живущей – всеми забытой – уже «седьмой годок» в сарайчике. Между ними происходит беседа, дающая подробную информацию о героине. Автобиографический характер рассказа, подкрепленный авторскими свидетельствами Тургенева в его письмах, легко выявляется при анализе текста рассказа и служит доказательством жизненной достоверности образа Лукерьи. Известно, что реальным прототипом Лукерьи была крестьянка Клавдия из принадлежавшего матери Тургенева села Спасское-Лутовиново. О ней Тургенев рассказывает в письме к Л. Пичу от 22 апреля н. ст. 1874 года.

Основным художественным средством для обрисовки образа Лукерьи в рассказе Тургенева является диалог, содержащий информацию о биографии тургеневской героини, ее религиозным миросозерцании и духовных идеалах, о ее характере, главными чертами которого являются терпение, кротость, смирение, любовь людям, незлобие, умение без слез и жалоб переносить свою тяжкую долю («нести свой крест»). Эти черты, как известно, высоко ценит православная церковь. Они присущи обычно праведникам и подвижникам.

Глубинную смысловую нагрузку несут в рассказе Тургенева его заглавие, эпиграф и опорное слово «долготерпение», определяющее основную черту характера героини. Подчеркну: не просто терпение, а именно долготерпение, т.е. великое, безграничное терпение. Возникнув впервые в тютчевском эпиграфе к рассказу, слово «долготерпение» неоднократно затем выделяется в качестве главной черты характера героини в тексте рассказа.
Заглавие – ключевое понятие всего рассказа, раскрывающее религиозно-философский смысл произведения в целом; в нем в краткой, сжатой форме сконцентрирована содержательно-концептуальная информация всего рассказа.

В четырехтомном «Словаре русского языка» находим следующее определение слова «мощи»:

«1. Высохшие, мумифицировавшиеся останки людей, почитаемых церковью святыми, имеющие (по суеверным понятием) чудодейственную силу.
2. Разг. Об очень худом, изможденном человеке. Живые (или ходячие) мощи – то же, что мощи (во 2 знач.)».
Во втором значении дано истолкование слова «мощи» (с отсылкой на словосочетание «ходячие мощи») и во «Фразеологическом словаре русского литературного языка», где сказано: «Разг. Экспрес. Об очень худом, изможденном человеке».
Тот факт, что внешний облик парализованной исхудавшей Лукерьи вполне соответствует представлениям о мумии, «ходячих (живых) мощах», «живом трупе», не вызывает никакого сомнения (именно такой смысл вкладывает в это понятие местные крестьяне, давшие Лукерье меткое прозвище).
Однако подобное чисто житейское толкование символа «живые мощи» представляется недостаточным, односторонним и обедняющим творческий замысел писателя. Вернемся к первоначальному определению и вспомним, что для православной церкви нетленные мощи (тело человека, не подвергшееся после смерти разложению) являются свидетельством праведности умершего и дают ей основание причислить его к лику святых (канонизировать); вспомним определение В. Даля: «Мощи – нетленное тело угодника Божия».

Итак, нет ли в заглавии рассказа Тургенева намека на справедливость, святость героини?

Без сомнения, анализ текста и подтекста рассказа особенно эпиграф к нему, дающего ключ к дешифровке закодированного заглавия, позволяет ответить на этот вопрос положительно.
При создании образа Лукерьи Тургенев сознательно ориентировался на древнерусскую житийскую традицию. Даже внешний облик Лукерьи напоминает старую икону («ни дать ни взять икона старинного письма…»). Жизнь Лукерьи, исполненная тяжких испытаний и страданий, более напоминает житие, чем обычную жизнь. К числу житийных мотивов в рассказе относятся, в частности: мотив внезапно расстроившейся свадьбы героя (в данном случае героини), после чего он вступает на путь подвижничества; вещие сны и видения; безропотное многолетнее перенесение мук; предзнаменование смерти колокольным звоном, который доносится сверху, с неба, причем праведнику открыто время его смерти, и т.д.

Духовные и нравственные идеалы Лукерьи сформировались в значительной мере под влиянием житийной литературы. Она восхищается киево-печерскими подвижниками, чьи подвиги, в ее представлении, несоизмеримы с ее собственными страданиями и лишениями, а также «святой девственницей» Жанной д’Арк, пострадавшей за свой народ.
Однако из текста непреложно следует, что источником духовных сил Лукерьи ее безграничного долготерпения является ее религиозная вера, которая составляет суть ее миросозерцания, а не внешнюю оболочку, форму.

Знаменательно, что эпиграфом к своему рассказу Тургенев выбрал строки о «долготерпенье» из стихотворения Ф.И.Тютчева «Эти бедные селенья…»(1855), проникнутого глубоким религиозным чувством:

Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, страна родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

В этом стихотворении смирение и долготерпение как коренные национальные черты русского народа, обусловленные его православной верой, восходят к своему высочайшему первоисточнику – Христу.
Тютчевские строки о Христе, не приведенные непосредственно Тургеневым в эпиграфе, являются как бы подтекстом к приведенным, наполняя их дополнительным существенным смыслом. В православном сознании смирение и долготерпение – главные черты Христа, засвидетельствованные его крестными муками (вспомним прославление долготерпения Христа в церковной великопостной службе). Этим чертам как высочайшему образцу верующие люди стремились подражать в реальной жизни, безропотно неся выпавший на их долю крест.
В доказательство мысли об удивительной чуткости Тургенева, выбравшего именно тютчевский эпиграф к своему рассказу, напомню, что о долготерпении русского народа много писал (но с другим акцентом) другой знаменитый современник Тургенева – Н.А.Некрасов.

Из текста рассказа следует, что он безгранично удивляется ему («Я… опять-таки не мог не подивиться вслух ее терпенью»). Оценочный характер этого суждения не вполне ясен. Можно удивляться, восхищаясь, и можно удивляться, порицая (последнее было присуще революционным демократам и Некрасову: в долготерпении русского народа они усматривали пережитки рабства, вялость воли, духовную спячку).

Для уяснения отношения самого автора, Тургенева, к своей героине следует привлечь дополнительный источник – авторское примечание писателя к первой публикации рассказа в сборнике «Складчина» 1874 года, изданном в помощь крестьянам, пострадавшим от голода в Самарской губернии. Примечание это первоначально было изложено Тургеневым в письме к Я.П.Полонскому от 25 января (6 февраля) 1874 года.
«Желая внести свою лепту в “Складчину” и не имея ничего готового», Тургенев, по собственному признанию, реализовал старый замысел, предназначавшийся ранее для «Записок охотника», но не вошедший в цикл. «Конечно, мне было бы приятнее послать что-нибудь более значительное, – скромно замечает писатель, – но чем богат – тем и рад. Да и сверх того, указание на “долготерпение” нашего народа, быть может, не вполне неуместно в издании, подобном “Складчине”».
Далее Тургенев приводит «анекдот», «относящийся тоже к голодному времени у нас на Руси» (голод в средней полосе России в 1840 году), и воспроизводит свой разговор с тульским крестьянином:
«Страшное было время?» – Тургенев крестьянина.
«“Да, батюшка, страшное”. – “Ну и что, – спросил я, – были тогда беспорядки, грабежи?” – “Какие, батюшка, беспорядки? – возразил с изумлением старик. – Ты и так Богом наказан, а тут ты еще грешить станешь?”

«Мне кажется, – заключает Тургенев, – что помогать такому народу, когда его постигает несчастье, священный долг каждого из нас».
В этом заключении не только удивление писателя, размышляющего о «русской сути», перед народным характером с его религиозным миросозерцанием, но и глубокое уважение к ним.
В бедах и несчастьях личного и общественного плана винить не внешние обстоятельства и других людей, а прежде всего самих себя, расценивая их как справедливое воздаяние за неправедную жизнь, способность к покаянию и нравственному обновлению – таковы, по мысли Тургенева, отличительные черты народного православного миросозерцания, равно присущие Лукерье и тульскому крестьянину.
В понимании Тургенева подобные черты свидетельствуют о высоком духовном и нравственном потенциале нации.

В заключение отмечаем следующее. В 1874 году Тургенев вернулся к старому творческому замыслу конца 1840-х – начала 1850-х годов о крестьянке Лукерье и реализовал его не только потому, что голодный 1873 год целесообразно было напомнить русскому народу о его национальном долготерпении, но и потому, что это, очевидно, совпало с творческими исканиями писателя, его размышлениями о русском характере, поисками глубинной национальной сути. Не случайно Тургенев включил этот поздний рассказ в давно законченный (в 1852 году) цикл «Записки охотника» (вопреки совету своего друга П.В.Анненкова не трогать уже завершенный «памятник»). Тургенев понимал, что без этого рассказа «Записки охотника» были бы неполны. Поэтому рассказ «Живые мощи», являясь органическим завершением блистательного тургеневского цикла рассказов писателя второй половины 1860-х – 1870-х годов, в которых национальная суть раскрывается во всем многообразии типов и характеров.
В 1883 году Я.П.Полонский писал Н.Н.Страхову: «И один рассказ его (Тургенева. – Н.Б.) “Живые мощи”, если б он даже ничего иного не написал, подсказывает мне, что так понимать русскую честную верующую душу и так все это выразить мог только великий писатель».

Список литературы:

1. Любомудров А.М. Церковность как критерий культуры. Русская литература и христианство. СПб., 2002.М.,1990.
2. Калинин Ю.А. Библия: историко-литературный аспект. Русский язык и литература в школах Украины, № 3, 1989.
3. В.А.Котельников . Язык Церкви и язык литературы. Русская литература.СПб., № 1, 1995.
4. Кирилова И. Литературное и живописное воплощение образа Христа. Вопросы литературы, № 4. – М.: Просвещение, 1991.
5. Колобаева Л. Концепция личности в русской литературе 19-20 веков.
6. Лихачёв Д.С. Письма о добром и вечном. М.: НПО «Школа» Открытый мир, 1999.

В течение многих веков Православие оказывало решающее влияние на формирование русского самосознания и русской культуры. В допетровский период светская культура на Руси практически не существовала: вся культурная жизнь русского народа была сосредоточена вокруг Церкви. В послепетровскую эпоху в России сформировалась светская литература, поэзия, живопись и музыка, достигшие своего апогея в XIX веке. Отпочковавшись от Церкви, русская культура, однако, не утратила тот мощный духовно-нравственный заряд, который давало ей Православие, и вплоть до революции 1917 года сохраняла живую связь с церковной традицией. В послереволюционные годы, когда доступ к сокровищнице православной духовности был закрыт, русские люди узнавали о вере, о Боге, о Христе и Евангелии, о молитве, о богословии и богослужении Православной Церкви через произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чайковского, других великих писателей, поэтов и композиторов. В течение всего семидесятилетнего периода государственного атеизма русская культура дореволюционной эпохи оставалась носительницей христианского благовестия для миллионов людей, искусственно отторгнутых от своих корней, продолжая свидетельствовать о тех духовно-нравственных ценностях, которые атеистическая власть ставила под сомнение или стремилась уничтожить.

Русская литература XIX века справедливо считается одной из высочайших вершин мировой литературы. Но ее главной особенностью, отличающей ее от литературы Запада того же периода, является религиозная направленность, глубокая связь с православной традицией. «Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира. В самых значительных своих творениях она проникнута религиозной мыслью», - пишет Н.А. Бердяев.

Сказанное относится и к великим русским поэтам Пушкину и Лермонтову, и к писателям - Гоголю, Достоевскому, Лескову, Чехову, чьи имена вписаны золотыми буквами не только в историю мировой литературы, но и в историю Православной Церкви. Они жили в эпоху, когда все большее число представителей интеллигенции отходило от Православной Церкви. Крещение, венчание и отпевание по-прежнему происходили в храме, но посещать храм каждое воскресенье считалось среди лиц высшего света едва ли не дурным тоном. Когда один из знакомых Лермонтова, зайдя в церковь, неожиданно обнаружил там молящегося поэта, последний смутился и стал оправдываться тем, что будто бы пришел в церковь по какому-то поручению бабушки. А когда некто, зайдя в кабинет Лескова, застал его молящимся на коленях, тот стал делать вид, что ищет на полу упавшую монету. Традиционная церковность еще сохранялась в простом народе, однако была все менее характерна для городской интеллигенции. Отход интеллигенции от Православия увеличивал разрыв между ней и народом. Тем более удивительным представляется тот факт, что русская литература, вопреки веяниям времени, сохраняла глубинную связь с православной традицией.

Величайший русский поэт А.С. Пушкин (1799-1837), хотя и был воспитан в православном духе, еще в юношеском возрасте отошел от традиционной церковности, однако никогда окончательно не порывал с Церковью и в своих произведениях многократно обращался к религиозной теме. Духовный путь Пушкина можно определить как путь от чистой веры через юношеское безверие к осмысленной религиозности зрелого периода. Первую часть этого пути Пушкин прошел в годы обучения в Царскосельском лицее, и уже в 17-летнем возрасте он пишет стихотворение «Безверие», свидетельствующее о внутреннем одиночестве и утрате живой связи с Богом:

Во храм ли Вышнего с толпой он молча входит

Там умножает лишь тоску души своей.

При пышном торжестве старинных алтарей,

При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,

Тревожится его безверия мученье.

Он Бога тайного нигде, нигде не зрит,

С померкшею душой святыне предстоит,

Холодный ко всему и чуждый к умиленью

С досадой тихому внимает он моленью.

Спустя четыре года Пушкин написал кощунственную поэму «Гавриилиада», от которой впоследствии отрекся. Однако уже в 1826 году в мировоззрении Пушкина наступает тот перелом, который отражен в стихотворении «Пророк». В нем Пушкин говорит о призвании национального поэта, используя образ, навеянный 6-й главой книги пророка Исаии:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, -

И шестикрылый серафим

На перепутьи мне явился.

Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

По поводу этого стихотворения протоиерей Сергий Булгаков замечает: «Если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания». Острое чувство божественного призвания, отраженное в «Пророке», контрастировало с суетой светской жизни, которую Пушкин, в силу своего положения, должен был вести. С годами он все более тяготился этой жизнью, о чем неоднократно писал в своих стихотворениях. В день своего 29-летия Пушкин пишет:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?...

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

На это стихотворение поэт, в то время еще балансировавший между верой, неверием и сомнением, получил неожиданный отклик от митрополита Московского Филарета:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум -

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум!

Пораженный тем, что православный архиерей откликнулся на его стихотворение, Пушкин пишет «Стансы», адресованные Филарету:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты,

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа согрета

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт.

По требованию цензуры последняя строфа стихотворения была изменена и в окончательном варианте звучала так:

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Стихотворная переписка Пушкина с Филаретом была одним из редких случаев соприкосновения двух миров, которые в XIX веке разделяла духовная и культурная пропасть: мира светской литературы и мира Церкви. Эта переписка говорит об отходе Пушкина от безверия юношеских лет, отказе от «безумства, лени и страстей», характерных для его раннего творчества. Поэзия, проза, публицистика и драматургия Пушкина 1830-х годов свидетельствуют о все усиливающемся влиянии на него христианства, Библии, православной церковности. Он неоднократно перечитывает Священное Писание, находя в нем источник мудрости и вдохновения. Вот слова Пушкина о религиозно-нравственном значении Евангелия и Библии:

Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено к всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, - и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.

Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания... Его вкус становится понятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь. Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра... Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике... Библия - всемирна.

Еще одним источником вдохновения становится для Пушкина православное богослужение, которое в годы юности оставляло его равнодушным и холодным. Одно из стихотворений, датированное 1836 годом, включает поэтическое переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего», читаемой на великопостных богослужениях.

В Пушкине 1830-х годов религиозная умудренность и просветленность сочеталась с разгулом страстей, что, по мнению С.Л. Франка, является отличительной чертой русской «широкой натуры». Умирая от ранения, полученного на дуэли, Пушкин исповедовался и причастился. Перед смертью он получил записку от императора Николая I, которого знал лично с молодых лет: «Любезный друг, Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином». Великий русский поэт умер христианином, и его мирная кончина стала завершением того пути, который И. Ильин определил как путь «от разочарованного безверия - к вере и молитве; от революционного бунтарства - к свободной лояльности и мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе - к органическому консерватизму; от юношеского многолю-бия - к культу семейного очага». Пройдя этот путь, Пушкин занял место не только в истории русской и мировой литературы, но и в истории Православия - как великий представитель той культурной традиции, которая вся пропитана его соками.
Другой великий поэт России М.Ю. Лермонтов (1814-1841) был православным христианином, и в его стихах неоднократно возникают религиозные темы. Как человек, наделенныймистическим дарованием, как выразитель «русской идеи», сознававший свое пророческое призвание, Лермонтов оказал мощное влияние на русскую литературу и поэзию последующего периода. Подобно Пушкину, Лермонтов хорошо знал Священное Писание: его поэзия наполнена библейскими аллюзиями, некоторые его стихотворения являются переработкой библейских сюжетов, многие эпиграфы взяты из Библии. Как и для Пушкина, для Лермонтова характерно религиозное восприятие красоты, в особенности красоты природы, в которой он чувствует присутствие Божие:

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка...

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, -

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога...

В другом стихотворении Лермонтова, написанном незадолго до его гибели, трепетное чувство присутствия Бога переплетено с темами усталости от земной жизни и жажды бессмертия. Глубокое и искреннее религиозное чувство сочетается в стихотворении с романтическими мотивами, что является характерной чертой лермонтовской лирики:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?..

Поэзия Лермонтова отражает его молитвенный опыт, испытанные им минуты умиления, его способность находить утешение в духовном переживании. Несколько стихотворений Лермонтова представляют собой молитвы, облеченные в поэтическую форму, из них три озаглавлены словом «Молитва». Вот наиболее известное из них:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

вержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Это стихотворение Лермонтова приобрело необычайную популярность в России и за ее пределами. Более сорока композиторов положили его на музыку, в том числе М.И. Глинка, А.С. Даргомыжский, А.Г. Рубинштейн, М.П. Мусоргский, Ф. Лист (по немецкому переводу Ф.Боденштедта).

Было бы неверно представлять Лермонтова православным поэтом в узком смысле этого слова. Нередко в его творчестве традиционному благочестию противопоставляется юношеская страстность (как, например, в поэме «Мцыри»); во многих образах Лермонтова (в частности, в образе Печорина) воплощен дух протеста и разочарования, одиночества и презрения к людям. Кроме того, вся недолгая литературная деятельность Лермонтова была окрашена ярко выраженным интересом к демонической тематике, нашедшей свое наиболее совершенное воплощение в поэме «Демон».

Тему демона Лермонтов унаследовал от Пушкина; после Лермонтова эта тема прочно войдет в русское искусство XIX - начала XX столетия вплоть до А.А. Блока и М.А. Врубеля. Однако русский «демон» - это отнюдь не антирелигиозный или антицерковный образ; скорее, в нем отображена теневая, изнаночная сторона религиозной темы, пронизывающей всю русскую литературу. Демон - это соблазнитель и обманщик, это гордое, страстное и одинокое существо, одержимое протестом против Бога и добра. Но в поэме Лермонтова добро побеждает, Ангел Божий в конце концов возносит душу соблазненной демоном женщины на небо, а демон вновь остается в гордом одиночестве. По сути, Лермонтов в своей поэме поднимает извечную нравственную проблему соотношения между добром и злом, Богом и диаволом, Ангелом и демоном. При чтении поэмы может показаться, что симпатии автора на стороне демона, но нравственный итог произведения не оставляет сомнений в том, что автор верит в конечную победу правды Божией над демоническим соблазном.

Лермонтов погиб на дуэли, не дожив до 27 лет. Если за отпущенный ему краткий срок Лермонтову удалось стать великим национальным поэтом России, то этого срока было недостаточно для формирования в нем зрелой религиозности. Тем не менее глубокие духовные прозрения и нравственные уроки, содержащиеся во многих его произведениях, позволяют вписать его имя, наряду с именем Пушкина, не только в историю русской литературы, но и в историю Православной Церкви.

Среди русских поэтов XIX века, чье творчество отмечено сильным влиянием религиозного переживания, необходимо упомянуть А.К. Толстого (1817-1875), автора поэмы «Иоанн Дамаскин». Сюжет поэмы навеян эпизодом из жития преподобного Иоанна Дамаскина: игумен монастыря, в котором подвизался преподобный, запрещает ему заниматься поэтическим творчеством, но Бог во сне является игумену и повелевает снять с поэта запрещение. На фоне этого простого сюжета разворачивается многомерное пространство поэмы, включающей в себя поэтические монологи главного героя. Один из монологов представляет собой восторженный гимн Христу:

Я зрю Его передо мною

С толпою бедных рыбаков;

Он тихо, мирною стезею,

Идет меж зреющих хлебов;

Благих речей Своих отраду

В сердца простые Он лиет,

Он правды алчущее стадо

К ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,

Когда меж нами, во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути!..

О мой Господь, моя надежда,

Моя и сила и покров!

Тебе хочу я все мышленья,

Тебе всех песней благодать,

И думы дня, и ночи бденья,

И сердца каждое биенье,

И душу всю мою отдать!

Не отверзайтесь для другого

Отныне, вещие уста!

Греми лишь именем Христа,

Мое восторженное слово!

В поэму А.К. Толстого включен поэтический пересказ стихир преподобного Иоанна Дамаскина, исполняемых на заупокойном богослужении. Вот текст этих стихир на славянском языке:

Кая житейская сладость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна; вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет. Но во свете, Христе, лица Твоего и в наслаждении Твоея красоты, егоже избрал еси, упокой, яко Человеколюбец.

Вся суета человеческая, елика не пребывают по смерти: не пребывает богатство, ни сшествует слава: пришедши бо смерти, сия вся потреби-шася...

Где есть мирское пристрастие; где есть привременных мечтание; где есть злато и сребро; где есть рабов множество и молва; вся персть, вся пепел, вся сень...

Помянух пророка вопиюща: аз есмь земля и пепел. И паки разсмотрих во гробех, и видех кости обнажены, и рех: убо кто есть царь, или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник? Но упокой, Господи, с праведными раба Твоего.

А вот поэтическое переложение того же текста, выполненное А.К. Толстым:

Какая сладость в жизни сей

Земной печали непричастна?

Чье ожиданье не напрасно?

И где счастливый меж людей?

Все то превратно, все ничтожно,

Что мы с трудом приобрели, -

Какая слава на земли

Стоит тверда и непреложна?

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны и бессильны.
Рука могучего слаба,

Ничтожны царские веленья -
Прими усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!..

Средь груды тлеющих костей

Кто царь? кто раб? судья иль воин?

Кто Царства Божия достоин?

И кто отверженный злодей?

О братья, где сребро и злато?

Где сонмы многие рабов?

Среди неведомых гробов

Кто есть убогий, кто богатый?

Все пепел, дым, и пыль, и прах,

Все призрак, тень и привиденье -

Лишь у Тебя на небесах,

Господь, и пристань и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,

Величье наше будет тленье -

Прими усопшего, Господь,

В Твои блаженные селенья!

Религиозная тематика занимает значительное место в поздних произведениях Н.В. Гоголя (1809-1852). Прославившись на всю Россию своими сатирическими сочинениями, такими как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь в 1840-е годы значительно изменил направление своей творческой деятельности, уделяя все большее внимание церковной проблематике. Либерально настроенная интеллигенция его времени с непониманием и негодованием встретила опубликованные Гоголем в 1847 году «Выбранные места из переписки с друзьями», где он упрекал своих современников, представителей светской интеллигенции, в незнании учения и традиций Православной Церкви, защищая православное духовенство от Н.В. Гоголь нападок западных критиков:

Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей... Но и эти зашиты еще не послужат к полному убеждению западных католиков. Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших... Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши... И эта церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь! Только и есть для нас возможна одна пропаганда - жизнь наша. Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь; благоуханием душ наших должны мы возвестить ее истину.
Особый интерес представляют «Размышления о Божественной литургии», составленные Гоголем на основе толкований литургии, принадлежащих византийским авторам патриарху Константинопольскому Герману (VIII век), Николаю Кавасиле (XIV век) и святителю Симеону Солунскому (XV век), а также ряду русских церковных писателей. С большим духовным трепетом Гоголь пишет о преложении Святых Даров на Божественной литургии в Тело и Кровь Христа:

Благословив, произносит священник: преложив Духом Твоим Святым; троекратно произносит диакон: аминь - и на престоле уже Тело и Кровь: пресуществленье совершилось! Словом вызвано Вечное Слово. Иерей, имея глагол наместо меча, совершил закланье. Кто бы он ни был сам, - Петр или Иван, - но в его лице Сам Вечный Архиерей совершил сие закланье, и вечно свершает Он его в лице Своих иереев, как по слову: да будет свет, свет сияет вечно; как по слову: да произрастит земля былие травное, произращает его вечно земля. На престоле - не образ, не вид, но самое Тело Господне, - то самое Тело, которое страдало на земле, терпело заушенья, было оплевано, распято, погребено, воскресло, вознеслось вместе с Господом и сидит одесную Отца. Вид хлеба сохраняет оно только затем, чтобы быть снедью человеку и что Сам Господь сказал: Аз есмь хлеб. Церковный звон подъемлется с колокольней возвестить всем о великой минуте, чтобы человек, где бы он в это время ни находился - в пути ли, в дороге, обрабатывает ли землю полей своих, сидит ли в дому своем, или занят другим делом, или томится на одре болезни, или в тюремных стенах - словом, где бы он ни был, чтобы он мог отовсюду вознести моленье и от себя в эту страшную минуту.

В послесловии к книге Гоголь пишет о нравственном значении Божественной литургии для каждого человека, который принимает в ней участие, а также для всего российского общества:

Действие Божественной литургии над душою велико: зримо и воочию совершается, в виду всего света и скрыто... И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату... Велико и неисчислимо может быть влияние Божественной литургии, если бы человек слушал ее с тем, чтобы вносить в жизнь слышанное. Всех равно уча, равно действуя на все звенья, от царя до последнего нищего, всем говорит одно, не одним и тем же языком, всех научает любви, которая есть связь общества, сокровенная пружина всего стройно движущегося, пиша, жизнь всего.

Характерно, что Гоголь пишет не столько о причащении Святых Христовых Таин за Божественной литургией, сколько о «слушании» литургии, присутствии за богослужением. Это отражает распространенную в XIX веке практику, согласно которой православные верующие причащались один или несколько раз в год, как правило на первой неделе Великого Поста или на Страстной седмице, причем причащению предшествовало несколько дней «гове-ния» (строгого воздержания) и исповедь. В остальные же воскресные и праздничные дни верующие приходили к литургии лишь для того, чтобы отстоять, «выслушать» ее. Против подобной практики в Греции выступали колливады, а в России - Иоанн Кронштадтский, призывавший к возможно частому причащению.

Среди русских писателей XIX века выделяются два колосса - Достоевский и Толстой. Духовный путь Ф.М. Достоевского (1821-1881) в чем-то повторяет путь многих его современников: воспитание в традиционно православном духе, отход от традиционной церковности в молодости, возвращение к ней в зрелости. Трагический жизненный путь Достоевского, приговоренного к смерти за участие в кружке революционеров, но помилованного за минуту до исполнения приговора, проведшего десять лет на каторге и в ссылке, отразился во всем его многообразном творчестве - прежде всего в его бессмертных романах «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», в многочисленных повестях и рассказах. В этих произведениях, а также в «Дневнике писателя» Достоевский развивал свои религиозно-философские взгляды, основанные на христианском персонализме. В центре творчества Достоевского всегда стоит человеческая личность во всем ее многообразии и противоречивости, но жизнь человека, проблемы человеческого бытия рассматриваются в религиозной перспективе, предполагающей веру в персонального, личного Бога.

Основная религиозно-нравственная идея, объединяющая все творчество Достоевского, суммирована в знаменитых словах Ивана Карамазова: «Если Бога нет, то все позволено». Достоевский отрицает автономную нравственность, основанную на произвольных и субъективных «гуманистических» идеалах. Единственным прочным основанием человеческой нравственности, по мнению Достоевского, является идея Бога, и именно заповеди Божии - тот абсолютный нравственный критерий, на который должно ориентироваться человечество. Атеизм и нигилизм ведут человека к нравственной вседозволенности, открывают дорогу к преступлению и духовной гибели. Обличение атеизма, нигилизма и революционных настроений, в которых писатель видел угрозу духовному будущему России, было лейтмотивом многих произведений Достоевского. Это основная тема романа «Бесы», многих страниц «Дневника писателя».

Другой характерной особенностью Достоевского является его глубочайший христоцентризм. «Через всю жизнь свою Достоевский пронес исключительное, единственное чувство Христа, какую-то исступленную любовь к лику Христа... - пишет Н. Бердяев. - Вера Достоевского во Христа прошла через горнило всех сомнений и закалена в огне». Для Достоевского Бог - не абстрактная идея: вера в Бога для него тождественна вере во Христа как Богочеловека и Спасителя мира. Отпадение от веры в его понимании есть отречение от Христа, и обращение к вере есть обращение прежде всего ко Христу. Квинтэссенцией его христологии является глава «Великий инквизитор» из романа «Братья Карамазовы» - философская притча, вложенная в уста атеиста Ивана Карамазова. В этой притче Христос появляется в средневековой Севилье, где Его встречает кардинал-инквизитор. Взяв Христа под арест, инквизитор ведет с Ним монолог о достоинстве и свободе человека; в течение всей притчи Христос молчит. В монологе инквизитора три искушения Христа в пустыне трактуются как искушения чудом, тайной и авторитетом: отвергнутые Христом, эти искушения не были отвергнуты Католической Церковью, которая приняла земную власть и отняла у людей духовную свободу. Средневековое католичество в притче Достоевского - прообраз атеистического социализма, в основе которого лежит неверие в свободу духа, неверие в Бога и в конечном итоге неверие в человека. Без Бога, без Христа не может быть подлинной свободы, утверждает писатель устами своего героя.

Достоевский был глубоко церковным человеком. Его христианство не было абстрактным или умственным: выстраданное всей его жизнью, оно было укоренено в традиции и духовности Православной Церкви. Одним из главных героев романа «Братья Карамазовы» является старец Зосима, прообраз которого видели в святителе Тихоне Задонском или преподобном Амвросии Оптинском, но который в действительности представляет собой собирательный образ, воплощающий в себе то лучшее, что, по мнению Достоевского, было в русском иночестве. Одна из глав романа, «Из бесед и поучений старца Зосимы», представляет собой нравственно-богословский трактат, написанный в стиле, близком к святоотеческому. В уста старца Зосимы Достоевский влагает свое учение о всеобъемлющей любви, напоминающее учение преподобного Исаака Сирина о «сердце милующем»:

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью... Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «взять ли силой али смиренною любовью?» Всегда решай: «возьму смиренною любовью». Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего.

Религиозной тематике отведено значительное место на страницах «Дневника писателя», представляющего собой собрание очерков публицистического характера. Одна из центральных тем «Дневника» - судьба русского народа и значение для него православной веры:

Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит Его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего.

«Русская идея», по Достоевскому, - не что иное, как Православие, которое русский народ может передать всему человечеству. В этом Достоевский видит тот русский «социализм», который противоположен атеистическому коммунизму:

Народ русский в огромном большинстве своем - православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею от-ветчиво и научно. В сущности, в народе нашем, кроме этой «идеи», и нет никакой, и все из нее одной и исходит, по крайней мере народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим... Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский «социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой Церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово... И тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего.

Вслед за Гоголем, защищавшим в своих «Выбранных местах» Церковь и духовенство, Достоевский с почтением говорит о деятельности православных архиереев и священников, противопоставляя их заезжим миссионерам-протестантам:

Ну какой в самом деле наш народ протестант и какой он немец? И к чему ему учиться по-немецки, чтобы петь псалмы? И не заключается ли все, все, чего ищет он, в Православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? Не в Православии ли одном сохранился Божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!.. Ну а кстати: что же наши священники? Что об них-то слышно? А наши священники тоже, говорят, просыпаются. Духовное наше сословие, говорят, давно уже начало обнаруживать признаки жизни. С умилением читаем мы назидания владык по церквам своим о проповедничестве и благообразном житии. Наши пастыри, по всем известиям, решительно принимаются за сочинение проповедей и готовятся произнести их... Добрых пастырей у нас много, - может быть, более даже, чем мы можем надеяться или сами того заслуживаем.

Если Гоголь и Достоевский пришли к осознанию истинности и спасительности Православной Церкви, то Л.Н. Толстой (1828-1910), наоборот, отошел от Православия и встал в открытую оппозицию к Церкви. О своем духовном пути Толстой говорит в «Исповеди»: «Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во все время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили». С потрясающей откровенностью Толстой рассказывает о том образе жизни, бездумном и безнравственном, который он вел в молодости, и о духовном кризисе, поразившем его в пятидесятилетнем возрасте и едва не доведшем до самоубийства.

В поисках выхода Толстой погрузился в чтение философской и религиозной литературы, общался с официальными представителями Церкви, монахами и странниками. Интеллектуальный поиск привел Толстого к вере в Бога и возвращению в Церковь; он вновь, после многолетнего перерыва, начал регулярно ходить в храм, соблюдать посты, исповедовался и причастился. Однако причастие не оказало на Толстого обновляющего и животворящего действия; напротив, оно оставило в душе писателя тяжелый след, что было связано, по всей видимости, с его внутренним состоянием.

Возвращение Толстого к православному христианству было кратковременным и поверхностным. В христианстве он воспринял только нравственную сторону, вся же мистическая сторона, включая Таинства Церкви, осталась для него чуждой, поскольку не укладывалась в рамки рационального познания. Мировоззрение Толстого характеризовал крайний рационализм, и именно этот рационализм не позволил ему воспринять христианство во всей его полноте.

После долгих и мучительных поисков, так и не закончившихся встречей с личным Богом, с Богом Живым, Толстой пришел к созданию своей собственной религии, которая основывалась на вере в Бога как в безличное начало, руководящее человеческой нравственностью. Эта религия, сочетавшая в себе лишь отдельные элементы христианства, буддизма и ислама, отличалась крайним синкретизмом и граничила с пантеизмом. В Иисусе Христе Толстой не признавал воплотившегося Бога, считая Его лишь одним из выдающихся учителей нравственности наряду с Буддой и Магометом. Собственного богословия Толстой не создал, и его многочисленные религиозно-философские сочинения, последовавшие за «Исповедью», носили главным образом нравственно-дидактический характер. Важным элементом учения Толстого была идея о непротивлении злу насилием, которую он заимствовал из христианства, однако довел до крайности и противопоставил церковному учению.

В историю русской литературы Толстой вошел как великий писатель, автор романов «Война и мир» и «Анна Каренина», многочисленных повестей и рассказов. Однако в историю Православной Церкви Толстой вошел как богохульник и лжеучитель, посеявший соблазн и смуту В своих сочинениях, написанных после «Исповеди», - как литературных, так и нравственно-публицистических, - Толстой обрушивался на Православную Церковь с резкими и злобными нападками. Его «Исследование догматического богословия» представляет собой памфлет, в котором православное богословие (Толстой изучил его крайне поверхностно - в основном по катехизисам и семинарским учебникам) подвергается уничижительной критике. Роман «Воскресение» содержит карикатурное описание православного богослужения, которое представлено как серия «манипуляций» над хлебом и вином, «бессмысленное многоглаголание» и «кощунственное волхвование», якобы противное учению Христа.

Не ограничившись нападками на учение и богослужение Православной Церкви, Толстой в 1880-е годы принялся за переделку Евангелия и издал несколько сочинений, в которых Евангелие было «очищено» от мистики и чудес. В толстовской версии Евангелия отсутствует рассказ о рождении Иисуса от Девы Марии и Святого Духа, о воскресении Христовом, отсутствуют или в искаженном виде представлены многие чудеса Спасителя. В сочинении под названием «Соединение и перевод четырех Евангелий» Толстой представляет произвольный, тенденциозный и временами откровенно безграмотный перевод отдельных евангельских отрывков с комментарием, отражающим личную неприязнь Толстого к Православной Церкви.

Антицерковная направленность литературной и нравственно-публицистической деятельности Толстого в 1880-1890-е годы вызвала резкую критику в его адрес со стороны Церкви, лишь еще более ожесточившую писателя. 20 февраля 1901 года решением Святейшего Синода Толстой был отлучен от Церкви. Постановление Синода содержало следующую формулу отлучения: «...Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Отлучение Толстого от Церкви вызвало громадный общественный резонанс: либеральные круги обвинили Церковь в жестокости по отношению к великому писателю. Однако в своем «Ответе Синоду» от 4 апреля 1901 года Толстой писал: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... И я убедился, что учение Церкви есть коварная и вредная ложь, практически же собирание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского вероучения». Отлучение Толстого было, таким образом, лишь констатацией того факта, которого Толстой не отрицал и который заключался в сознательном и добровольном отречении Толстого от Церкви и от Христа, зафиксированном во многих его сочинениях.

До последних дней жизни Толстой продолжал распространять свое учение, которое приобрело многих последователей. Некоторые из них объединились в общины сектантского характера - со своим культом, в который вошли «молитва Христу-Солнцу», «молитва Толстого», «молитва Мухаммеда» и прочие произведения народного творчества. Вокруг Толстого сформировалось плотное кольцо его почитателей, которые бдительно следили за тем, чтобы писатель не изменил своему учению. За несколько дней до смерти Толстой неожиданно для всех тайно покинул свое имение в Ясной Поляне и отправился в Оптину пустынь. Вопрос о том, что влекло его в сердце православного русского христианства, навсегда останется тайной. Не доехав до монастыря, Толстой слег с тяжелым воспалением легких на почтовой станции Астапово. Сюда к нему приехала жена и еще несколько близких людей, которые застали его в тяжелом душевном и физическом состоянии. Из Оптиной пустыни к Толстому был прислан старец Варсонофий - на тот случай, если перед смертью писатель захочет принести покаяние и воссоединиться с Церковью. Но окружение Толстого не оповестило писателя о его приезде и не допустило старца к умирающему - слишком велик был риск разрушить толстовство разрывом с ним самого Толстого. Писатель умер без покаяния и унес с собой в гроб тайну своих предсмертных духовных метаний.

В русской литературе XIX века не было более противоположных личностей, чем Толстой и Достоевский. Они различались во всем, в том числе в эстетических взглядах, в философской антропологии, в религиозном опыте и мировоззрении. Достоевский утверждал, что «красота спасет мир», а Толстой настаивал на том, что «понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему». Достоевский верил в личного Бога, в Божественность Иисуса Христа и в спасительность Православной Церкви; Толстой верил в имперсональное Божественное бытие, отрицал Божество Христа и отвергал Православную Церковь. И все же не только Достоевский, но и Толстой не может быть понят вне Православия.

Л. Толстой русский до мозга костей, и возникнуть он мог лишь на русской православной почве, хотя Православию он и изменил... - пишет Н. Бердяев. - Толстой принадлежал к высшему культурному слою, отпавшему в значительной своей части от православной веры, которой жил народ... Он захотел верить, как верует простой народ, не испорченный культурой. Но это ему не удалось ни в малейшей степени... Простой народ верил по-православному. Православная же вера в сознании Толстого сталкивается непримиримо с его разумом.

Среди других русских писателей, уделявших большое внимание религиозным темам, следует отметить Н.С. Лескова (1831-1895). Он был одним из немногих светских писателей, сделавший представителей духовного сословия главными героями своих произведений. Роман Лескова «Соборяне» представляет собой хронику жизни провинциального протоиерея, написанную с большим мастерством и знанием церковного быта (сам Лесков был внуком священника). Главный герой рассказа «На краю света» - православный архиерей, направленный на миссионерское служение в Сибирь. Религиозная тематика затрагивается во многих других произведениях Лескова, в том числе в повестях «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник». Известное сочинение Лескова «Мелочи архиерейской жизни» является собранием историй и анекдотов из жизни русских архиереев XIX века: один из главных героев книги - митрополит Московский Филарет. К тому же жанру примыкают очерки «Владычный суд», «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Святительские тени», «Синодальные персоны» и другие. Перу Леско- ва принадлежат сочинения религиозно-нравственного содержания, такие как «Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Пророчества о Мессии», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания». В последние годы жизни Лесков подпал под влияние Толстого, стал проявлять интерес к расколу, сектантству и протестантизму, отошел от традиционного Православия. Однако в истории русской литературы его имя так и осталось связано прежде всего с рассказами и повестями из жизни духовенства, снискавшими ему читательское признание.

Необходимо упомянуть о влиянии Православия на творчество А.П. Чехова (1860-1904), в своих рассказах обращающегося к образам семинаристов, священников и архиереев, к описанию молитвы и православного богослужения. Действие рассказов Чехова нередко разворачивается на Страстной седмице или на Пасху. В «Студенте» двадцатидвухлетний студент Духовной академии в Страстную пятницу рассказывает двум женщинам историю отречения Петра. В рассказе «На Страстной неделе» девятилетний мальчик описывает исповедь и причастие в православном храме. Рассказ «Святой ночью» повествует о двух монахах, один из которых умирает накануне Пасхи. Наиболее известным религиозным произведением Чехова является рассказ «Архиерей», повествующий о последних неделях жизни провинциального викарного архиерея, недавно приехавшего из-за границы. В описании чина «двенадцати Евангелий», совершаемого в канун Великой Пятницы, чувствуется любовь Чехова к православной церковной службе:

В продолжение всех двенадцати Евангелий нужно было стоять среди церкви неподвижно, и первое Евангелие, самое длинное, самое красивое, читал он сам. Бодрое, здоровое настроение овладело им. Это первое Евангелие «Ныне прославися Сын Человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и, казалось, что это все те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они все те же будут каждый год, а до каких пор - одному Богу известно. Отец его был дьякон, дед - священник, прадед - дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству, и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым.

Отпечаток этой врожденной и неискоренимой церковности лежит на всей русской литературе XIX века.