Над феодосией угас навеки этот день весенний. Феодосия марины цветаевой

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ

ФЕОДОСИЯ

Окружена высокими холмами,
Овечьим стадом ты с горы сбегаешь
И розовыми, белыми камнями
В сухом прозрачном воздухе сверкаешь.
Качаются разбойничьи фелюги,
Горят в порту турецких флагов маки,
Тростинки мачт, хрусталь волны упругий
И на канатах лодочки - гамаки.

На все лады, оплаканное всеми,
С утра до ночи "яблочко" поется.
Уносит ветер золотое семя, -
Оно пропало, больше не вернется.
А в переулочках, чуть свечерело,
Пиликают, согнувшись, музыканты,
По двое и по трое, неумело,
Невероятные свои варьянты.

О, горбоносых странников фигурки!
О, средиземный радостный зверинец!
Расхаживают в полотенцах турки,
Как петухи, у маленьких гостиниц.
Везут собак в тюрьмоподобной фуре,
Сухая пыль по улицам несется,
И хладнокровен средь базарных фурий
Монументальный повар с броненосца.

Идем туда, где разные науки
И ремесло - шашлык и чебуреки,
Где вывеска, изображая брюки,
Дает понятье нам о человеке.
Мужской сюртук - без головы стремленье,
Цирюльника летающая скрипка
И месмерический утюг - явленье
Небесных прачек - тяжести улыбка.

Здесь девушки стареющие, в челках,
Обдумывают странные наряды,
И адмиралы в твердых треуголках
Припоминают сон Шехерезады.
Прозрачна даль. Немного винограда.
И неизменно дует ветер свежий.
Недалеко до смирны и Багдада,
Но трудно плыть, а звезды всюду те же.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

***
Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.

МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН

ДРУГУ

Мы, столь различные душою,
Единый пламень берегли,
И братски связаны тоскою
Одних камней, одной земли.

Одни сверкали нам вдали
Созвездий пламенные диски;
И где бы ни скитались мы,
Но сердцу безысходно близки
Феодосийские холмы.

Нас тусклый плен земной тюрьмы
И рдяный угль горящей правды
Привел к могильникам Ардавды,
И здесь, вверяясь бытию,
Снастили мы одну ладью;

И, зорко испытуя дали
И бег волнистых облаков,
Крылатый парус напрягали
У киммерийских берегов.

Но ясновидящая сила
Хранила мой беспечный век:
Во сне меня волною смыло
И тихо вынесло на брег.

А ты, певец с душой бессонной
От сновидений и молитв
Ушел в круговороты битв
Из мастерской уединенной.

И здесь, у чуждых берегов,
В молчаньи ночи одинокой
Я слышу звук твоих шагов,
Неуловимый и далекий...

СЕРГЕЙ ШЕРВИНСКИЙ

ФЕОДОСИЙСКИЕ СОНЕТЫ

Здесь мерил море генуэзский лот;
С зерном степным по ветреному лону
Питать Милан и Брэшу и Верону
Из Кафы без компаса плыл пилот.

С виолой пел при звездах мореход.
И бросил здесь любовную канцону,
Чтобы века по каменному склону
Ее татарский распевал народ.

До сей поры на Карантинной грани
Ключи Петра, гербы Джустиниани;
На Итальянской шумно, тень аркад.

И в разноречье русского "лэвантэ"
Обмолвился вдруг город, рад не рад,
Великолепным именем Дурантэ.

***
К. Ф. Богаевскому

В тиши Феодосийской мастерской
Суровому ему мечта знакома.
Он видит сны: безлюдных рощ истома,
Иль облака набухшего покой.

Курчавится под крепость вал морской,
Чернеет край кремнистого излома, -
Сугдея ли, хребет ли Меганома,
От века чуждый поступи людской?

Так, сочетая вольно скалы, воды,
Разумно он играет естеством,
И всякий раз, сквозь сумрачные годы,

Венчается интимным торжеством
Жизнь живописца, в творчестве природы
Соперничающего с божеством.

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

Корки за окно! - и пахнет дыней
Пыль купе, пока стоим в степи,
И тоска с акациями в тыне
Белым зноем станцию слепит.

Час и час еще, но от Джанкоя
К югу мчат глаза, и нет покоя,
И о том, что море там царит,
У подножья гравий говорит.

И уже среди степей упрямых
К морю слева радостная дрожь
Громыхает стрелками у самых
С жаркой бронзы сброшенных одёж.

Бриться поспеши на Итальянской,
А побрившись, бросишься в упор
Смыть свой север пеной океанской,
Солнцем, золотящим помидор.

Здесь не место горестям и страху,
Все иным покажется окрест,
Лишь затреплет белую рубаху
С волнореза брызжущий зюйд-вест.

И казна родосского пирата,
Коль сравнить, не так уж велика
Рядом с кистью мокрого муската,
Богоданной за три пятака.

ДМИТРИЙ ПЕТРОВСКИЙ

ФЕОДОСИЯ

Чтоб подружиться с моряком,
Немного надо:
Подъехать к борту яликом
И стать с ним рядом;

А то еще - махнуть рукой
И крикнуть: "Майна!"
Как подружиться с моряком -
Все знают тайну.

Пестрели юбочки девиц
Феодосийских,
Взлетали чайки вверх и вниз,
Подобно ситцу.

Торгует небо пестротой
Береговою.
Как рыба, судно бьет хвостом,
Водой довольо.

Лебедка горлом журавлиным
Все клекотала
И опускала нос предлинный,
На место ставя

Тюки, бочонки, сундуки, -
Под "майна-вира", -
И все ходило - от доски
До пассажира.

ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

ФЕОДОСИЯ

Художнику К.Ф. Богаевскому

Путник, кто бы ты ни был, присядь, отдыхая,
Над откосом, где ходит морской купорос.
Под тобой Феодосия - чаша пустая,
Сохранившая запах аттических лоз.

Над рыбачьим поселком, над скудным прибоем,
По колючкам оврагов ты будешь готов
Целый день пробродить, обессиленный зноем,
В жидкой охре ее невысоких холмов.

День сегодняшний здесь так похож на вчерашний:
Над пустеющим портом - соленая синь,
Черепицы лачуг, генуэзские башни,
Те же сети рыбачьи, и та же полынь.

По извилинам рва заблудилась корова,
Время гложет латинские буквы ворот,
И, как девушка, башня Климента VI-го
В хороводе подруг над холмами идет...

На закате мы вышли к стене Карантина,
Где оранжевый холм обнажен и высок,
Где звенит под ногой благородная глина,
И горячей полынью горчит ветерок.

Зоркой тростью слегка отогнув подорожник,
Отшвырнув черепицу и ржавую кость,
В тонких пальцах сломал светлоглазый художник
Скорлупу из Милета, сухую насквозь.

И, седого наследства хозяин счастливый,
Показал мне, кремнистый овраг обходя,
Золотую эмаль оттоманской поливы,
Генуэзский кирпич и обломок гвоздя.

Но не только монеты разбойничьей расы
Сохранила веков огненосная сушь -
Есть колодезь у стен караимской кенасы,
Весь осыпанный листьями розовых груш.

Здесь, покуда у двери привратник сердитый
Разбирал принесенные дочкой ключи,
Я смотрел, как ломались о дряхлые плиты
В виноградном намете косые лучи.

Старый вяз простирал над стеною объятья,
Розовеющий запад был свеж и высок,
И у девочки в желтом разодранном платье
Тихо полз по плечу золотистый жучок...

А потом мы спускались по алым ступеням
Лабиринтами улицы к порту, к огням,
И не мог надышаться я этим осенним
Острым уксусом славы с вином пополам.

Итальянская улица. Сад. И у входа
Громыханье оркестра. В ларьках виноград,
И в порту нескончаемый рев парохода,
Где у мола тяжелые волны гремят.

Ровно в полночь, качаясь на койке каютной,
Я увижу, вдыхая прохладу и мрак,
Как мигнет мне в окошко тревогой попутной
Над Двуякорной бухтой зеленый маяк.

И останется звездною ночью хранима
У ворот в Киммерию, страну забытья,
Внучка синей Эллады, соперница Рима,
Смуглоскулая Кафа, турчанка моя!

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВА

***
Яблоки, груши, айва...
На возах виноград и арбузы...
Продавца разглядишь едва
В ворохах золотой кукурузы.

Груды различных цветов -
Красных и ярко-зеленых,
Густая толпа у лотков,
Крик продавцов исступленных.

Гигантской капусты шары...
У торговок - орехи и хлебы...
Контуры Лысой горы
На осеннем сияющем небе.

Безразличные лица татар,
Повторяющих цены упрямо, -
Феодосийский базар,
Полный жизни, движенья и гама!

МАРК ТАРЛОВСКИЙ

НОЧЬ В ФЕОДОСИИ

Из номера гостиницы - дыра
Безвыходной феодосийской ночи.
Собачий лай - до самого утра.
Горячий лай - насколько хватит мочи.

Я только что приехал. Не видал
Ни башен Генуи, ни исполкома.
Край не исследован. Круг знаний мал.
Молитва псов одна лишь мне знакома.

Который час? Должно быть, больше трех.
Рассвет сейчас. Действительность воскреснет.
Я с городом сражусь. Но песий брех,
Но песня неизвестности - исчезнет.

Взывай, вопи, собачье сердце тешь!
Заря не ждет. Заря неумолима.
И брызнет луч. И просияет брешь
В ограде обнаруженного Крыма.

Земля надеждами осаждена.
Гостиница покоится во мраке.
Что перед нею - тын? забор? стена?
Пока не видно. Гавкают собаки.

ВЛАДИМИР ЛУГОВСКОЙ

В ГАЛЕРЕЕ АЙВАЗОВСКОГО

Валы, валы, валы... Девятый вал... Громады
Утесов. Полный штиль. Высокая лазурь.
Закаты яростные. Пламень канонады.
Разгром эскадр. Волна минувших бурь.

Жил мальчик. Рисовал на белых стенах:
Шторм, море, корбали, ребячий солнца круг.
А море Черное швыряло свет и тени,
И пахнул рыбою феодосийский юг.

Валы, валы, валы, валов круговороты.
Гряда грозовых туч. Суровых зим прибой.
Заря. раскрывшая пурпурные ворота,
Пучина черная и Наваринский бой.

Бой, буря, шторм, безумная стихия,
Грозящая пловцам всегда, из века в век.
И перед нею на скорлупке хилой
В борьбе, в победе, в смерти - человек.

Вот он вцепился в мачту, в корабля обломки.
Над ним смертельный вал, литая тяжесть вод.
Она стоит. Застыла на последней кромке.
Он гибнет, борется и все-таки живет.

Валы, валы, валы, потом забвенье... Синий,
Кобальтовый простор. Над морем - тишина.
Раздуты ветром горы снежной парусины.
Но тишина?.. Как призрачна и коротка она!

Жил мальчик. Вырос. Стал всесветно знаменитым,
Оставил все, как подобает мастерам,
И славу звонкую, достигшую зенита,
Принес сюда, домой, к пустынным берегам.

И море Черное неслось в ночах и зорях,
И Севастополь слал к нему на юбилей,
Чтобы отдать салют певцу родного моря, -
Корнилова с эскадрой кораблей.

Валы, валы, валы, смерчи и ураганы.
Пронизанная солнцем глубь волны.
Весенний тихий бирз. Осениие туманы.
Былых сражений дым. Печальный свет луны.

Людская воля, гибнувшая гордо
Среди безвестных волн, у ног угрюмых скал.
За три часа до смерти кистью твердой
"Взрыв корабля" художник написал.

И смерть его была не будничною смертью.
Она пришла за ним, как парус корабля.
На море штиль. Весна. Крылами чайка чертит.
Он в море Черное плывет. Прощай, земля!

ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ

ФЕОДОСИЯ

Когда я в мертвом городе искала
Ту улицу, где были мы с тобой,
Когда нашла - и все же не узнала...
Лишь сизый прах и ржавчина вокзала.
Но был когда-то синий-синий день,
И душно пахло нефтью, и дрожала
Седых акаций вычурная тень...
От шпал струился зной - стеклянный, зримый, -
Дышало море близкое, а друг,
Уже чужой, но все еще любимый,
Не выпускал моих холодных рук.

Я знала: все. Уже ни слов, ни споров,
Ни милых встреч... И все же будет год:
Один из нас приедет в этот город
И все, что было, вновь переживет.
Обдаст лицо блаженный воздух юга,
Подкатит к горлу незабытый зной,
На берегу проступит облик друга -
Неистребимой радости земной.
О, если б кто-то, вставший с нами рядом,
Шепнул, какие движутся года!
Ведь лишь теперь, на эти камни глядя,
Я поняла, что значит "никогда",
Что прошлого - и то на свете нет,
Что нет твоих свидетелей отныне,
Что к самому себе потерян след
Для всех, прошедших зоною пустыни.

ЛЕОНИД МАРТЫНОВ

ВЗРЫВ

Мне, по существу, у Айвазовского
Нравится одна картина - "Взрыв".
За день до кончины Айвазовского
Начата, - наутро не был жив.

Он ее бы зализал, наверное,
Если бы не умер. И она,
Думаю, что мне бы не понравилась,
Если бы была завершена.

Но, незавершенное, завещано
Мне оно и будущим векам.
Это будто яростная трещина -
Так вот извергается вулкан.

Это не корабль, а мироздание
Рушится на жестком полотне.
И незавершенное создание:
"Берегись!" - напоминает мне.

Руки, дрогнув, кисть к чертям отбросили.
Озарила мглу глубокой осени
Бездна взрыва, бледное пятно.
...Съездите однажды в Феодосию
Посмотреть на это полотно.

МИХАИЛ ДУДИН

***
Сквозь солнце - ливень. На дороге
Прибита каменная пыль.
Лиловы голых гор отроги.
Полынный воздух влажен. Штиль.

А мне все слышится смолистый
Тротила горький перегар.
...Морской десант идет на приступ
К феодосийским берегам.

Сплошной огонь гудит по склону.
Над взморьем чайки не парят.
Пять суток держит оборону
Прижатый к берегу отряд.

Матрос последний к автомату
Последний вкладывает диск.
...Лишь время начертало дату
На безымянный обелиск.

ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ

ФЕОДОСИЙСКОЕ ЛЕТО

Илье Фаликову

Что за лето хулиганское:
то - жара, то - снова в дрожь!
В Кафе море - кафкианское:
без поллитра не поймешь.

У акаций, ветром пронятых,
листья плещут на манер
достославных, трижды проклятых
многовесельных галер.

В шторме что-то есть от гения,
что-то есть и от жлоба...
Что ты здесь забыла, Генуя,
кроме рыжего столба -

Крепостного укрепления,
башни древней отставной?..
Гром и светопреставление.
Просветление и зной.

Мчатся будни моментальные,
и давно нам не новы
тополя пирамидальные -
взрывы веток и листвы.

И недавно в парке пропитом
было нами решено
не ходить к знакомым профилям -
мы чужие им давно.

Не союзами, не сектами
мы от них отделены.
Просто - люди фин-де-сьекля мы.
Много ль нашей в том вины?

Краткий день тысячелетия -
Вторник или, там, Среда.
Что всегда держал в секрете я
молвлю, хоть не без труда:

Просто жил я слишком сдержанно,
шастал где-то стороной -
пораженье ли одержано,
иль триумф потерплен мной.

Между тем, соседство близкое,
спор камней у фонаря -
вся тщета феодосийская -
это все не зря, не зря...

БОРИС ЧИЧИБАБИН

ФЕОДОСИЯ

В радостном небе разлуки зарю
дымкой печали увлажню:
гриновским взором прощально смотрю
на генуэзскую башню.

О, как пахнуло веселою тьмой
из мушкетерского шкафа,-
рыцарь чумазый под белой чалмой -
факельноокая Кафа!

Желтая кожа нагретых камней,
жаркий и пыльный кустарник -
что-то же есть маскарадное в ней,
в улицах этих и зданьях.

Тешит дыханье, холмами зажат,
город забавный, как Пэппи,
а за холмами как птицы лежат
пестроцветущие степи.

Алым в зеленое вкрапался мак,
черные зернышки сея.
Море синеет и пенится, как
во времена Одиссея.

Чем сгоряча растранжиривать прыть
по винопийным киоскам,
лучше о Вечности поговорить
со стариком Айвазовским.

Чьи не ходили сюда корабли,
но, удалы и проворны,
сколько богатств под собой погребли
сурожскоморские волны!

Ласковой сказке поверив скорей,
Чем историческим сплетням,
Тем и дышу я, платан без корней,
В городе тысячелетнем.

И не нарадуюсь детским мечтам,
Что, по смешному заметен,
Осип Эмильевич Мандельштам
Рыскал по улочкам этим.

В этот день ровно 121 год назад родилась величайшая русская поэтесса - Марина Ивановна Цветаева.

Совсем недавно - в 2009 году в Феодосии открылся небольшой музей сестер Цветавевых. Мы хотим показать вам несколько фотографий оттуда и рассказать о самом счастливом периоде жизни Цветаевой.

* * *

Над Феодосией угас

Навеки этот день весенний,

И всюду удлиняет тени

Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,

Иду одна, без всякой мысли,

И опустились и повисли

Две тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,

Встречая ветра поцелуи,

И плятья шелковые струи

Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,

И трогательно мал и жалок

Букет из нескольких фиалок

Почти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,

В тоске вечерней и весенней.

И вечер удлиняет тени,

И безнадежность ищет слов.

Эти стихи написаны в феврале 1914 года. Феодосию Марине открыл Макс Волошин. Его дом в Коктебеле каждое лето принимал множество самых разных гостей, но неизменно - творческих, необычных личностей. Приглашение провести лето в доме у Карадага стало отзывом на первую книгу Марины - "Вечерний альбюом" ("Почему альбом, а не тетрадь?" - спрашивал Макс в ответном стихотворении).

Именно в Феодосию Марина с Анастасией приехали в 1913 году - после смерти горячо любимого отца. Анастасия Цветаева писала в своих воспоминаниях:
"Смерть папы провела линию рубежа в нашей жизни.. Из всех городов прошлого сильнее всего позвал нас город, где мы были так счастливы два года тому назад... Мы не ошиблись, выбрав Феодосию..."

Сейчас дом-музей Цветаевых находится по адресу ул. В. Коробкова, 13 - именно тут Анастасия Цветаева с мужем Борисом Трухачевым и сыном Андреем снимали квартиру в 1913 году.
Музей пока небольшой, но очень трогательный, теплый и заботливый. А главное - он воспроизводит атмосферу тех феодосийских вечеров и хранит много оригинальных экспонатов - мебельный гарнитур, любимое кресло Цветаевой, зеркальце, ручка от калитки, ведущей во двор, книги и открытки...

Например, открытка из свадебного путешествия Цветаевой и Сергея Эфрона. Именно в Коктебеле они и познакомились. Сергей принес Марине редкую бусину, найденную на берегу Черного моря. У этой истории много легенд =)

С Крымом связана, наверное, самое счастливое время в жизни Цветаевой. Об этом пишут биографы и родная сестра - Анастасия. "Марина везде искала свой Крым" ... "Это лето было лучшим из всех моих взрослых лет..." . писала Марина Волошину... Крым был для нее - яркой стекланной бусиной, осколком счастья, счастливым камешком.

Редкая вещь - пианино конца XIX века немецкого происхождения. Кстати, работники музея охотно разрешают играть на нем. если среди экскурсантов есть желающие и умеющие!

Феодосийский период в был очень плодотворным в творческой жизни Цветаевой. Стихи, написаные в Феодосии и Коктебеле вошли в сборник "Юношеские стихи. 1913-1914", который будет опубликован только спустя 62 года, да и то - за рубежом. Но уже в это время Марина была большим поэтом - "Моим стихам, написанным так рано...", "Генералам 12 года" и многие, многие другие, ставшие программными произведения - всё это вдохновение и веяние Крыма, - самого счастливого и солнечного времени в непростой и трагической жизни Цветаевой.

Ксения