Заглавная роль в комедии ревизор. Сочинение: Роль Хлестакова и средства создания его образа в комедии Николая Гоголя Ревизор

События, описанные в пьесе, происходят в уездном городе N, куда судьба занесла одного пройдоху, которого ошибочно местные чиновники приняли за ревизора, а он, не растерявшись, сумел воспользоваться сложившейся ситуацией себе во благо. История создания комедии Гоголя «Ревизор» для многих покрыта завесой тайны, окружавшей не только личную жизнь писателя, но и все его творчество в целом. Точной информации о начале написания комедии так и нет, одни предположения и догадки, что еще больше подогревает интерес читателя к данному произведению.

Замысел

Идея написать злободневную комедию крутилась в голове писателя давно, но собрать мысли воедино не удавалось. С просьбой подкинуть сюжет будущей комедии Николай Васильевич обращается к другу.

Гоголь точно знал, что комедия будет в пяти актах. Каждый из них смешнее предыдущего. Письмо А.С. Пушкину было следующего содержания:

«…хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами… Сделайте милость, дайте сюжет…»

Пушкин моментально среагировал на призыв о помощи. Вернувшись недавно из Михайловского, он поведал Гоголю историю, в свое время взволновавшую его до глубины души. Это было в октябре 1835 года. Этот период времени считается стартовым в написании «Ревизора».

Идея создания

Версий по поводу создания «Ревизора» существует немало. Чаще всего в статьях фигурирует имя А.С. Пушкина. Именно он подтолкнул Гоголя к написанию комедии. У Пушкина была наготове история, вполне годившаяся для будущего сюжета. Речь шла о Павле Петровиче Свиньине. Во время путешествия по Бессарабии данный товарищ выдал себя за высокопоставленное лицо, за чиновника из Петербурга. Быстро освоившись на новом месте и войдя в роль ревизора, Павел Петрович чувствовал себя вполне комфортно, пока его не поймали за руку на прошениях. На этом вольготной жизни пришел конец.

Существовала и другая версия создания пьесы. Некоторые смели предположить, что Пушкину самому пришлось оказаться в роли ревизора. Когда Пушкин гостил в нижегородской области, собирая информацию о пугачевском бунте для «Капитанской дочки», генерал Бутурлин принял писателя за важного чиновника, визита которого в их края ожидали со дня на день.

Какая из двух версий является настоящей уже не узнать. Тем не менее сходство Хлестакова со Свиньиным весьма очевидно. Это подметили многие литераторы, анализируя письма Пушкина и текст «Ревизора». Споры возникли по другому поводу. Как можно за пару месяцев написать далеко немаленькое по объему произведение. По словам исследователя А.С. Долинина черновые наброски Гоголю всегда давались легко. Этого не отнять. Больше всего времени у него уходило на доработку материала. Исходя из этого, он предположил, что сюжет будущего произведения Гоголь получил от Пушкина гораздо раньше, чем в октябре 1835.

Жанр «Ревизора» общественная комедия. Гоголь пытался отразить в ней

«…все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем».

Работа над «Ревизором» постоянно переделывалась. Гоголь старался довести текст до совершенства. Загвоздка состояла в детальном описании характеров героев. Художественные образы дались ему сразу, но передать точный характер главных персонажей с первого раза не получалось. Шесть раз приходилось редактировать «Ревизора» пока он не получил то, что хотел. Это было в 1842 году. После постановки на сцене комедия имела неоднозначную реакцию. Ее хвалили и ругали одновременно. У некоторых она вызвала глубокое недоумение. Гоголь был расстроен. Не такого эффекта он ожидал от публики. Людям не удалось до конца понять смысл пьесы. Ни один из зрителей во время просмотра даже не догадался переложить сюжет на себя и хоть на минуточку представить, что все описанное может произойти с каждым из нас. В любом городе, в любом месте, в любое время.

Ю.В. МАНН. КОМЕДИЯ ГОГОЛЯ «РЕВИЗОР». «СБОРНЫЙ ГОРОД»

Незадолго до «Ревизора» Гоголь написал статью «Последний день Помпеи». Статья посвящена знамени­той картине Брюллова. Что могло быть общего между тем сатирическим, обличительным направлением, кото­рое всё решительнее принимало творчество Гоголя, и эк­зотическим сюжетом «Последнего дня Помпеи»? Между заурядными, пошлыми, серыми «существователями» и «роскошно-гордыми» героями античного мира, сохранив­шими красоту и грацию даже в момент страшного удара? Но Гоголь решительно провозгласил «Последний день Помпеи» жгуче современным, как мы бы сказали,- зло­бодневным произведением. «Картина Брюллова может на­зваться полным, всемирным созданием». Писатель не счел необходимым объяснять русскому читателю содержание картины: «Я не стану изъяснять содержание картины и приводить толкования и пояснения на изображенные события. ...Это слишком очевидно, слишком касается жизни человека». Это жителей-то средней России, не знавших ни землетрясений, ни других геологических ка­таклизмов!

Но Гоголь увидел за экзотическим сюжетом картины ее глубоко современную художественную мысль. «Мысль ее принадлежит совершенно вкусу нашего века, который вообще, как бы чувствуя свое страшное раздробление, стремится совокуплять все явления в общие группы и выбирает сильные кризисы, чувствуемые целою массою». Это очень интимные строки, приоткрываю­щие склад художественного мироощущения самого Гого­ля, сплетение в нем двух - на первый взгляд несовместимых - тенденций.

С одной стороны, понимание «страшного раздробле­ния» жизни. Гоголь был одним из тех художников, кто необычайно глубоко ощущал прогрессирующее разобщение, разъединение людей в новую эпоху. Может быть, одно из направлений этого процесса Гоголь разглядел острее, чем другие великие реалисты: угасание общей заботы, всенародного дела, основанного на согласованном и бескорыст­ном участии индивидуальных воль. Не без горечи и наста­вительного упрека современникам рисовал он в статье «О средних веках» красочную (и, конечно, идеализирован­ную) картину крестовых походов: «владычество одной мысли объемлет все народы»; «ни одна из страстей, ни одно собственное желание, ни одна личная выгода не входят сюда».

В произведениях Гоголя описания массовых и притом непременно бескорыстных действ играют особую, так ска­зать, поэтически-заглавную роль. Смертельная ли схват­ка запорожцев с иноземными врагами, озорные ли про­делки парубков, свадебное ли торжество или просто пляс­ка - во всем этом взгляд писателя жадно ищет отблеск «одной» движущей мысли, исключающей «личную вы­году». «Сорочинская ярмарка» заканчивается знаменитой сценой пляски: «Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком му­зыканта в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, всё обратилось, волею и неволею, к единству и пе­решло в согласие... Всё неслось. Всё танцевало». Но почему же «странное», «неизъяснимое» чувство? По­тому что Гоголь хорошо понимает, как необычно это согла­сие в новое время, среди «меркантильных душ».

Для характеристики человеческих отношений, кото­рые «укладываются» в новый век, Гоголь нашел другой емкий образ. «Словом, как будто бы приехал в трактир ог­ромный дилижанс, в котором каждый пассажир сидел во всю дорогу закрывшись и вошел в общую залу потому только, что не было другого места». Ни общей заботы, ни общего дела, ни даже поверхностного любопыт­ства друг к другу! В «Невском проспекте» Пискарёву ка­жется, что «какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе».

Меркантильность, в представлении Гоголя,- некое универсальное качество современной жизни - и русской и западноевропейской. Еще в «Ганце Кюхельгартене» Гоголь сетовал, что современный мир «расквадрачен весь на мили». В буржуазном умонастроении писатель ост­рее всего чувствовал те черты, которые усиливались рус­скими условиями. Полицейский и бюрократический гнет отсталой России заставлял болезненнее воспринимать раз­дробленность и холод людских отношений.

Ив. Киреевский писал в 1828 году, касаясь отношения России к Западу, что народ «не стареется чужими опыта­ми». Увы, стареется, если этот опыт находит в его собст­венном какую-нибудь аналогию...

Казалось бы, самое простое и логичное вынести из раздробленности «меркантильного» века мысль о фраг­ментарности художественного изображения в современ­ном искусстве. К такому решению действительно склоня­лись романтики. Однако Гоголь делает другой вывод. Лоскутность и фрагментарность художественного образа - это, по его мнению, удел второстепенных талантов. Кар­тину же Брюллова он ценит за то, что, при «страшном раздроблении» жизни, она тем не менее «стремится со­вокуплять все явления в общие группы». «Не помню, кто-то сказал, что в XIX веке невозможно появление гения всемирного, обнявшего бы в себе всю жизнь XIX века,- пишет Гоголь в «Последнем дне Помпеи».- Это совер­шенно несправедливо, и такая мысль исполнена безна­дежности и отзывается каким-то малодушием. Напротив: никогда полет гения не будет так ярок, как в нынешние времена... И его шаги уже верно будут исполински и ви­димы всеми». Чем сильнее угнетала Гоголя мысль о раздробленности жизни, тем решительнее заявлял он о необходимости широкого синтеза в искусстве.

И тут нам приоткрывается другая (к сожалению, еще не оцененная) черта мироощущения Гоголя. Но только Гоголя-художника, но и Гоголя-мыслителя, историка, поскольку как раз в этом пункте направления его художе­ственной и собственно научной, логически оформляемой, мысли максимально совпадали.

Много писалось о пробелах в образовании Гоголя, по­верхностно знакомого с важнейшими явлениями современной ему умственной жизни. Действительно, трудно было бы назвать Гоголя европейски образованным чело­веком, как, к примеру, Пушкина, Герцена или даже Надеждина. Но своим глубоким умом, каким-то чисто гого­левским даром прозрения и художественной интуицией Гоголь очень точно уловил главное направление идейных исканий тех лет.

В статье «О преподавании всеобщей истории» Гоголь писал: «Всеобщая история, в истинном ее значении, не есть собрание частных историй всех народов и государств без общей связи, без общего плана, без общей цели, куча происшествий без порядка, в безжизненном и сухом виде, в каком очень часто ее представляют. Предмет ее велик: она должна обнять вдруг и в полной картине все челове­чество.., Она должна собрать в одно все народы мира, раз­розненные временем, случаем, горами, морями, и соеди­нить их в одно стройное целое; из них составить одну ве­личественную полную поэму... Все события мира должны быть так тесно связаны между собою и цепляться одно за другое, как кольца в цепи. Если одно кольцо будет вы­рвано, то цепь разрывается. Связь эту не должно принимать в буквальном смысле. Она не есть та видимая, веще­ственная связь, которою часто насильно связывают про­исшествия, или система, создающаяся в голове независимо от фактов и к которой после своевольно притягивают собы­тия мира. Связь эта должна заключаться в одной общей мысли: в одной неразрывной истории человечества, перед которою и государства и события - временные формы и образы!». Таковы задачи, которые ставил перед собою Гоголь-историк, считавший одно время (как раз накануне созда­ния «Ревизора») поприще исторического исследователя едва ли не самым интересным и важным. Можно было бы сделать подробные выписки, выясняющие степень близо­сти взглядов Гоголя к современным ему прогрессивным направлениям в исторической науке (Гизо, Тьерри и др.), но такая работа - отчасти уже выполненная - увела бы нас далеко в сторону. Здесь важно подчеркнуть главную установку Гоголя - найти единую, всеохватывающую за­кономерность исторического развития. По Гоголю, эта закономерность обнаруживается и конкретизируется в систе­ме, но такой, которая не подминает собою факты, а естест­венно и свободно вытекает из них. Характерен максимализм Гоголя, ставящего перед историей самые широкие задачи и верящего в их разрешение. Обнять судьбы всех народов, нащупать движущую пружину жизни всего человечества - на меньшее Гоголь не согласен.

Мысли Гоголя о задачах истории близки к идее «фи­лософии истории» - идее, сформировавшейся в конце XVIII - начале XIX века под сильным воздействием не­мецкой классической философии. Имена Канта, Шеллин­га, Гегеля и Окена, фигурирующие в одной из рецензий Гоголя 1836 года, названы им с полным пониманием их исторической миссии,- как «художников», обработав­ших «в единство великую область мышления».

С другой стороны, Гоголь называет Гегеля и Шел­линга «художниками», а выше мы видели, что и всеоб­щую историю он уподобляет «величественной полной поэме». Это не оговорки и не поэтические символы, а вы­ражение тесной связи искусства и науки. Обе области ду­ховной деятельности всегда были в сознании Гоголя мак­симально сближены. Ему всегда казалось, что, осуществ­ляя свою миссию художника, он тем самым добывает для соотечественников достоверное, общественно ценное зна­ние о жизни.

Когда Гоголь приступал к «Ревизору», то в глубинах его сознания смыкались мысль о широкой группировке лиц в произведении великого художника (как в «Послед­нем дне Помпеи») и идея всеобъемлющего синтеза, осу­ществляемого историком нашего времени.

Но насколько же усложнил Гоголь-художник свою задачу! Ведь ему надо было найти такой образ, который бы передавал «целое жизни» при страшном ее раздробле­нии, не затушевывая это раздробление...

В статье «О преподавании всеобщей истории», гово­ря о необходимости представить слушателям «эскиз всей истории человечества», Гоголь поясняет: «Всё равно, как нельзя узнать совершенно город, исходивши все его ули­цы: для этого нужно взойти на возвышенное место, от­куда бы он виден был весь как на ладони» . В этих словах уже проступают контуры сценической пло­щадки «Ревизора».

Художественная мысль Гоголя и раньше тяготела к широкому обобщению, что, в свою очередь, объясняет его стремление к циклизации произведений. Диканька, Мир­город - это не просто места действия, а некие центры вселенной, так что можно сказать, как в «Ночи перед Ро­ждеством»: «...и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки».

К середине 30-х годов тенденция гоголевской мысли к обобщению возросла еще больше. «В Ревизоре я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем»,- читаем мы в «Авторской исповеди». Тут же, как известно, Гоголь говорит о перемене в своем творчест­ве к середине 30-х годов, которая позднее, ретроспектив­но, представлялась ему даже коренным переломом: «Я уви­дел, что в сочинениях моих смеюсь даром, напрасно, сам не зная зачем. Если смеяться, так уже лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеянья всеобщего» .

Так возник город «Ревизора»,- по позднейшему опре­делению Гоголя, «сборный город всей темной стороны».

Вдумаемся в значение того факта, что русская жизнь осмыслена в «Ревизоре» в образе города. Прежде всего, это расширяло социальный аспект комедии.

Если искать такое место, где, говоря словами Гоголя, более всего делалось несправедливости, то в первую оче­редь взгляд обращался к суду. В этом Гоголь убедился еще в Нежинской гимназии, мечтая посвятить себя юстиции: «Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более все­го разрывало мое сердце». Неправосудие питало традицию русской разоблачительной комедии, посвящен­ной лихоимству и судебному произволу: «Судейские име­нины» Соколова, «Ябеда» Капниста, «Неслыханное диво, или Честный секретарь» Судовщикова и др.

Но в «Ревизоре» «дела судебные» занимают только часть - и, в общем, не самую большую часть - картины. Тем самым Гоголь сразу же раздвинул масштаб антисудебной, «ведомственной» комедии до комедии всеобщей или - будем пока держаться собственных понятий «Реви­зора» - до комедии «всегородской».

Но и на фоне произведений, рисовавших жизнь всего города, «Ревизор» обнаруживает важные отличия. Гоголев­ский город последовательно иерархичен. Его структура строго пирамидальна: «гражданство», «купечество», вы­ше - чиновники, городские помещики и, наконец, во главе всего-городничий. Не забыта и женская половина, тоже подразделяющаяся по рангам: выше всех семья го­родничего, затем - жены и дочери чиновников, вроде до­чери Земляники, с которой дочери городничего пример брать не подобает; наконец, внизу - высеченная по ошибке унтер-офицерша, слесарша Пошлепкина... Вне города стоят только два человека: Хлестаков и его слуга Осип.

Такой расстановки персонажей мы не найдем в русской комедии (и не только комедии) до Гоголя. Показательнее всего здесь обратиться к произведениям со сходным сюже­том, то есть к тем, которые рисуют появление в городе мни­мого ревизора (хотя о самой теме «ревизора» и «ревизии» мы пока говорить не будем). Так, в повести Вельтмана «Провинциальные актеры», опубликованной незадолго до «Ревизора», в 1835 году, кроме городничего, действуют и командир гарнизонного округа, и городской голова, и т. д. Благодаря этому идея власти, так сказать, раздроб­ляется: городничий вовсе не является тем главным и еди­новластным правителем города, каким он предстает в «Ревизоре».

Ближе всего по структуре гоголевский город к городу из комедии Квитка-Основьяненко «Приезжий из столи­цы, или Суматоха в уездном городе». (Как известно, высказывалось предположение, что с этой комедией, опубли­кованной в 1840 году, но написанной в 1827 году, Гоголь познакомился в рукописи.) Городничий Трусилкин олицетворяет у Квитка-Основьяненко высшую власть в горо­де. Три чиновника, уже почти как «шесть чиновников» у Гоголя, представляют различные стороны городского управления: суд (судья Спалкин), почту (почтовый экспе­дитор Печаталкин), просвещение (смотритель училищ Ученосветов). К ним надо еще прибавить полицию в лице частного пристава Шарина. Однако у Квитка-Основьяненко нет нижних звеньев этой пирамиды - «купечества» и гражданства». Кроме того, велика группа людей, выпада­ющих из городской иерархии: помимо «ревизора» Пустолобова, сюда входят еще два приезжих (и притом добро­детельных) героя: Отчетин и майор Милон. Их действия, направленные как бы в противовес действиям городских чиновников, ослабляют ту замкнутость и цельность, которой отличается город в «Ревизоре».

Выбор персонажей в «Ревизоре» обнаруживает стрем­ление охватить максимально все стороны общественной жизни и управления. Тут и судопроизводство (Ляпкин-Тяпкин), и просвещение (Хлопов), и здравоохранение (Гибнер), и почта (Шпекин), и своего рода социальное обеспечение (Земляника), и, конечно, полиция. Такого широкого взгляда на официальную, государственную жизнь русская комедия еще не знала. При этом Гоголь берет различные стороны и явления жизни без излишней де­тализации, без чисто административных подробностей - в их цельном, «общечеловеческом» выражении. Здесь ин­тересно остановиться на некоторых «ошибках» «Ревизора», в которых нередко обвиняли писателя.

Уже современники Гоголя отметили, что структура уездного города воспроизведена в комедии не совсем точ­но: одни важные должностные лица забыты, другие, на­оборот, добавлены. Сын городничего города Устюжна А.И. Макшеев писал: «Никакого попечителя богоугодных заведений не было, по крайней мере, в таких городах, как Устюжна, потому что не было самих богоугодных заведений». «С другой стороны, в комедии нет крупных деятелей в дореформенном суде, как исправник, секретари, предво­дители дворянства, стряпчий, откупщик и проч.». «Уезд­ный судья, избираемый в дореформенное время из наибо­лее уважаемых дворян, большей частью не знал законов и ограничивал свою деятельность подписыванием бумаг, за­готовленных секретарем, но не был Ляпкиным-Тяпкиным. Ляпкины-Тяпкины были исправник, хотя тоже выборный, но из дворян другого склада, чем судьи, секретари судов и многочисленное сословие приказчиков, о которых коме­дия умалчивает».

Симптоматичен ход мысли Макшеева, отразившийся в его записке. Макшеев сравнивал изображенное в «Ревизо­ре» с одним, реальным уездным городом (чтобы опроверг­нуть слухи, будто бы в комедии выводится его родной го­род Устюжна). А Гоголь-то рисовал в «Ревизоре» свой, «сборный» город!

Зачем нужны были писателю судьи, секретари судов и многочисленное сословие приказных, если эту сторону жизни с успехом представлял один Ляпкин-Тяпкин? Дру­гое дело - попечитель богоугодных заведений Земляника: без него осталась бы в тени существенная часть «город­ской» жизни. В обоих случаях отступление Гоголя от ре­альной структуры города (неосознанное или сознатель­ное - безразлично) имеет свою логику.

Конечно, для Гоголя важна не отвлеченная обществен­ная функция персонажа (в этом случае возможно было бы придать одному лицу несколько функций), но его особен­ный, индивидуальный характер. Насколько разработана система должностных функций персонажей комедии, настолько же широка шкала их духовных свойств. Она включает в себя самые разнообразные краски - от добродушной наивности почтмейстера до каверзничества и коварства Земляники, от чванливости гордого своим умом Ляпкина-Тяпкина до смирения и запуганности Хлопова. В этом отношении город «Ревизора» так же многогранен и в известных пределах (в пределах комических возможностей характера) энциклопедичен. Но показательно, что психологическая и типологическая дифференциация пер­сонажей идет у Гоголя вместе с дифференциацией собст­венно общественной.

Только две стороны государственной жизни не были затронуты в комедии: церковь и армия. Судить о намере­ниях автора «Ревизора» в отношении церкви трудно: ду­ховенство вообще исключалось из сферы сценического изображения. Что же касается армии, то, по предположе­нию Г. Гуковского, Гоголь оставил «военную часть госу­дарственной машины» в стороне, так как «считал ее необ­ходимой». Но ведь писал же Гоголь о военных, причем с явно комической, снижающей интонацией, в других произведениях, например в «Коляске»! Видимо, причину нужно видеть в другом. Включение военных персонажей нарушило бы цельность «сборного города» - от общест­венной до собственно психологической. Военные - один персонаж или группа,- так сказать, экстерриториальны. Характерно, например, что в «Провинциальных актерах» Вельтмана командир гарнизонного округа Адам Иванович не только действует независимо от местных властей, но и в час суматохи, вызванной появлением мнимого генерал-гу­бернатора, призывает к себе городничего, дает ему советы и т. д. Таким образом, идея строгой иерархии неизбежно подрывается. И по своим интересам, навыкам, обществен­ным функциям военные персонажи нарушили бы единство города, являя собою целое в целом.

Интересно, что первоначально «военная тема» - хотя и приглушенно-звучала в «Ревизоре»: в сцене приема Хлестаковым отставного секунд-майора Растаковского. Но очень скоро Гоголь почувствовал, что воспоминания Растаковского из турецкой и других кампании, в которых он участвовал, подрывают «единство действия» комедии. Этой сцены нет уже в первом издании «Ревизора»; позднее Гоголь опубликовал ее в числе «Двух сцен, выключенных, как замедлявших течение пьесы». Надо сказать, что «за­медление» действия здесь, в понимании Гоголя,- более широкая примета. Она скорее обозначает неорганичность данных сцен общему замыслу «Ревизора».

Иное дело «военные», чьи функции были направлены внутрь, чье положение целиком включено в систему дан­ного города,- то есть полицейские. Их-то в комедии Гоголя предостаточно -четверо!

Какой же вывод напрашивается из всего сказанного? Что город в «Ревизоре» - прозрачная аллегория? Нет, это не так.

В научной литературе о Гоголе иногда подчеркивается, что «Ревизор» - это иносказательное изображение тех явлений, о которых Гоголь не мог - по цензурным соображе­ниям - говорить прямо, что за условной декорацией уезд­ного города следует видеть очертания царской столицы. Цензура, конечно, мешала Гоголю; столичная бюрократия, конечно, сильно дразнила его сатирическое перо, о чем свидетельствует известное признание писателя после пред­ставления «Ревизора»: «Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провин­циальных; что же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы?». Однако, сводя «Ревизор» к иносказательному обличению «высших сфер» русской жизни, мы совершаем подмену (очень ча­стую в художественном разборе), когда о том, что есть, судят на основании того, что могло или, по представлени­ям исследователя, должно было быть. А между тем важно в первую очередь то, что есть.

Иногда также подсчитывают, сколько раз в «Ревизоре» упоминается Петербург, чтобы показать, что «тема Петер­бурга» составляет второй адрес гоголевской сатиры. Дескать, от этого возрастает «критическое начало» комедии.

Во всех этих случаях мы идем в обход художественной мысли «Ревизора» и, желая повысить «критическое нача­ло» пьесы, на самом деле его принижаем. Ибо сила «Реви­зора» не в том, насколько административно высок изобра­женный в нем город, а в том, что это особый город. Гого­лем была создана такая модель, которая в силу органиче­ского и тесного сочленения всех компонентов, всех частей вдруг ожила, оказалась способной к самодвижению. По точному слову В. Гиппиуса, писатель нашел «масштаб ми­нимально-необходимый». Но тем самым он создал благо­приятные условия, чтобы прилагать этот масштаб к дру­гим, более крупным явлениям - до жизни общероссий­ской, общегосударственной.

Оно возникло из стремления писателя к широкой и за­конченной группировке явлений, при которой бы они так тесно примыкали друг к другу, «как кольца в цепи».

Перед этим свойством художественной мысли «Ревизо­ра» теряли свое преимущество таланты с более четкой, чем у Гоголя, политической целеустремленностью, с более откровенной публицистической окраской. В «Ревизоре», стро­го говоря, нет никаких обличительных инвектив, на кото­рые щедра была комедия Просвещения и отчасти комедия классицизма. Только реплика Городничего: «Чему смеетесь? над собою смоетесь!» - могла напомнить такие ин­вективы. Кроме того, как уже отмечалось в литературе о Гоголе, должностные преступления, совершаемые героя­ми «Ревизора», сравнительно невелики. Взимаемые Ляпкиным-Тяпкиным борзые щепки - мелочь по сравнению с поборами, которые учиняют, скажем, судейские из «Ябе­ды» Капниста. Но как говорил Гоголь, по другому поводу, «пошлость всего вместе испугала читателей». Испугало не нагнетание «деталей» пошлости, а, используя выражение Гоголя, «округление» художественного образа. «Округлен­ный», то есть суверенный город из «Ревизора» становился эквивалентом более широких явлений, чем его предметное, «номинальное» значение.

Еще одно свойство «Ревизора» усиливало его обобща­ющую силу. Цельность и округленность «сборного города» сочетались с его полной однородностью с теми обширными пространствами, которые лежали за «городской чертой». В русской комедии до Гоголя обычно место действия - по­местная ли усадьба, суд или город - вырисовывалось как изолированный островок порока и злоупотреблений. Созда­валось впечатление, что где-то за пределами сцены кипит настоящая «добродетельная» жизнь, которая вот-вот на­хлынет на гнездо злонамеренных персонажей и смоет его. Тут дело не в торжестве добродетели в финале пьесы, а в неоднородности двух миров: сценического, видимого, и то­го, который подразумевался. Вспомним лишь «Недоросль» Фонвизина: эта ярчайшая и правдивейшая русская коме­дия XVIII века строится все же на выявлении такого конт­раста. «Горе от ума» Грибоедова полностью не рвет с этой традицией, но пытается приспособить ее к новым задани­ям. Тут «изолирован», противопоставлен потоку жизни не видимый мир отрицательных персонажей - Фамусовых и Хлестовых, а внесценические одинокие фигуры князя Григория и других «врагов исканий» вместе с находящим­ся на сцене, но столь же одиноким Чацким. Однако, как бы то ни было, существуют два мира и между ними - де­маркационная черта.

Гоголь - первый русский драматург, который стер эту черту. От города в «Ревизоре» до границы-«хоть три года скачи» - не доедешь, но есть ли на всем этом пространст­ве хоть одно место, где бы жизнь протекала по иным нор­мам? Хоть один человек, над которым были бы властны другие законы? В комедии всё говорит за то, что такого места и таких людей нет. Все нормы общежития, обраще­ния людей друг к другу выглядят в пьесе как повсемест­ные. Они действуют и во время пребывания в городе необычного лица - «ревизора». Ни у кого из героев пьесы не появляется потребности в иных нормах или хотя бы в частичном видоизменении старых. С первых же минут открытия «ревизора» к нему почти рефлекторно потянулась длинная цепь взяткодателей - от городничего и чиновни­ков до купцов. Конечно, могло быть и так, что «ревизор» не взял бы. Но тот, с кем случилось бы подобное, знал бы, что это его личное невезенье, а не победа честности и за­кона над неправдой.

Но откуда у героев пьесы (а вместе с ними и у зри­телей) такое убеждение? Из своего личного, «городского» опыта. Они знают, что их нормы и обычаи будут близки и понятны другим, как язык, на котором они говорят, хо­тя, вероятно, большинство из них не бывало дальше уезда или, в крайнем случае, губернии.

Словом, город «Ревизора» устроен так, что ничто не ограничивает распространение идущих от него токов вширь, на сопредельные пространства. Ничто не мешает «самодвижению» чудесного города. Как в «Ночи перед Рождеством» о Диканьке, так теперь о безымянном городе «Ревизора» писатель мог бы сказать: «И по ту сторону го­рода, и по эту сторону города...»

Как я пытаюсь показать в другом мосте, гротеск неминуемо ведет к повышенной обобщенности. Благодаря фантастике и другим формам остранения, из целой исто­рической эпохи (или нескольких эпох) извлекается её «смысл». «История одного города» Салтыкова-Щедрина - это не только история одного города (Глупова или любого другого), а - в определенном разрезе - вся русская жизнь, то есть те «характеристические черты русской жизни, которые делают ее не вполне удобною». Диапазон обоб­щаемого в гротеске может расширяться и дальше, до «под­ведения итогов» всей истории человечества, как в «Путешествиях Лемюэля Гулливера» Свифта.

С другой стороны, те гротескные произведения, кото­рые, подобно «Невскому проспекту» или «Носу», скон­центрированы на одном, исключительном, анекдотичном случае, тоже подводят к повышенной обобщенности. Именно потому, что предмет изображения здесь «стра­нен», единичен, он - как исключение - подтверждает правило.

«Ревизор» представляет собою редкий случай произве­дения, в котором повышенная обобщенность достигается ни первым, ни вторым способом. В «Ревизоре», строго го­воря, основа - вполне «земная», прозаическая, негротеск­ная, в частности, в комедии совсем нет фантастики. Гротесков только дополнительный тон, «отсвет», о чем мы будем говорить в своем месте. Этот гротескный «отсвет» усилива­ет обобщающий характер комедии, но зарождается он уже в самой структуре «сборного города». В гоголевской коме­дии словно спрятан секрет, благодаря которому все её краски и линии, такие обычные и будничные, удвояются, приобретают дополнительное значение.

Осмысливая свой творческий опыт драматурга, в пер­вую очередь опыт «Ревизора», Гоголь дважды ссылался на Аристофана: в «Театральном разъезде...» и в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность».

В «Театральном разъезде...» происходит диалог между двумя «любителями искусств». Второй высказывается за такое построение пьесы, которое охватывает всех персона­жей: «...ни одно колесо не должно оставаться как ржавое и не входящее в дело». Первый возражает: «Но это выхо­дит, придавать комедии какое-то значение более всеобщее». Тогда второй «любитель искусств» доказывает свою точку зрения исторически: «Да разве не есть это ее [коме­дии] прямое и настоящее значение? В самом начале коме­дия была общественным, народным созданием. По крайней мере, такою показал ее сам отец ее, Аристофан. После уже она вошла в узкое ущелье частной завязки...».

Имя Аристофана названо Гоголем и в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии...», но в несколько ином контексте. «Общественная комедия», предшествен­ником которой был Аристофан, обращается против «целого множества злоупотреблений, против уклоненья всего общества от прямой дороги».

В размышлениях Гоголя об Аристофане заметен инте­рес к двум, конечно, взаимосвязанным вопросам: о приро­де обобщения в комедии и об ее построении, о «завязке». На последнем вопросе уместнее остановиться несколько ниже. Но первый имеет прямое отношение к теме настоя­щей главы.

Несомненно, что интерес Гоголя к Аристофану стиму­лировался известным сходством их художественной мысли. Гоголю близко было стремление к крайнему обобщению, которое отличало древнюю аттическую комедию и делало её «общественным, народным созданием».

Это сходство впервые обосновал В. Иванов в статье «“Ревизор” Гоголя и комедия Аристофана». Отличие «Реви­зора» от традиционной европейской комедии и сходство с аристофановской в том, что его действие «не ограничи­вается кругом частных отношений, но, представляя их слагаемыми коллективной жизни, обнимает целый, в себе замкнутый и себе удовлетворяющий социальный мирок, символически равный любому общественному союзу и, ко­нечно, отражающий в себе, как в зеркале... именно тот об­щественный союз, на потеху и в назидание коего правится комедийное действо». «Изображение целого города взамен развития личной или домашней интриги - коренной за­мысел бессмертной комедии». В соответствии с этим «все бытовые и обывательские элементы пьесы освещены со сто­роны их общественного значения... все тяжбы и дрязги, на­веты и ябеды выходят из сферы гражданского в область публичного права».

Комедия Гоголя, заключает В. Иванов, «по-аристофановски» изображает русскую жизнь в форме «некоего социального космоса», который вдруг потрясается во всю свою ширь.

Надо сказать, однако, что это тонкое сопоставление Го­голя с Аристофаном незаметно переходит в отождествле­ние двух художников. Автор статьи не учитывает, что на природу обобщения у античного драматурга Гоголь смот­рит сквозь призму современных ему требований и совре­менного ему художественного опыта.

Место действия у Аристофана - открытая площадка, не только в «Птицах», где события в самом доле происхо­дит в птичьем полисе, между небом и землей, но и в дру­гих комедиях. Можно сказать, что сцена у Аристофана не замкнута, космически не ограничена.

У Гоголя же есть вполне конкретная «единица» обоб­щения - его город. Опыт новейшего искусства, и, в част­ности, классицизма и Просвещения, не прошел для Гоголя бесследно. Его город локально ограничен, и вместе с тем он «сборный». Это конкретно оформленный, осязаемый го­род, но бездонно-глубокий по своему значению. Словом, к обобщению, широте Гоголь идет через пристальное и строго целенаправленное изучение данного «куска жиз­ни» - черта, возможная только для нового сознания, ху­дожественного и научного.

Я не говорю здесь подробно, что общественная конкрет­ность сочеталась у Гоголя с конкретностью психологиче­ской. К Гоголю как к писателю XIX века, художнику критического реализма, не подходит замечание, будто бы он изымает своих героев из сферы гражданского права в пользу права публичного. Гоголевское «право» - это осо­бое «право», в котором увязаны в одно целое и публичный и гражданский аспекты (разумеется, в смысле, свобод­ном от господствовавших официальных правовых поня­тий).

Как известно, в 1846-1847 годах Гоголь предпринял попытку переосмысления «Ревизора». В «Развязке Реви­зора» устами Первого комического актера было сообщено, что безымянный город - это внутренний мир человека, наш «душевный город»; безобразные чиновники - наши страсти; Хлестаков - «ветреная светская совесть»; нако­нец, настоящий ревизор - подлинная совесть, являющаяся нам в последние мгновения жизни... Толкование мисти­ческое, сводящее почти на нет весь общественный, со­циальный смысл комедии. Однако интересен метод «Раз­вязки Ревизора», как бы отражающий в кривом зеркале метод «Ревизора» настоящего.

По тонкому замечанию В. Иванова, «Развязка Ревизо­ра» снова «обличает бессознательное тяготение Гоголя к большим формам всенародного искусства: как в первоначальном замысле мы усмотрели нечто общее с «высо­кою» комедией древности, так сквозь призму позднейшего домысла выступают в пьесе-оборотне характерные черты средневекового действа».

Возвращаясь же к «Ревизору», нужно выделить еще одну - пожалуй, главную - черту, делающую обобщение гоголевской комедии современным. Мы помним, что карти­ну Брюллова писатель назвал современной потому, что «она совокупляет все явления в общие группы» и выбира­ет «кризисы, чувствуемые целою массою». Гоголевский «сборный город» -это вариант «общей группы», однако все дело в том, что ее существование в современности по­чти невозможно. Может быть, и возможно, но эфемерно, недлительно. Ведь господствующий дух нового времени - раздробление («страшное раздробление», говорит Го­голь). Значит, неминуемо грозит распасться, разойтись- по интересам, наклонностям, стремлениям - все то, что писатель собирал «по словечку» в одно целое.

Но целое для Гоголя настоятельно необходимо и важно. Это вопрос не только художественный, структурно-драма­тургический, но и жизненный. Вне целого Гоголь не мыс­лит себе познания современности. Но вне целого Гоголь не мыслит себе и правильного развития человечества. Каким же путем удержать «общую группу» от рас­падения?

Очевидно, возможны были два художественных реше­ния. Или соединять «все явления в общие группы» вопреки духу времени, духу разъединения. Но такой путь чреват был опасностью идеализации и скрадывания проти­воречий. Или же - искать в жизни такие моменты, когда эта цельность возникает естественно - пусть ненадолго, подобно вспышке магния,- словом, когда цельность не скрадывает, а обнажает «страшное раздробление» жизни.

И тут мы должны обратить внимание на вторую часть гоголевской фразы: «...и выбирает сильные кризисы, чув­ствуемые целою массою». По представлению Гоголя, такой выбор диктуется «мыслью» картины. О «мысли» произве­дения - в частности, драматургического - Гоголь не уста­ет напоминать из года в год. Так, в «Театральном разъез­де...» говорится: «...правит пиесою идея, мысль. Без нее нет в ней единства». Гоголевская формула «мыс­ли» толкуется исключительно как указание на «идейность» произведения, тогда как в действительности у неё есть более конкретный смысл.

В «Портрете» (редакция «Арабесок») Гоголь писал, что иногда осенял художника «внезапный призрак вели­кой мысли, воображение видело в темной перспективе что-то такое, что схвативши и бросивши на полотно, можно было сделать необыкновенным и вместе доступным для всякой души».

Итак, это не идея произведения вообще, а скорее нахо­ждение некой современной ситуации («сильного кризи­са»), которая бы позволила замкнуть группу действующих лиц в одно целое.

В статье «Последний день Помпеи» это положение вы­сказано еще отчетливее: «Создание и обстановку своей мысли произвел он [Брюллов] необыкновенным и дерзким образом: он схватил молнию и бросил ее целым потопом на свою картину. Молния у него залила и потопила все, как будто бы с тем, чтобы все выказать, чтобы ни один предмет не укрылся от зрителя». «Молния» - то есть извержение вулкана - вот та сила, которая замкнула «общую группу» людей да­же при страшном и прогрессирующем раздроблении жизни.

Но не так ли и Гоголь необыкновенно и дерзко «бросил» на полотно идею «ревизора», которая залила и потопила весь город? Словом, Гоголь создал в комедии насквозь со­временную и новаторскую ситуацию, в которой раздирае­мый внутренними противоречиями Город оказался вдруг способным к цельной жизни - ровно на столько времени, сколько понадобилось для раскрытия его самых глубоких, движущих пружин.

Словосочетание «заглавная роль» встречается в разговорной речи, литературных произведениях и газетных публикациях довольно часто, причём не только в отношении театральных и кинематографических постановок. О ней говорят, когда хотят подчеркнуть исключительность чьего-то участия в предприятии, конфликте, споре, благотворительной акции. Что же важнее - заглавная роль или главная роль?

Близкие по звучанию, но разные по значению

Определения «главный» и «заглавный» являются паронимами, то есть словами, сходными по морфологическому составу, но имеющими неодинаковое смысловое толкование.

Первое прилагательное характеризует что-то значимое, выделяющееся, более существенное. Например: главное событие.

Второе определение образовано от слова «заглавие», то есть так можно сказать о чем-то, что содержится в заголовке, названии.

Теперь нетрудно догадаться, что главной ролью на сцене или в кино является действие, выполняемое центральным персонажем. А вот заглавная роль принадлежит герою, чьё имя фигурирует в названии пьесы или сценария.

Например, балерина может танцевать заглавную партию в спектакле «Кармен», но не в «Лебедином озере».

Одна и несколько заглавных ролей

В мировой литературе существует множество произведений, названных по именам героев. Например: «Анна Каренина», «Бедная Лиза», «Тарас Бульба», «Королева Марго», «Евгений Онегин», «Ромео и Джульетта», «Руслан и Людмила», «Тристан и Изольда», «Мастер и Маргарита» и т. п. Очевидно, в одноименных театральных постановках или кинофильмах будут присутствовать одна или две заглавные роли, исполняемые актёрами, создающими образы соответствующих персонажей.

Если имя героя в заголовке не присутствует, то какой бы значимой ни казалась эта роль, её можно назвать только главной. Возьмём нашумевший в своё время сериал «Бригада». Здесь главную роль исполнил Сергей Безруков. Но в фильме «Есенин» этому популярному российскому артисту принадлежит заглавная роль.

Нельзя говорить о наличии нескольких заглавных ролей в случаях, когда в названии присутствует собирательные или числовые значения. Например, в фильмах «Трое в лодке, не считая собаки», «Семеро спартанцев», «Четверо против кардинала» есть только главные роли, поскольку имена или фамилии центральных персонажей не конкретизируются.

Употребление словосочетания в переносном смысле

Иногда можно услышать высказывания наподобие такой фразы: «Заглавная роль в становлении личности принадлежит семейному воспитанию». Хотя на слух предложение воспринимается вполне логично, но с точки зрения лингвистики является неверным. Мы уже выяснили, что заглавный - это относящийся к заглавию. Поэтому здесь и в других похожих формулировках, где нужно подчеркнуть значимость предмета, явления или события, следует говорить «главная роль».

Когда из уст звучит высказывание примерно такого плана: «Баба Маня играла заглавную роль во всех деревенских интригах», - нужно понимать, что писатель намеренно допускает ошибку, пытаясь передать нюансы разговорной речи.

Поэтому нет ничего предосудительного, когда подобные обороты употребляются в частных беседах, но в официальных публикациях всё же нужно придерживаться устоявшихся норм и правил русского языка.

Типичные речевые ошибки

Ставшее штампом выражение «заглавная роль в комедии «Ревизор» принадлежит Хлестакову» содержит несколько смысловых неточностей. Во-первых, Хлестаков не актёр, а действующее лицо пьесы и ролей исполнять не может. Во-вторых, в этом сценическом произведении заглавных ролей нет, так как в названии не упоминаются личные имена. В-третьих, слово «роль» в данном контексте имеет синонимичное значение «миссия».

Правильнее было бы сказать: «Главным героем комедии является Хлестаков» или «Основная миссия в происходящих событиях возложена на Хлестакова».

Тема 1. Типы норм литературного языка

Задание 1

1. Найдите стилистические ошибки в предложениях. Чем они вызваны? Какой критерий культуры речи нарушен?

Ответ 1

Заглавная роль в комедии «Ревизор» принадлежит Хлестакову.

Заглавная роль - это роль действующего лица, именем которого названа пьеса, а Хлестаков и ревизор - это разные люди.

Писатели-либералы очень хладнокровно относились к тяжелому положению народа.

Хладнокровно - со спокойствием, самообладанием при стрессовых обстоятельствах. Относиться к чему-л. с хладнокровно нельзя, скорее «равнодушно».

Нередко лесные пожары появляются потому, что отдыхающие не соблюдают самых элементарных заповедей.

Заповедь - это религиозно-нравственное предписание. Здесь речь идет просто о правиле.

Сатирические произведения поэта привлекают своей новизной и моложавостью.

Слово «моложавость» связывают только с внешностью человека, который кажется моложе своих лет. Это не может относиться к произведению.

Ошибки вызваны употреблением слова с неподходящим значением. Нарушенный критерий - понятийная точность (использование слов в полном соответствии с их языковым значением).

Задание 2

Найдите ошибки в употреблении форм глаголов и определите, какой критерий культуры речи нарушается в предложениях.

Ответ 2

Слух о сумасшествии Чацкого попадает на подготовленную почву, и фамусовское общество охотно поддержало поддерживает эту сплетню.

В годы реакции многие отреклись отрекались от прежних либеральных взглядов, замыкались в темном мирке личных интересов.

Ноздрев - большой любитель купить покупать и менять свои вещи.

Закрыв книгу, Когда вы закрываете книгу, у вас в памяти надолго остаются ее герои.

Его охватило сильное беспокойство, получив когда он получил письмо из деревни.

Шарапову Шарапов, рискуя жизнью, удалось смог заманить банду в ловушку.

Нарушенный критерий - правильность речи (владение грамматическими нормами литературного языка).

Задание 3

3. Диктант. Запишите диалог, выделяя каждую реплику новой строкой и тире.

Ра...казывают, что однажды к Демосфену пришел человек и попросил выступить на суде в его защиту, ра...казав, как жестоко его и...били. «Но ты ничуть не пострадал от этого», - сказал ему Демосфен. «Это я-то ничуть не пострадал?!» - в...кричал во весь голос тот человек. «Вот теперь, - ответил Демосфен, - клянусь Зевсом, я ра...слышал голос оскорбле...ого и пострадавшего». Вот столько убедительности, считал Демосфен, придает словам тон и манера исполнения.

У Гоголя все фамилии говорящие; Фамилия "Хлестаков" не исключение. Что же скрывает эта фамилия, о чем говорит в первую очередь читателям? Фамилия "Хлестаков" произошла от глагола "хлестать", т.е. быть главенствующим, управлять кем-то. С другой стороны подразумевается легкомысленность персонажа.
После "афиши" идет статья "характеры и костюмы (замечание для господ актеров)". Там наше первое впечатление подтверждается. Хлестаков - молодой человек, чиновник из Петербурга, несколько глуповат (без царя в голове), говорит и действует без всякого соображения, речь отрывиста, вылетает из уст неожиданно. Все это обязательно подтвердиться в пьесе - так или иначе.
Первый раз Хлестаков предстает перед нами во втором действии и явлении. Но еще из первого действия третьего явления узнаются важные детали о Хлестакове, благодаря, безусловно, двум самым сплетникам (Бобчинский и Добчинский), а детали такие: чиновник из Петербурга (это мы и так знали), который едет в Саратовскую губернию, странно ведет себя (аттестует): в трактире другую неделю живет, уходить и не собирается, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить. Об этом Добчинский и Бобчинский, в свою очередь, наслышались от трактирщика Власа. Вот после смекнули оба чиновника и выдали Хлестакова за Ревизора городничему и друзьям по службе.
ФРАГМЕНТ ИЗ ПЬЕСЫ.
ГОРОДНИЧИЙ (В СТРАХЕ). Что вы, господь с вами, это не он.
ДОБЧИНСКИЙ. Он! и денег не платит, и не едет. Кому же быть, как не ему?...

Монолог Осипа. Именно здесь мы узнаем о том, что Хлестаков никакой не Ревизор; более того, чиновник низшего класса (регистратор - гражданский чин XIV класса), бедный в плане материальном (да и в духовном не особо богат), играет в карты, делом не занимается, т.е. не работает.

Спустя немного времени (собирался городничий, ехал) городничий является в номер во всей красе (в шляпе, поцарапанной саблей)(в номере был только Хлестаков). Городничий постоял минуту, потом уж и разговор завязался. Почти сразу Хлестаков начинает жаловаться на условия содержания в здешнем трактире, а именно на отнюдь не хорошее качество еды. Городничий оправдывается, робеет, даже дрожит, в сторону говорит (характеризует городничего как подлого). В этом диалоге Хлестаков довольно-таки храбриться, бодриться (это, как мне кажется, происходит оттого что Хлестаков был голоден, ведь, по сути, он знал, что разговаривает с человеком, который выше званием); еще деталь: Хлестаков заикнулся про министра, а это, безусловно, не могло не напугать городничего; именно после этого городничий дает слабину и начинает оправдываться (хотя он и раньше оправдывался, но не так пламенно), жаловаться на жизнь, опровергает клевету насчет высечения унтер-офицерской жены... А конце концов, городничий не находит выхода другого, как предложение материальной помощи Хлестакову. Тот, конечно, рад и берет деньги. Все- как камень с души (думает городничий). Дальше городничий дерзнул, т.е. предложил (кое-как, смущенно) жить у себя, на что Хлестаков не мог отказать. После городничий предлагает посетить богоугодные заведения, на что Хлестаков отвечает согласием, но городничий, прежде чем ехать в богоугодные заведения с Хлестаковым, пишет письмо жене и дочери, чтоб готовились к приему Ревизора (готовили выпить).

Хлестаков вновь появляется, но уже в третьем действии и пятом явлении, вместе с немаленькой компанией, в доме городничего. В разговоре мы узнаем, что Хлестакова в богоугодном заведении потчевали без меры, дали выпить, а он и рад (он был голоден). У него появляется желание сочинять на почве сытости (это неприметным глазом видно по разговору, в частности именно с Анной Андреевной и Марьей Антоновной). Он рисуется перед дамами, утверждает, что привык жить в свете, рассказывает о жизни в Петербурге, как он там с начальником отделения на одной ноге, какой он там известный, что его там все знают, как его перепутали однажды с главнокомандующим солдаты (как можно - он тонкий, как солома). Активно рассказывает об аспектах литературы, о жизни творческой именно в этой сфере: "... Я с Пушкиным на одной ноге...". Выдает чужие литературные произведения за свои. И дом у него в Питере, и арбуз на столе за семьсот рублей... но хотелось подчеркнуть, что он заговаривается и это остается без малейшего внимания (все напуганы): "... Как взбежишь на четвертый этаж..." Да в те времена на четвертом этаже жили чиновники низшего класса! Его еще и госсовет боится (эк, куда хватил!). Вскоре, по окончанию долгого рассказа, Хлестаков уходит на боковую.

После в доме городничего толпятся: Тяпкин-Ляпкин, Земляника, почтмейстер, Хлопов, Добчинский и Бобчинский. Основная цель сбора: "Кто первый входит в комнату и дает взятку Ревизору". Первый на подходе судья (по словам Земляники, у судьи что ни слово, то Цицерон с языка слетел - силен аргумент!), и он справляется прекрасно. В общем-то дальше не важно (потом почтмейстер, Земляника, который так и не дал денег, Добчинский и Бобчинский). В конце концов, у Хлестакова в кармане тысяча с лишком рублей.

Хлестаков пишет письмо к Тряпичкину, так сказать похвастаться тому, как обул, обвел вокруг пальца всех чиновников, еще денег получил кучу, причем ничего особого не делая.

Пропускаю сцену "жалованья обо всем Хлестакову", переходим к другой - признание в любви Марье Антоновне, Анне Андреевне, и, наконец, предложение руки и сердца Марье. Обе дамы не догадывались, что Хлестаков любить сильно, долго - не может, так как (это видно) мечется из крайности в крайность.

После Хлестаков Уезжает и говорит, что скоро приедет - но мы-то знаем, что это вздор.

Вскоре после этого в доме городничего происходит пир; особо радуется городничий, ввиду женитьбы так называемого Ревизора на дочери его, Марье Антоновне. Подробности пира нас не интересуют.

Спустя некоторое время вбегает почтмейстер (с распечатанным письмом) и сообщает о том, что всех их обманули, вскоре зачитывает письмо. Много интересного о себе узнали чиновники.

ГОРОДНИЧИЙ - ГЛУП, КАК СИВЫЙ МЕРИН;
ПОЧТМЕЙСТЕР ТОЧЬ-В-ТОЧЬ ДЕПАРТАМЕНТСКИЙ СТОРОЖ МИХЕЕВ, ДОЛЖНО БЫТЬ, ТАКЖЕ, ПОДЛЕЦ, ПЬЕТ ГОРЬКУЮ;
НАДЗИРАТЕЛЬ ЗА БОГОУГОДНЫМИ ЗАВЕДЕНИЯМИ ЗЕМЛЯНИКА - СОВЕРШЕННАЯ СВИНЬЯ В ЕРМОЛКЕ;
СМОТРИТЕЛЬ УЧИЛИЩ ПРОТУХНУЛ НАСКВОЗЬ ЛУКОМ;
СУДЬЯ ЛЯПКИН-ТЯПКИН В СИЛЬНЕЙШЕЙ СТЕПЕНИ МОВЕТОН.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Хлестаков - "самый трудный персонаж в пьесе". Он, сделавшись виновником всеобщего обмана, никого не обманывал. Он с успехом сыграл роль Ревизора, не только не намереваясь ее играть, но, даже не поняв, что он ее играет. Лишь в середине четвертого действия в голове Хлестакова начинают брезжит смутные догадки, что его принимают за "госчеловека".

Но как раз в непреднамеренности "сила" Хлестакова... Он спровоцировал все хитроумную игру городничего и чиновников не хитростью, а чистосердечием.

Страх подготовил почву для обмана. Интересно, но у Хлестакова нет реплик "в сторону" - у него что на уме, то и на языке.

Хлестаков во всех случаях искренен. Выдумывает он с тем же чистосердечием, с каким ранее говорил правду,- и снова чиновники обманываются. На этот раз они принимают за истину то, что было вымыслом.

Образ Хлестакова неисчерпаем, таит в себе ошеломляющие неожиданности.Хлестаков "гениален" исключительной легкостью и "незаданностью" выдумки. Лживость ли это Хлестакова? Но мы знаем, что он лжет чистосердечно. Хвастливость? Но он верит сам в то, что говорит.
Поневоле приходишь к выводу, что самым точным и всеобъемлющим будет определение, производимое от имени самого персонажа - "Хлестаковщина"

P.S.
Заключение написано при помощи статьи в книге Ю.В. Манна "Поэтика Гоголя".